Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство? - [134]

Шрифт
Интервал

P. S. Постфото постчеловеческого в постграничном мире?

В заключение хочется пофантазировать — решительно и смело. И самая предсказуемая фантазия, точнее, даже мечта: а вдруг все-таки отменят? Ну хотя бы Шенген… Впрочем, об этом лучше и не мечтать…

Более вероятным и близким кажется переход на новые виды визовой идентификации. Уже сейчас, когда тебя фотографируют на таинственную биометрическую фотографию в самих посольствах и консульствах, кажется, что футуристическое будущее, почти такое же, как в фильме «Гаттака», уже наступило. С одной стороны, этот вид идентификации вроде бы должен значительно облегчить столь непростую процедуру «подачи документов на визу». С другой — тебя совершенно лишают возможности контролировать ситуацию. Ты даже не видишь собственного изображения, которое куда-то отправляется, архивируется и т. д. Самореференция уже невозможна. Да и ты ли это в итоге? Или это некий «фрагмент» тебя, содержащий ту самую «сущность», в поисках которой создаются столь сложные инструкции по визовым фотографиям? Редуцируется ли в конечном итоге эта самая «сущность» до ДНК, или будут применяться более точные и сложные методы идентификации? Посмотрим. Точнее, будем фантазировать дальше.

Ирина Каспэ

Без надежды на выздоровление:

боль в обмен на документ

…Фотография, биография, биопсия, копия…

Линор Горалик

Поверхностное знакомство с социологией медицины позволяет предположить, что документ в этом контексте, вероятнее всего, описывался бы, во-первых, с опорой на парсонсовские представления о «роли больного» (столь же много критиковавшиеся, сколь и прочно укоренившиеся), во-вторых, через фукоистскую терминологию «власти» и «подчинения». Особые ритуалы, табуирующие выдачу медицинских карт на руки пациентам, или традиционный врачебный почерк, способный превратить рецепт на лекарство в набор нечитаемых символов, — эти и подобные практики легко и привычно вписываются в концепцию документа как голоса власти. Медицинский документ, носитель эзотерического знания на мертвом языке, обеспечивает коммуникацию врача и фармацевта, врача и лаборанта, врача и работника регистратуры — в обход зависимого от всех этих инстанций больного; больной, таким образом, оказывается лишь объектом манипулятивных авторитарных воздействий.

Однако опыт длительных ожиданий перед врачебным кабинетом в компании других пациентов, украдкой листающих (вопреки строгим табу!) собственную историю болезни, или стояния в очередях за результатами анализов в тех особых случаях, когда по лицу выдающей заветные бумажки сотрудницы лаборатории удается считать наличие либо отсутствие страшного диагноза, — короче говоря, опыт непосредственного пребывания в роли больного делает видимой совсем иную сторону проблемы.

Медицинская документация часто обладает для пациента повышенной важностью, она притягивает взгляд, наделяется судьбоносным значением. Она воспринимается не только как тайнопись для посвященных, но и как отчетливое, рациональное выражение обыденной нормы — медицинский документ присваивает почти все ключевые формальные признаки документа бюрократического (подпись, дата, печать, готовый бланк, разнообразные альтернативы фотоизображения — рентгеновский снимок или распечатка результатов ультразвукового исследования). Грань между нормативным предписанием и эзотерической тайнописью здесь так же тонка, как между желанием видеть в медицине «точную науку» (где нет места сомнению, недоказуемости и, разумеется, ошибке) и готовностью откликнуться на коммерческое предложение потомственного целителя, снимающего заклятие, сглаз и порчу. Иными словами, напряженное внимание к документу в данном случае нередко связано с особыми представлениями о медицине — за образом позитивистски познаваемого, абсолютно прозрачного (для взгляда настоящего специалиста) человеческого тела, за мнимой рационализацией страхов, конечно, скрывается вечно неудовлетворенная потребность в безграничном доверии, надежда на то, что модель «болезнь-лекарство-исцеление» должна работать идеально, без каких-либо сбоев (и чем выше такая потребность довериться идеальной исцеляющей силе, тем на большее недоверие к реальным врачам и реальным медицинским процедурам она обрекает). Документ в этой цепи — один из знаков надежности, залог того, что диагноз будет поставлен объективно и назначенные лекарства проявят свою чудодейственную силу.

Не так давно в блогах бурно обсуждался грубый просчет, допущенный крупной лабораторией с прекрасной репутацией, — известие о том, что клиентам были выданы неверные результаты анализов, вызвало настоящее смятение; многим участникам дискуссии было сложно справиться с чувством обманутых ожиданий. Вряд ли сколько-нибудь профессиональное врачебное решение может быть принято на основании лишь лабораторных данных, причем опытный врач хорошо информирован о сильных и слабых сторонах той или иной лаборатории и, конечно, учитывает вероятность случайной ошибки. Однако в глазах пациента медицинский документ должен быть безупречен, а выдающая его инстанция — непогрешима.

Такой документ, составленный по предсказуемым формальным правилам, хотя и не адресуется напрямую больному, может стать для него переводчиком, медиумом, медийной средой (тем более по контрасту с традиционным амплуа


Еще от автора Ирина Михайловна Каспэ
Именно он называется 'Жизнь'

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Искусство отсутствовать

Б. Поплавскому, В. Варшавскому, Ю. Фельзену удалось войти в историю эмигрантской литературы 1920–1930-х годов в парадоксальном качестве незамеченных, выпавших из истории писателей. Более чем успешный В. Набоков формально принадлежит тому же «незамеченному поколению». Показывая, как складывался противоречивый образ поколения, на какие стратегии, ценности, социальные механизмы он опирался, автор исследует логику особой коллективной идентичности — негативной и универсальной. Это логика предельных значений («вечность», «смерть», «одиночество») и размытых программ («новизна», «письмо о самом важном», «братство»), декларативной алитературности и желания воссоздать литературу «из ничего».


В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

В книге Ирины Каспэ на очень разном материале исследуются «рубежные», «предельные» смыслы и ценности культуры последних десятилетий социализма (1950–1980-е гг.). Речь идет о том, как поднимались экзистенциальные вопросы, как разрешались кризисы мотивации, целеполагания, страха смерти в посттоталитарном, изоляционистском и декларативно секулярном обществе. Предметом рассмотрения становятся научно-фантастические тексты, мелодраматические фильмы, журнальная публицистика, мемориальные нарративы и «места памяти» и другие городские публичные практики, так или иначе работающие с экзистенциальной проблематикой.


Рекомендуем почитать
Делийский султанат. К истории экономического строя и общественных отношений (XIII–XIV вв.)

«История феодальных государств домогольской Индии и, в частности, Делийского султаната не исследовалась специально в советской востоковедной науке. Настоящая работа не претендует на исследование всех аспектов истории Делийского султаната XIII–XIV вв. В ней лишь делается попытка систематизации и анализа данных доступных… источников, проливающих свет на некоторые общие вопросы экономической, социальной и политической истории султаната, в частности на развитие форм собственности, положения крестьянства…» — из предисловия к книге.


Ядерная угроза из Восточной Европы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Очерки истории Сюника. IX–XV вв.

На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.


Древние ольмеки: история и проблематика исследований

В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.


О разделах земель у бургундов и у вестготов

Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.


Ромейское царство

Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.


История русской литературной критики

Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.


Самоубийство как культурный институт

Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.


Языки современной поэзии

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.


Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.