Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга - [108]

Как и в другие периоды экстремальной напряженности, которые мы уже обсуждали на примере нацизма и испанской инквизиции, началась волна разоблачений. Миллионы людей стали доносчиками – друзья, коллеги, члены семьи, – мотивированные страхом, злобой и негодованием, личными амбициями, а порой из чистосердечной веры в идеалы партии. Люди доносили на знаменитостей, про которых только читали в газетах; рабочие доносили на начальство; жена одного биолога донесла на его научного противника, назвав его в своем доносе «выскочкой, пускающим людям пыль в глаза, жалким научным пигмеем, плагиатором и компилятором»; историки обнаружили множество писем от известных актеров, актрис, оперных певцов и певиц с доносами на театральных режиссеров, которые оскорбили их или не давали им хороших ролей».

На одного поэта донесли, потому что он не подписал групповое заявление в поддержку казни двух старых революционеров, на писателя донесли, потому что он выпивал вместе с человеком, на которого тоже написали донос. О студентах властям докладывали, что их отцы были кулаками или что они «выросли в купеческой семье». Когда фотограф посетовал, что до революции фотобумага была лучшего качества, на него донес ученик, и фотографа расстреляли. Фицпатрик пишет, что некоторые амбициозные воины становились «супердоносчиками, практически профессиональными государственными осведомителями». Один из них описывал потом, как он и его партнерша ходили на собрания с «готовыми списками лиц, которых собирались обвинить в том, что те – враги <…> Когда мы появлялись, на собрании не просто возникало смятение. Некоторые испуганные члены партии торопились покинуть здание». Когда арестовывали истовых коммунистов, все еще пребывающих в иллюзии полной непогрешимости партии, они были абсолютно сбиты с толку. Вот что писал один из них: «Тот факт, что я нахожусь здесь, должен означать, что я сделал что-то плохое, но я не знаю что».

Во времена большого террора милиции спускались квоты в процентах, согласно которым определенное количество людей стоило расстрелять или отправить в лагеря. 2 июня 1937 года было приказано «репрессировать» 35 тысяч человек только в одном районе, пять тысяч из них были расстреляны. С 1937 по 1938 год было арестовано 165 200 священнослужителей, расстреляно – 106 800. В тот же период казнили в среднем по полторы тысячи человек в день. Полтора миллиона простых россиян были арестованы НКВД, около 700  тысяч были казнены за «контрреволюционную деятельность». Были уничтожены все ближайшие политические противники Сталина, включая почти всю элиту ленинского поколения.

Сталин разрушил сельское хозяйство страны и положил конец жизням миллионов людей, прошедших через чистки, кампании по ликвидации и голод, но одновременно он изо всех сил форсировал модернизацию СССР. Он отдавал распоряжения о строительстве новых городов, фабрик и заводов. Многие рабочие трудились во имя будущего семь дней в неделю. Большой террор, масштабный и смертельный, сосредоточенный на успешных игроках, создавал новые вакансии, а это означало новые возможности для миллионов. Началась интенсивная программа «пролетаризации» интеллигенции: те, кто вступил в эту новую игру, «добивались во время больших чисток необыкновенно быстрых успехов». Эти люди стали новой элитой, заполнившей собой игры промышленности, искусств и политики. Советская бюрократическая система рекрутировала неопытных игроков с низким статусом, многие из которых были полуграмотными. «По всему Советскому Союзу, на всех уровнях, менялся социальный статус людей, – пишет Фицпатрик. – Крестьяне перебирались в город и становились рабочими, рабочие переходили на инженерные должности или становились партийными функционерами, бывшие школьные учителя превращались в университетских профессоров».

Сталин создавал для людей статусные игры, вдохновлял их, подстегивал их амбиции, придавал им смысл. Эти новые движущиеся вверх классы еще больше поощрялись за счет поразительного отказа Сталина от основополагающей мечты о всеобщем равенстве. Вместо того чтобы уничтожить социальные классы, он объявил, что их существует всего три: пролетариат, крестьянство и интеллигенция. Старые символы иерархии, включая ученые степени и почетные звания, упразднялись, а на смену им вводились новые: «Герой Советского Союза», «заслуженный мастер спорта». В 1917-м были упразднены армейские знаки отличия, должности, ранги и маркеры статуса, такие как, например, эполеты, – теперь они возвращались. «Эгалитаризм», требовавший, чтобы рабочим платили одинаково независимо от их квалификации, объявлялся «крайне левой» идеологией. Сталин высмеял эгалитаризм как «профанацию равенства». Он защитил идею наличия у граждан собственного скота. «Человек есть человек, – сказал Сталин. – Ему хочется чего-то для себя». И в этом не было «ничего неправильного».

Для тех, кто был на самом верху, когда-то существовал «партийный максимум» зарплаты. Его отменили. «Сталин <…> энергично потребовал, чтобы личные навыки и усилия вознаграждались более высоким уровнем заработной платы и другими материальными благами, – пишет социолог профессор Юкка Гронов. – По мнению Сталина, нужно было поощрять рабочих к личной заинтересованности в результатах своего труда». Сотни тысяч игроков стали преуспевать. Но какой прок в деньгах, когда так мало символизирующих статус товаров, на которые эти деньги можно было бы потратить? «Власти однозначно понимали, насколько важны высококачественные товары и магазины, где они будут продаваться».