Статьи, эссе, критика - [5]

Объединятся ли они на такую борьбу или так и будут «рано отправлять детей на заработки» в погоне за званием «нормальной европейской страны», то есть никому не интересной копии господствующего эталона? Поймут ли, что давно назрела острая нужда не в геополитических или экономических, но в творческих союзах, нацеленных на решение проблем экзистенциальных, обострение которых любое вино материального процветания превращает в уксус тоски и униженности. Не сумев утвердиться на творческом поприще, малые нации обречены служить чьими-то сателлитами или яблоками раздора, а чаще и тем и другим.

Невоспитанные же люди могут выразиться совсем грубо: шестерками или подстрекателями. Сделаться субъектами истории малые народы могут исключительно на творческом поприще. Отказавшись или предельно ослабив свое участие в силовой грызне даже в мечтах и сэкономив этим массу сил, средств и грез, они и в самом деле могут предложить миру новую модель государственного бытия, в котором главная роль отведена не оружию, а человеческому гению; они и впрямь могут стать своего рода коллективными Афинами под боком у наций-гигантов, обреченных служить силовому равновесию.

Вергилиевские римляне и не претендовали на первенство в делах искусства и науки: «Смогут другие создать изваянья живые из бронзы, / Или обличье мужей повторить во мраморе лучше, / Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней, / Вычислят иль назовут восходящие звезды, — не спорю». Вот этим и могут заняться малые народы на том единственном поприще, на котором нет слабых: единственный гений, какой-нибудь Нильс Бор, даже будучи евреем-полукровкой может превратить маленькую Данию в великую научную державу. Вкладывать средства и мечты не в вооружение, но в элитарные школы, академии и университеты, а также во всевозможные научные и культурные проекты, в которых талантливые люди могут реализовывать свои дарования, — их успехи создадут неизмеримо более прочную экзистенциальную защиту, чем любые чужие ракеты, которые от чувства собственной малости защитить все равно не могут.

Шум, гром и наглость военных и экономических союзов пока что заглушают необходимость союзов экзистенциальных, творческих: все норовят примазаться к сильным, забывая, что сильные нуждаются только в прислуге. Однако почему бы не помечтать о союзах слабых против сильных? Вернее, союзов тех, кто слаб на земле, но вполне способен побороться за место в вечности?

Я понимаю, что, покуда миром правят серьезные люди, ведущие нас от катастрофы к катастрофе, шансов у творческих межгосударственных союзов практически нет, но почему бы не помечтать? Мечты украшают жизнь, если даже из них ничего не получается. Но хоть что-то обычно все-таки получается. А как говорил старик Конфуций, лучше зажечь маленькую свечку, чем всю жизнь проклинать темноту.

Дороти Паркер Рассказы и афоризмы ©Перевод А. Авербух

Юная дама в зеленом кружеве

На многолюдной вечеринке молодой человек в наимоднейшем смокинге пересек комнату и остановился перед юной дамой в зеленом кружевном платье и, возможно, в жемчугах. Был он, как вы бы сказали, с воображением, целеустремленный, обладал приятной склонностью к новшествам, ибо подобный наряд сам собой ни у кого не появится. Его надо подобрать, а для этого нужна работа мысли и время, да к тому же и определенная уверенность в себе. Особенности характера молодого человека по одежде определялись гораздо яснее, чем по ладони. Смотревшие в разные стороны лацканы смокинга указывали на эксцентричность, сдвоенная шеренга пуговиц свидетельствовала об уравновешенности, сонная синь весенней полуночи — цвет материи — говорила о глубине чувств. Лицо над смокингом, опрятное и худощавое, в описываемый момент выражение имело умоляющее.

— Добрый вечер, — сказал молодой человек. — Я, по крайней мере, прошу прощения. Может, позволите, по крайней мере, рядом с вами присесть?

— Но конечно, — сказала молодая женщина, ибо лишь недавно вернулась из Франции. — Но разумеется.

Бледная и томная, она подвинулась, освободив ему рядом с собой часть диванчика, куда он не без труда поместился. Взгляд его был прикован к ее лицу.

— Знаете, ужасно мило с вашей стороны мне позволить, — сказал он. — То есть я хочу сказать, я боялся, вы не позволите.

— Но нет! — сказала она.

— Видите ли, — сказал он, — смотрю на вас весь вечер. По крайней мере, не могу оторваться. Честно. Едва вас увидел, хотел просить Мардж меня вам представить, но она так занята напитками и всем прочим, что к ней не протолкнешься. А потом я увидел, как вы сели здесь одна, и вот набирался храбрости подойти и заговорить. Я подумал, может, вы чем-то расстроены или еще что-нибудь, по крайней мере. Иду и думаю: «Такая милая и красивая, сразу меня отошьет». Мне показалось, вы чем-то огорчены или что-то в этом роде, а тут еще я без представления.

— О non[1], — сказала она. — С чего вы взяли? Я и не думала расстраиваться. Как говорят, знаете ли, за границей, крыша и есть представление.

— Прошу прощения, не понял, — сказал он.

— Так за границей говорят, — сказала она. — Ну, в Париже и других городах. Просто идете на вечеринку, и ее хозяин никого никому не представляет. Все понимают, что можно разговаривать с кем угодно, поскольку собрались друзья и друзья друзей. Comprenez-vous?