Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга - [106]

Игра между тем все больше захватывала нейронную территорию Кёстлера, вскоре включился его механизм «подражай – льсти – приспосабливайся», и он обнаружил, что его художественные и музыкальные вкусы перестраиваются в соответствии со вкусами представителей его элиты: Ленин читал Бальзака, поэтому Бальзак стал для Кёстлера «величайшим писателем всех времен», любое полотно без дымящей фабричной трубы или трактора игнорировалось как «эскапистское». Сама правда была поглощена иллюзией. Любой вопрос о линии партии расценивался как саботаж, во время собраний все выражали друг другу одобрение, по очереди выходя на трибуну, чтобы повторить правильные лозунги. Ценность свободы слова стала восприниматься как отступничество. «Один из лозунгов немецкой партии гласил: „Фронт – не место для дискуссий“. Другой: „Где бы ни был коммунист, он всегда на передовой“».

Как и последователи культа «Небесных врат», которых учили создавать «белый лист» в ответ на неправильные мысли, Кёстлер скоро научился мыслить правильно. Когда он задавал вопросы по поводу анализа партией некоторых вещей, противоречащего очевидной реальности, ему объясняли, что он все еще находится во власти «механистического подхода». Вместо этого его призывали мыслить «диалектически» и смотреть на мир глазами партии. «Постепенно я научился не доверять своей механистической увлеченности фактами и рассматривать окружающий мир в свете диалектического толкования. Это безмятежное состояние удовлетворяло меня. Когда ты уже проникся этой техникой, факты перестают тебя волновать, они автоматически приобретают нужную окраску и встают на свои места». Как и последователи культа, Кёстлер добровольно потерялся в иллюзии игры. «Мы жаждали единства и простоты». По мере того как игра захватывала его и он начинал бороться за статус в этой игре, связь этого очень умного человека с реальностью все ослаблялась и ослаблялась: «Вера – удивительная вещь; с ее помощью можно не только сдвинуть горы, но и заставить себя поверить, что селедка – это скаковая лошадь».

А между тем в СССР продолжалось создание идеальной бесклассовой утопии. В 1921 году, чтобы подстегнуть экономику, Ленин объявил новую экономическую политику (НЭП), в которой присутствовали черты капитализма: например, были разрешены некоторые виды мелкого бизнеса, конфискация хлеба у крестьян была заменена налогом. Экономика пошла в гору. Но НЭП никогда не пользовался популярностью среди правоверных большевиков, которые расшифровывали эту аббревиатуру как «новую эксплуатацию пролетариата».

Здоровье Ленина стало ухудшаться, и в 1924 году он умер. Пришедший ему на смену Сталин заменил НЭП программой ускоренной индустриализации и насильственной коллективизации крестьянских хозяйств. Вооруженные отряды отправляли на реорганизацию села. Они же должны были привезти зерно, чтобы накормить страну и финансировать строительство светлого будущего, в котором им предстояло превзойти своих врагов с Запада. «Мы идем на всех парах по пути индустриализации – к социализму, оставляя позади нашу вековую отсталость, – писал Сталин. – Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации. И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор, – пусть попробуют догнать нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей „цивилизацией“! Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда определить в отсталые и какие – в передовые».

Новый натиск на село совпал с очередным витком охоты на ведьм, жертвами которой стали наиболее компетентные из крестьян, производившие почти три четверти экспортируемого зерна. Сталин стремился к «ликвидации кулаков как класса». Только за первые два месяца 1930 года около 60 миллионов крестьян заставили вступить в колхозы. Два года спустя примерно 1,4 миллиона человек были высланы «на поселение» в ледяные пустоши на востоке страны. По документальным сведениям, только в одном поезде, отправлявшемся с небольшой областной станции Янценово в Сибирь, был 61 вагон, где ехали около 3500 кулаков. За время поездки умирали около 15 % пассажиров. Один из свидетелей вспоминает, что стал «привыкать видеть по утрам трупы; подъезжал вагон, и больничный конюх Абрам складывал тела умерших. Умирали не все. Многие бродили по пыльным неприглядным маленьким улочкам, едва волоча обескровленные посиневшие ноги, распухшие от водянки, и провожая каждого прохожего умоляющим собачьим взглядом <…> Но им ничего не давали».

В 1933 году около пяти тысяч кулаков и «деклассированных элементов» были вывезены на остров на реке Обь и брошены там всего с несколькими мешками заплесневевшей муки. Кто-то попытался доплыть до берега и утонул в ледяной воде, некоторые стали нападать друг на друга и убивать ради пары обуви или куска хлеба. Некоторые были съедены. Только за один день, согласно официальному отчету, обнаружили пять трупов, у которых «были вырезаны печень, сердце, легкие и мясные части тел (грудина, ноги)». Свидетель вспоминает «красивую девушку», за которой ухаживал охранник Костя Веников. «Он защищал ее. Однажды ему надо было уехать ненадолго, и он сказал своим товарищам: „Позаботьтесь о ней“ <…> Люди поймали эту девушку, привязали к дереву, отрезали грудь, вырезали мускулы и все, что можно было съесть. <…> Когда вернулся Костя, девушка была еще жива. Он попытался спасти возлюбленную, но она потеряла слишком много крови. Девушка умерла. Парню не повезло». В советской системе наказаний каннибализм был довольно распространенным явлением, для тех, кого собирались съесть, даже было название – коровы. Переводчик Сталина, а впоследствии узник ГУЛАГа Жак Росси писал, что «коровой» выбирали неопытного заключенного, которому опытные предлагали бежать вместе с ними. Новичку обычно льстила связь с авторитетными преступниками. Однако он не знал, что, если им не хватит еды, его убьют и съедят».