Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга - [109]

В 1936 году по личному указанию Сталина началось производство советского шампанского. Директор производства получал две тысячи рублей в месяц, в десять с лишним раз больше рабочего на заводе. Также запустилось производство пива, вин и ликеров, томатных соусов, духов, конфет, мороженого и шоколада: в 1934 году было импортировано 1400 тонн какао-бобов. К 1937 году объем производства шоколада вырос до 11 100 тонн. Запрещенные когда-то рождественские елки возвратились в виде «новогодних елок»: в 1938 году только в Ленинграде их было продано 210 тысяч. В одном из крупных городских продуктовых магазинов продавалось 50 видов хлеба, 200 разновидностей конфет и шоколада, 38 видов колбасных изделий, «включая 20 абсолютно новых, которые раньше нигде не продавались».

Особое внимание, которое часто подстегивалось болезненным сравнением с зарубежными конкурентами, уделялось качеству и новаторству. Из капиталистических стран поступали подробные отчеты о методах, с помощью которых американцы делают пять тысяч гамбургеров в час, и сообщалось, что немцы используют одноразовую посуду: «мороженое в Германии фасуют в одноразовые бумажные стаканчики. В тех же магазинах можно поесть сосисок с бумажных тарелок. Необходимо немедленно организовать в системе министерства торговли заведения, где все продают на бумажных тарелках или в бумажных стаканчиках». Среди советских инновационных изобретений были складной зонт и термотарелки (которые, впрочем, не принесли коммерческого успеха). Открывались рестораны, причем ресторанам определенного уровня разрешалось поднимать цены на 30 %, чтобы обеспечить качество продуктов и обслуживания. Некоторые, гордясь своими успехами, стали презентовать себя как образцовые заведения. Это иногда приводило к смертельному диссонансу: на амбициозных игроков игр успеха доносили как на «группу фашистских бандитов, – пишет Гронов, – ведущих активную политику, направленную на открытие дорогих ресторанов».

В 1930-е годы сформировалась сложная статусная иерархия. Хотя Сталин и признавал существующими всего три класса, социологи насчитывали их по крайней мере десять: правящая элита, высший слой интеллигенции, общая масса интеллигенции, рабочая аристократия, служащие, зажиточные крестьяне, средний слой пролетариата, средний слой крестьянства, малообеспеченные рабочие, граждане, занятые принудительным трудом. Фицпатрик пишет о том, что сталинский режим «ввел систематическую дискриминацию по классовому признаку в любых контекстах, важных для повседневной жизни: образовании, юриспруденции, проживании, питании» и прочих. Даже «право голоса существовало только для тех, кто происходил из „трудящихся“ классов. У молодых рабочих был приоритетный доступ к высшему образованию, членству в коммунистической партии и многим другим преимуществам, в то время как сын дворянина или священника страдал от соответствующих притеснений и ограничений». Социальное положение человека было даже указано в его паспорте.

В партию принимали выборочно: процедура приема предусматривала рекомендации и проверку социального происхождения, приоритет был за выходцами из рабочих семей. Аналогичным образом контролировалось поступление в вузы. Престижные премии в сфере искусств часто доставались представителям национальных меньшинств. «Они дают медали армянам, грузинам, украинцам – всем, кроме русских», – жаловался один художник. Инженеры и новая, одобренная, политически правильная интеллигенция также получали особые привилегии. Промышленные рабочие составляли около 40 % работающего населения, но получали при этом около 75 % продуктов питания. И даже рабочие столовые были разного уровня: «Самые важные рабочие самых важных фабрик ели лучшую пищу по самым низким ценам», – пишет Гронов. Рабочие столовые часто и сами делились минимум на три зоны на основе статуса едоков. «Этот принцип иерархии – поощрение за воображаемый вклад в зависимости от должности или типа работы – пронизывал все слои общества». Сталин покупал «лояльность нового среднего класса не только с помощью „побрякушек“, но и с помощью реальных привилегий <…> увеличивая тем самым разницу в статусах».

Новые элиты получали доступ к спецжилью, за ними автоматически закреплялись лучшие товары. Их дети проводили лето в элитных пионерских лагерях. У них были отпуска, машины с шоферами и деньги. Для них было «нормальным» наличие прислуги с проживанием. Часто такой прислуге не отводилось в доме даже кровати, она была вынуждена спать на кухне, под столом или на стульях. «Они были хуже „хозяек“ прежних времен, эти жены инженеров, врачей и „ответственных работников“», – рассказывала одна из домработниц, осмелившаяся пожаловаться. Они старались отвлечься от диссонанса между роскошной жизнью, которую вели, и мыслями о том, что при коммунистах никакие предоставленные блага им не принадлежат. Все принадлежало государству. Привилегия элиты состояла в доступе, а не в праве собственности – отмена собственности ведь была краеугольным камнем происходящего, не так ли? Что же касается государства, оно настаивало, что предоставленные элите привилегии временны, потому что скоро так будет жить весь Советский Союз. Предлагалось думать, что это была не привилегированная элита, а авангард.