Статьи из газеты «Известия» - [55]

Сама по себе порнография не хороша и не плоха — Курт Воннегут остроумно высмеял ее в «Завтраке для чемпионов», где в порнокинотеатре на отдаленной планетке показывают мужчин и женщин, с чавканьем и хлюпаньем поглощающих пищу. Это считалось очень неприличным. Подумаешь, такой же физиологический акт, чуть более эстетичный, иногда опасный (потому что слишком сильное желание легко переходит в столь же сильную ненависть — но садистские наклонности, как мы знаем, присущи жалкой четверти населения, и то в латентной форме). Но в силу особенностей новейшей истории три злейших тоталитаризма ХХ века — немецкий, советский и китайский — вели решительную борьбу с эротикой, пуританствовали напропалую и запрещали невиннейшие сочинения, способные вызвать у читателя подобие похоти. Возможен ли тоталитаризм, не запрещающий и даже поощряющий порнографию? Да запросто, одно другому не мешает: в истории таких примеров мало, но это потому, что и тоталитаризмы были грубые, примитивные, заставлявшие держать руки поверх одеяла. А Чернышевский в «Что делать?» описал социализм как помесь казармы с борделем, где сугубая регламентированность всех занятий и убеждений не мешает гражданам совокупляться друг с другом сколько влезет; и Хаксли в «Дивном новом мире» предсказал будущее, в котором секс становится одним из инструментов оглупления и подавления, там даже дети малые все время трахаются — лишь бы не думали. Да и в истории такие казусы бывали: императорский Рим вовсе не был образчиком свободы, жесточайшее было государство, пыточное — однако порнография цвела, никому особенно не мешая. Об этом Тинто Брасс снял целый фильм «Калигула», который у нас тоже долгое время числился по разряду антитоталитарных, хотя это обычное и довольно скучное порно, не спасаемое даже хорошей игрой Малькольма Макдауэлла. То есть мне все понятно про Тинто Брасса, он хороший режиссер и симпатичный дядька, но совершенно незачем пристегивать к обычному эротическому фильму высокие смыслы. Это почти всегда получается криво — как у Пазолини в «120 днях Содома». Очень хорошо видно, как режиссер утоляет свою стареющую похоть за счет рискованных картинок — но проделывает это все под предлогом «исследования природы фашизма». Тоталитарное подавление и сексуальное рабство имеют абсолютно разную природу, и всякие фрейдистские упрощения и аналогии ничего не добавляют к нашему пониманию государства — зато позволяют камуфлировать банальное порно под высокое искусство.

Эта связь между порнографией и гражданским обществом, установившаяся вследствие нашей уродливой истории и столь же уродливой, шишковатой, перекрученной морали, и поныне гипнотизирует многих. Запрет на порнографию кажется нам посягательством на свободу слова, разрешение порнографии — гарантией справедливости и милосердия. Всякая власть, желая позиционировать себя в качестве твердой и демонстративно наводя порядок, первым делом обрушивается на порнографию или мат в литературе (живо помню попортившую мне много крови кампанию 1995 года, когда меня и Александра Никонова арестовали за несколько матерных слов в газете — но никаким порядком в обществе и не пахло; слава богу, нас тогда быстро отпустили, но суд тянулся еще два года). При этом коррупция продолжает цвести, убийцы разгуливают на свободе, безнаказанными остаются врачебные ошибки и культивируется государственное вранье — но у нас как бы порядок, мы боремся с порнографией, вот-вот запретим «Дом-2»… А если нам кто укажет, что мы зажимаем свободу слова, что на телевидении не осталось новостей, а из газет изгнана аналитика, — мы гордо ответим, что у нас зато разрешено к показу «Запрещено к показу». И порнография вновь поучаствует в том апофеозе мнимостей, которым у нас подменена общественная жизнь.

Ведь это чушь собачья, что у нас в девяностые годы была какая-то свобода. Свободен был ничтожный процент журналистов, умудрявшихся сохранять независимость, — да и эта независимость чаще всего была куплена на олигархические деньги. Прочее население жило в условиях самого беззастенчивого произвола — только произвол был не централизованный, а местный, на всех уровнях: милицейский, городской, бандитский… Все это можно было назвать свободой и гражданским обществом только со страшного бодуна, почему многие и не просыхали, искренне желая поверить в благотворность происходящего, — однако по части порнографии, как буквальной, так и переносной, мы в это время давали фору всему миру. И враги свободы активно использовали это ложное отождествление, заявляя, что свобода по-русски всегда и заключалась прежде всего в свободе смотреть на всякие гадости, а потому да здравствует цензура и короткий поводок.

Как объяснить современному человеку, что в Америке свобода есть, а порнографии нет? Что во Франции середины XVIII века свободы не было, а порнография была? Что в царской России начала, допустим, ХХ столетия свободой и не пахло, а откровенно порнографические сочинения вроде «33 уродов» Зиновьевой-Аннибал или больных фантазий Арцыбашева печатались запросто, и не во время революции 1905–1907 годов, а в эпоху самой мрачной реакции? Как бы это нам разорвать навеки связь между гражданскими добродетелями и гениталиями, чтобы под видом добродетелей нам не пытались все время всучить эти самые гениталии, а борьбу с ними не выдавали за укрепление государственности? Правильное государство — это то, в котором властная вертикаль стоит сама по себе, а известный орган сам по себе, и любые попытки провести аналогии между ними не вызывают ничего, кроме добродушного смеха.