Статус документа: окончательная бумажка или отчужденное свидетельство? - [133]
Но самый важный момент идентификации наступает позже, собственно при пересечении границы. Во всяком случае, этот момент наиболее драматичен в том смысле, что поездка уже началась и радость заграницы как феерии инаковости совсем близка. Остаются последние врата доступа, которые могут оказаться закрытыми. Пограничник взглядом сканирует пересекающего границу и сопоставляет фотографию с присутствующим здесь же «оригиналом». Однако парадокс в том, что в действительности «оригинал» — это документ с фотографией, которому человек соответствует либо не соответствует. Процесс идентификации непрост. Не случайно многие нарративы о границе посвящены именно моменту допуска, когда пограничник «долго рассматривает фотографию», просит снять или надеть очки, поднять или опустить голову и т. д. Чтобы идентификация состоялась, надо быть идентичным самому себе — но в документном варианте. Пересекающего границу как бы втискивают в формат «естественной» визовой фотографии, которая была сделана ранее. Таким образом, пограничник, осуществляющий паспортный контроль, проделывает ту же самую процедуру по снятию с лица человека «культурных слоев» и созданию новых.
Кстати, один из главных страхов, который несет с собой пересечение границы, — это страх «неидентификации». Ты можешь вдруг оказаться «не соответствующим» своим собственным документам:
«— На тебе расческу! Причешись хоть, чтобы тебя опознали.
— Да ладно, и так нормально! [Тут же берет расческу и причесывается.]» (Диалог женщины лет пятидесяти и ее сына-тинейджера, «подслушанный» на одном из КПП.)
В рамках одного паспорта производится как минимум две идентичности. Так, для «нашей» и «иностранной» стороны актуальны разные странички паспорта: российских пограничников виза не интересует, а, к примеру, эстонские просят сразу открыть страничку с действующей визой, — главная страница с паспортной фотографией им не нужна. Иначе говоря, почти одновременно востребуются разные варианты «документного тебя» — «черно-белого» с главной страницы паспорта и «цветного» со страницы с визой, — которым необходимо соответствовать.
Ожидание, неотъемлемая часть пересечения границы, образует временную пустоту, требующую заполнения действием. Листание паспорта, расшифровка визовых отметок, вглядывание в фотографии «давнего себя» с успехом заменяют чтение книжек и другие способы приручения времени. На какой-то момент паспорт утрачивает статус документа, превращаясь в банальный фотоальбом, обновляемый с завидной регулярностью. Всматриваясь в фотографии, столь отличающиеся от снимков, заполняющих наши альбомы, помещающих нас в круг родных и друзей, мы создаем видеоряд собственной жизни, связываем и разрываем события. И вот уже твоя фотография в зеленом свитере и с ядовито розовыми губами, отражающая представления о прекрасном фотографа — знатока и любителя фотошопа, перестает восприниматься как отчужденное «документное я», дающее другим возможность более или менее удачно тебя распознать. Вызывая воспоминания, забавные и не очень, фотография позволяет вернуться к пережитым событиям и вновь обрести себя. Возвращение нередко связано с импровизированным «кастингом» собственных изображений — выбором «настоящего я», сопровождающимся радостным узнаванием, тихой усмешкой или выраженным недовольством. Своими действиями мы тайно, не особенно уверенно, но весьма настойчиво пытаемся оспорить монополию пограничных служб на идентификацию.
Прагматика вещи, или О социальном круговороте изображений
Вообще, опознавательным знаком «часто путешествующего человека» как особого социального типа, помимо наклеек на чемоданах, можно считать и стопку визовых фотографий. Ограниченная возможность их повторного использования вызывает сожаления у прагматика, стремящегося продлить их «вещную карьеру». Требования к фотографии на документы — это еще и обозначение значимости предстоящего события, присваиваемой с помощью фотографии идентичности. Фотографии на документы «повседневного пользования» (пропуски, читательские билеты и многое другое) претендуют на гораздо меньшую регламентированность изображения, точность размеров и значимость цветовых нюансов, зачастую довольствуясь лишь самым общим сходством с оригиналом. Именно такие документы нередко становятся последним пристанищем неиспользованных визовых и паспортных фотографий.
Жизнь «оставшихся» визовых снимков, аккуратно сложенных в папочки или конвертики, хранящихся россыпью в каких-либо коробочках или ящиках, замирает «до востребования», ожидая новой прагматики или, используя метафору Игоря Копытоффа, нового витка «биографии вещи». Совет на одном из форумов: «Лишние фото? Подарите родственникам:)!». Удобный формат визовых фотографий позволяет поместить их в прозрачные отделения женских (а возможно, и мужских) бумажников — в новом обрамлении они уже участвуют в производстве не гражданской, а семейной идентичности. Однако остаются в документном контексте — в непосредственной близости от паспортов, пропусков и квитанций; среди банковских и скидочных карточек, все увеличивающееся количество которых, впрочем, постепенно вытесняет «кошелечные» фотографии.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Б. Поплавскому, В. Варшавскому, Ю. Фельзену удалось войти в историю эмигрантской литературы 1920–1930-х годов в парадоксальном качестве незамеченных, выпавших из истории писателей. Более чем успешный В. Набоков формально принадлежит тому же «незамеченному поколению». Показывая, как складывался противоречивый образ поколения, на какие стратегии, ценности, социальные механизмы он опирался, автор исследует логику особой коллективной идентичности — негативной и универсальной. Это логика предельных значений («вечность», «смерть», «одиночество») и размытых программ («новизна», «письмо о самом важном», «братство»), декларативной алитературности и желания воссоздать литературу «из ничего».
В книге Ирины Каспэ на очень разном материале исследуются «рубежные», «предельные» смыслы и ценности культуры последних десятилетий социализма (1950–1980-е гг.). Речь идет о том, как поднимались экзистенциальные вопросы, как разрешались кризисы мотивации, целеполагания, страха смерти в посттоталитарном, изоляционистском и декларативно секулярном обществе. Предметом рассмотрения становятся научно-фантастические тексты, мелодраматические фильмы, журнальная публицистика, мемориальные нарративы и «места памяти» и другие городские публичные практики, так или иначе работающие с экзистенциальной проблематикой.
«История феодальных государств домогольской Индии и, в частности, Делийского султаната не исследовалась специально в советской востоковедной науке. Настоящая работа не претендует на исследование всех аспектов истории Делийского султаната XIII–XIV вв. В ней лишь делается попытка систематизации и анализа данных доступных… источников, проливающих свет на некоторые общие вопросы экономической, социальной и политической истории султаната, в частности на развитие форм собственности, положения крестьянства…» — из предисловия к книге.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.
В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.
Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.
Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.