Статьи из газеты «Известия» - [56]

Хватит бороться с порнографией и за порнографию. Болезненный интерес к этой области человеческой деятельности характеризует подростков. Пора вырасти и честно забить болт на эту малоинтересную сферу жизни, сосредоточившись на таких проблемах, как свобода слова, доступная медицина и дешевое жилье. То есть на том, что у нас не очень получается. А порнография у нас как раз получается отлично. За что ни возьмись — в сухом остатке обязательно получится такая порнография, что Тинто Брасс со своим «Калигулой» завистливо курит в стороне.

Пять революционеров, перевернувших наш взгляд на эротику:

1. Александра Колонтай, революционер, дипломат

«Заняться сексом просто, как выпить стакан воды» — легендарная «валькирия революции» отрицала любовь между мужчиной и женщиной и сводила всё «взаимоотношение полов» к инстинктивной сексуальной потребности, без всяких «условностей».

2. Михаил Швыдкой, экс-глава ВГТРК

Нынешний руководитель Федерального агентства культуры и кинематографии в бытность главой ВГТРК в конце 1999 года пустил в эфир скандальный сюжет, где обнаженный человек, «похожий на генерального прокурора Юрия Скуратова», отдыхал в сауне в компании оголенных дам. Программа оказалась весьма рейтинговой.

3. Чиччолина, порнозвезда и политик

Самая известная актриса фильмов «для взрослых» в 1979 году внезапно ушла в политику — вступила в итальянскую партию «зеленых». А в 1987 году прошла в итальянский парламент от римского округа Лацио, набрав около 20.000 голосов. И на заседания парламента являлась с голой грудью — чего политкорректные коллеги старались не замечать.

4. Моника Левински, экс-стажерка Белого дома

Прежде неизвестная практикантка из Белого дома когда-то вмиг стала мировой знаменитостью. А уж ее знаменитое синее платье с пятнышком! Девушка по-своему помогала президенту США Биллу Клинтону вершить госдела. Про свой последний «отчет в устной форме» она имела неосторожность сообщить близкой подруге, которая и «слила» Монику прокурору.

5. Моше Кацав, экс-президент Израиля

В июле 2006-го одна из сотрудниц администрации обвинила Моше Кацава в изнасиловании. Президент не растерялся, подал встречный иск за клевету. Но вдруг «всплыли» заявления других чиновниц аппарата, которые утверждали, что президент приставал и к ним. В общем, дело кончилось отставкой.

20 августа 2007 года

Вперед, к победе символизма!

145 лет назад, 29 августа 1862 года, в Генте родился Морис Метерлинк, нобелевский лауреат 1911 года, прозванный в критике «бельгийским Шекспиром». Сто лет назад он передал Станиславскому право на первую постановку своей феерии 1905 года «Синяя птица», которая в переводе символиста Николая Минского и его жены Людмилы Вилькиной была впервые представлена московской публике 30 сентября 1908 года. С тех пор она ни на год не сходила со сцены МХТ, как бы он впоследствии ни переименовывался и ни делился. И вот загадка, до сих пор никем не разрешенная: самая символистская из символистских драм, классика мистического театра шла в Советской России в самые глухие годы, в разгар военного коммунизма и террора, во время Великой Отечественной и в глухой застой, шла в годы, когда в краткой литературной энциклопедии писали о Метерлинке следующее: поэт эпохи загнивания капитализма, последовательный идеалист-мистик, печать деградации и резкой враждебности к материалистическому мировоззрению, мистическое оправдание эксплуатации, проповедник зоологического национализма, в настоящее время примкнул к фашизму (sic! — это при том, что Метерлинк ненавидел фашизм, бежал от него в Португалию, а оттуда в Штаты, но уже после выхода этой энциклопедии, изданной в 1934 году). Загнивающий, зоологический, фашиствующий — а пьеса идет, и поколения советских детей успевают нахвататься запретного кислорода. Куда более невинные сочинения оказывались под запретом, а эта «Голубая птица» (Минский сделал «Синюю», но в оригинале отчетливая отсылка к «Голубому цветку» любимого Метерлинком Новалиса) летает себе как заговоренная! И дело не в авторитете Станиславского (который, кстати, ставил «Птицу» не в одиночку, а вместе с Сулержицким и Москвиным): он принимал ближайшее участие в постановке «Дней Турбиных», а их преспокойно сняли на три года во времена РАППовского всевластия. Есть нечто волшебное, мистическое, весьма метерлинковское в участи этой пьесы, неожиданно ставшей для российских детей главной театральной сказкой ХХ века. Я уж молчу про бесчисленные заведения, организации и творческие коллективы, названные в ее честь.

Вообще между символистами и советской властью наблюдалось странное взаимное тяготение. Символист Минский — первый переводчик «Птицы» — был издателем и активным автором ленинской «Новой жизни». Символисты Блок и Брюсов решительно одобрили октябрьский переворот (впрочем, декаденты всегда стремились к гибели и любили ее, а потому приветствовали все Решительное и Окончательное). В тридцатые годы символист Белый спокойно издает сначала «Маски», вызвавшие издевательскую отповедь Горького, но ведь опубликованные же! — а вслед за ними обширнейшие трехтомные мемуары. В сороковом, во времена мрачнейшей реакции, выходит отлично подготовленный том переписки Белого и Блока и «Избранное» Белого в Малой библиотеке поэта. О тщательном изучении предтеч символизма Лев Озеров в ИФЛИ сочинил: «Студенты глухо волновались — в программу был включен Новалис»; и то сказать — где еще, при какой власти студентам вменялось бы в обязанность изучать сложнейшие, многосоставные аллегории «Генриха фон Офтердингена»? У советской власти были серьезные трения с акмеистами, почти поголовно уехавшими или истребленными (Гумилев расстрелян, Мандельштам и Нарбут погибли в лагерях, Ахматова подверглась травле, Иванов в эмиграции), она сожрала или выдавила из страны большую часть футуристов, и даже близость к Маяковскому никого не спасла, а из крупных символистов почти все, от Брюсова до Чулкова, умерли своей смертью. Оно и понятно: акмеисты пытались вернуть слову смысл, а в стране победившего символизма это грех непростительный. Серебряный век поистине кончился в августе 1921 года, когда умер Блок и погиб Гумилев, но умерли они по-разному, и спор их — одна из принципиальнейших полемик в истории русской литературы — доигрывался после их смерти в декорациях самой истории. Символизм приветствовал советскую власть и приветствовался ею, потому что СССР был самым символистским государством в истории ХХ века.