Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим - [55]
К стендалевским дням в Центральной муниципальной библиотеке была подготовлена выставка материалов фонда Буччи. На ней можно было видеть замечательный портрет Стендаля кисти Жана Луи Дюси (1835), книги из стендалевской библиотеки, в том числе и первые издания произведений самого Стендаля; различные документы, относящиеся к деятельности французского консульства в Чивитавеккье, и письма, адресованные консулу Бейлю (среди них оказались и бланки консульства России в этом портовом городке).
На этой выставке были также материалы, иллюстрирующие историю фонда Буччи: гравюры с видами Чивитавеккьи; портрет Донато Буччи; визитные карточки посетителей семьи Буччи из разных стран, интересовавшихся Стендалем и судьбой его библиотеки; обширная переписка, связанная с приобретением фонда Буччи и др.[385]
Отмечу еще, что часть заметок Стендаля в книгах этого фонда была опубликована еще до войны и вошла в наиболее полные французские издания сочинений писателя. В семидесятые годы в журнале «Stendhal Club» неоднократно появлялись публикации пометок Стендаля на полях книг фонда Буччи. Однако еще много неразобранных маргиналий ждут своего исследователя. Задача эта очень сложная, требующая высокой квалификации, много времени и терпения. Почерк Стендаля стал особенно неразборчивым в 30-е годы, в период его жизни в Чивитавеккье и Риме. К тому же многие записи сделаны карандашом и еле заметны. Кроме того, в эти годы писатель значительно чаще прибегал к различным способам камуфляжа: употреблял псевдонимы, анаграммы, говорил о себе в третьем лице, сокращал слова, переходил вдруг на английский язык и т. д. Это не было только причудливой привычкой, тягой к маскировке: «Я с наслаждением носил бы маску, я с восторгом переменил бы фамилию», – писал Стендаль в 1832 году в «Воспоминаниях эготиста»[386]. В Италии писатель имел все основания опасаться чужих глаз. Об этом свидетельствуют также донесения полиции, обнаруженные в итальянских архивах.
Вернемся к конгрессу. Его заседания проходили в историческом здании Оспедале Маджоре – бывшей больнице, которую Стендаль упоминает под названием «Оспедале Гранде». Здесь размещается Миланский университет. Большой внутренний двор обрамлен длинной крытой галереей с колоннами. Когда Стендаль любовался этими «великолепными портиками», среди колонн были выставлены портреты тогдашних вельмож-благотворителей. Это послужило писателю поводом для размышления о том, что «в былое время все вельможи, не гнушавшиеся убийствами, дожив до старости, давали огромные деньги на бедных […]»[387].
В дни конгресса под этими портиками толпились стендалеведы и студенты разных факультетов. Тут же, на одной из лестниц, ведущей в аудитории юридического факультета, террористами был убит доцент криминологии, следователь Миланского Трибунала Гвидо Галли. Это произошло 21 марта, во время заседаний конгресса в аудиториях соседних факультетов. Все заседания и занятия в университете были сразу же прерваны.
Весть об убийстве Галли, принадлежавшего к прогрессивным кругам, молниеносно разнеслась по городу. Уже через несколько часов по улицам двигалась массовая демонстрация протеста: студенты, преподаватели, представители различных профсоюзов и организаций, многочисленные другие жители Милана выражали свое возмущение наглым преступлением террористов и призывали к решительным действиям. Среди крупных заголовков вечерних газет был и такой: «Стендаль возвращается в Милан под ярмом терроризма». А через несколько дней одна из газет заявляла в заголовке: «Обманчивый рай – Милан Стендаля».
Участники конгресса еще не успели оправиться от потрясения, а уже пора была собираться в театр Ла Скала, где в тот день, 21 марта, состоялось представление оперы Пуччини «Тоска». (Мы получили возможность присутствовать в Ла Скале не только на премьере, о которой речь пойдет ниже, но и на этом представлении.)
Вместе с программой оперы «Тоска» – прекрасно изданной самим театром иллюстрированной книги с либретто оперы, интересным информационным материалом об истории ее постановки и о композиторе – посетителям была вручена размноженная листовка, напечатанная на бланке театра Ла Скала и озаглавленная: «Наш протест». В ней администрация театра сообщала о злодейском убийстве и извещала: спектакль не будет отменен; посвященный памяти Гвидо Галли, он будет частицей тех усилий, которые сцементируют новое гражданское сознание итальянцев…
Театр Ла Скала традиционно играл важную роль в формировании общественного мнения. В десятых годах XIX века споры о романтизме и классицизме в ложах Ла Скалы повлияли не только на литературу эпохи, но и на идеи Рисорджименто. В 40-х – 50-х годах XIX века знаменитые хоры оперы Верди «Набукко» и Беллини «Норма», звучавшие со сцены театра Ла Скала, вдохновляли итальянцев на вооруженную борьбу против австрийского господства, за освобождение Ломбардии и воссоединение Италии.
Как упомянуто в предыдущем очерке, мне впервые довелось побывать в театре Ла Скала в 1967 году, на опере Верди «Фальстаф». В фойе, у входа в зрительный зал, в тот вечер стояли, вытянувшись в струнку, два стройных молодца в черных мундирах, высоких шлемах с красным плюмажем, в белых перчатках и с саблей на боку. Между ними в зал проходила элегантная публика в смокингах и вечерних туалетах. В партере слышалась почти исключительно иностранная речь: английская, немецкая, французская… (Богатые туристы заказывали и заказывают билеты в Ла Скалу вместе с номерами в дорогих гостиницах.)
