Стена Искандара - [36]

Свой замысел ты должен воплотить.

В тебя мы верим, — иначе не быть!

Иди и, как орел, пари всегда,

Стремись лишь к завершению труда.

Мы ждем! Спеши на подвиг — в добрый час,

Прими благословение от нас!»

Я вести жизни внял в его словах,

Душа вернулась в охладевший прах.

Мой пир дыханье жизни ощутил

В речах моих и жизнь мне возвратил.

И, новым вдохновеньем обуян,

Я ринулся в словесный океан.

Поцеловав наставника порог,

Вернулся я, светильник свой зажег.

Старательно калам свой заострил

И ста желаньям двери отворил.

И, завершив «Смятенье» наконец,

Им победил смятение сердец.

Когда я стал «Фархада» создавать,

Пришлось мне тоже скалы прорубать.

Когда «Меджнуна» свет в стихах померк,

То многих он в безумие поверг.

Когда «Семи» я покорил отвес,

Услышал похвалу семи небес.

К «Румийцу», словно огненный язык,

Повлекся я, и «Стену» я воздвиг.

Дастан мой люди лучшие земли

«Стеною Искандара» нарекли.

Пять в мире лучезарных лун взошло,

Пять стройных кипарисов возросло.

Пять пальм в небесных выросло садах, —

Дыхание мессии в их ветвях,

Всегда зеленых, шумно-молодых;

И гурии живут под сенью их.

С пяти сокровищниц я снял печать,

Их все успел подробно описать.

И в переплет надежный заключил

Листы, куда всю душу я вложил.

И сердцем потянулся вновь к нему,

К учителю и другу моему.

Он в поисках мой покровитель был,

Он в помыслах мой повелитель был.

Пошел к Джами. Ведь он один умел

Открыть мне тайну завершенья дел.

Но мучилась сомненьем мысль моя,

Что быстро это дело сделал я.

Ведь каждый живший до меня поэт

Потратил для «Хамсы» десятки лет.

Великий наш учитель Низами,

Как он писал! С него пример возьми!

Он семя слов живое насадил,

Твердь языка живого сотворил;

Нашел, уйдя от низменных людей,

К пяти сокровищницам пять ключей;

Пока над ним вращались небеса,

Поистине творил он чудеса!

Храним вниманьем шахов и царей,

Он отдал тридцать лет «Хамсе» своей.

И тюрк с индийским прозвищем — Хосров

Мир покорил гремящим войском слов.

Но крепость взяв, потратив много сил,

Он древнее сказанье сократил.

Он очень долго размышлял о том,

Как повесть новым повести путем.

Слыхал, — не знаю, правда или нет, —

Что над «Хамсой» сидел он сорок лет.

Кто, как они, был с тем путем знаком?

Кого мы с ними равных назовем?

А я — судьбою связанный своей —

Чем озабочен? Судьбами людей.

Весь день — о нуждах царства разговор,

Разбор докучных жалоб, тяжб и ссор…

И негде для ушей затычки взять,

Чтоб ропота людского не слыхать.

Но внял я сердцем новые слова,

Мир небывалый создал года в два.

Калам твой к завершению спешит,

К великому свершению спешит.

Пусть упрекать ученый нас начнет,

Века ему другой поставят счет.

Отвечу — полугодья не прошло

С тех пор, как солнце новое взошло.

Стихии воздвигали мой дастан!

Основа — тюркской речи океан…

Не буду слушать, что гласит молва,

Коль справедливы все мои слова!

Огрехи могут быть в любом стихе,

Не надо думать о таком грехе.

Рожденное душой — приму его

Живою сутью духа своего!

Дитя и некрасивым может быть,

Но мать не может им не дорожить.

Сычата гадки, но сычиха-мать

Не станет на павлинов их менять.

Хоть улетел пыльцы кенафа дым,

Он кипарисом кажется большим.

Как знать: по нраву ль каждый мой дастан

Придется мудрым людям многих стран?

Но важно, что о нем, — душа, пойми, —

Нам скажет проницательный Джами.

Я трудной шел тропой творцов былых;

Надела маски смерть на лица их…

Они теперь в сияющем раю,

Но открывают душу нам свою.

Не знаю я, что скажут обо мне

Они — блистающие в вышине;

Я верил: все мне скажет светлый пир

И утвердит в горящем сердце мир.

Сомненья может разрешить один

Наставник мой — вершина всех вершин.

Так я пришел к великому опять,

Чье имя не посмею повторять;

Его порога прах поцеловал

И к милосердью вечного воззвал.

Чуть из сафьяна я достать успел

Тетрадь дастанов — сердцем ослабел.

Рассыпал рукопись к его ногам,

Подобную индийским жемчугам.

Я в Океан ветрила устремил,

И Океан объятья мне открыл.[62]

Он всю мою «Хамсу» перелистал,

За бейтом бейт с вниманьем прочитал.

И спрашивал меня; и, просияв,

Как солнце, ликовал — ответу вняв.

Не ждал я сотой доли от него

Глубокого признания того.

Мудрец, он в каждом слове был велик;

Он говорил, что цели я достиг.

И смысл глубинный мной рожденных слов

Открылся мне, как чашечки цветов.

Учитель пел, как вешняя гроза;

А я кивал, потупивши глаза.

И, труд мой одобряя горячо,

Он руку возложил мне на плечо.

Рукав одежд его был так широк,

Что осенил бы Запад и Восток,

Укрыл бы, словно свиток, небосвод…

И я — под этим рукавом щедрот

По-новому все начал понимать

И перестал себя воспринимать.

Сознанье я терял… И, как во сне,

Виденье в этот миг явилось мне.

Средь цветников я очутился вдруг

В густом саду, что как бы плыл вокруг.

Тот сад был, как блистающий эдем,

Которому завидовал Ирем.

Я садом шел, благословлял судьбу,

Обозревая эту Каабу.

Вдруг вижу их. Они, средь сада став,

Беседовали, круг образовав.

Тут обратился к малости моей

Один из горделивых тех мужей.

Он был прекрасен, строен, средних лет,

В глазах горел провидения свет.

Меня тот муж, как величавый князь,

Приветствовал, почтительно склонясь:

«Подобные пророкам и святым

Зовут тебя к себе! Приблизься к ним!»

И я пошел посланному вослед,

Спросив: «Но кто они?» — и был ответ:

«Источниками счастья их зови!