Старый Сантос и его потомки - [36]

Мать хлопотала у стола. Ей все казалось, что чего-то недостает. Да простят ей гости, если что-то не так, как ей хотелось бы! Она не виновата, что пришлось допоздна задержаться на ферме. Рыжая симменталка вздумала сегодня разродиться, и пока Ксения и ветеринар хлопотали возле нее, стало темно, и она только что прибежала домой. Едва успела умыться и накрыть на стол…

Гости стали рассаживаться, переговариваясь и смеясь.

Только двое чувствовали себя не в своей тарелке: Леся и Самуил. Любопытные взоры были устремлены на них. То и дело пили за возвращение в родные пенаты учительницы, желали ей здоровья, счастья и чтобы она хорошо учила детей. Лукаво посматривали на смущенного парня, который сидел рядом с нею, испытывая странное чувство, будто и он сегодня косвенный виновник торжества.

Леся была явно растеряна среди шумных, веселых гостей, которые знали ее с пеленок. Когда все занялись едой, она незаметно поднялась с места. Нежное лицо ее пылало. Волнистые светлые волосы растрепались, и это ей придавало еще больше очарования. Сердце девушки тревожно колотилось.

Когда после четвертого или десятого тоста за столом стало совсем шумно и на Лесю уже не обращали внимания, послышался со стороны улицы шум, веселый смех. Целая орава девчат и парней, возвращавшихся из клуба, решили зайти к подружке. Это Рута Сантос затащила их сюда.

Увидав неожиданных гостей, Ксения совсем растерялась, не зная, как всех разместить. Но приход друзей очень обрадовал Лесю. Тут были девушки и парни, с которыми она когда-то дружила и училась в школе.

Леся выбежала навстречу гостям. Начались опять объятия, поцелуи. Кутерьма поднялась в доме. Хозяин достал несколько досок и соорудил в саду, под деревьями, большой стол. Самуил Сантос тут же блеснул своим мастерством: протянул из комнаты длинный провод, пристроил лампочку и осветил этот импровизированный стол. Женщины вынесли вино и закуски, а девушки и юноши уже устраивались за столом.

Хоть луна и освещала сад, но густая листва поглощала свет. Ребята подхватили Самуила и в знак благодарности стали его качать.

На этом, однако, работа Самуила не окончилась. Он быстро установил на табуретке патефон, покрутил его, поколдовал над ним, и, к великому удивлению Леси, патефон стал довольно сносно играть.

Выпив и закусив, ребята начали танцевать.

Из комнаты все высыпали сюда, к молодежи, посмотреть на танцы.

Бондарь Менаша, который уже был под градусом, застегнул китель на все пуговицы, заломил набок изрядно помятую кепку, подошел к Лесе пригласить ее, но кто-то опередил его, и он остался посреди круга. Тогда он приблизился к своему старому другу Данилу Савчуку, который тоже с трудом держался на ногах, и стал спорить, понадобится ли в грядущей войне, если таковая, упаси господь, вспыхнет, кавалерия. Менаша, оказывается, был большим сторонником этого рода войск. И несмотря на то что Данило Савчук когда-то был у Буденного лихим конником и поныне ухаживал за колхозным скотом, все же считал, что, если начнется война, коннице нечего будет делать.

Кто знает, сколько между старыми солдатами-однополчанами длился бы спор, если б Менаша не заметил в тесном кругу танцующих своего «застенчивого» сержанта Симона и дочку Сантоса Руту. Прильнув друг к другу, они кружили в медленном танце, и отец замирал от удовольствия, глядя на них. Он подмигнул Нехаме, словно хотел ей сказать, что она тысячу раз была права… Молодые без них нашли общий язык…

Стараясь держаться твердо на ногах, Менаша подошел к хозяйке дома, намереваясь обнять ее и пригласить на фрейлахс или гопак, но та выскользнула из его рук и громко рассмеялась:

— Что ты? Пусть молодые танцуют!.. Лучше отстань, а то мой Кузьма как увидит, что я танцую с генералом, — опа кивнула на его мундир, — тут же выгонит меня из дому… Знаешь, какие они, военные?.. Отобьют меня у моего Кузьмы, тогда он останется бобылем. А кто ему будет варить?..

Окружающие смеялись, глядя, как Ксения отбивается от хромого бондаря.

А в саду становилось все шумнее. Танцевали и молодые и старые. Патефон играл без передышки.

Из соседних домов и переулков, услышав музыку, начали собираться люди.

Неожиданно в кругу танцующих началась давка. Откуда-то принесло сюда Степана Чурая, бывшего заведующего конторой «Утильсырье» в Лукашивке. Это был маленький полный и шустрый человечек с круглым конопатым лицом и носом-кнопкой, маленькими бегающими глазками под густыми рыжеватыми бровями, глядевшими на окружающих с некоторым презрением. Он уже был в почтенном возрасте и пользовался в Лукашивке дурной славой. Проворовался, за что отбыл несколько лет тюремного заключения. После отбытия срока вернулся к старушке матери, долго болтался в селе, не имея никакого желания работать. Видимо, ждал, чтобы ему снова дали какой-нибудь пост, но так как этого не произошло, был озлоблен на всех и в конце концов устроился в отдаленном селе в потребительской кооперации не то экспедитором, не то сторожем. Но ввиду того что в Лукашивке живут его старушка мать и жена, которую он частенько колотил после лишней дозы горячительного, иногда Степан приезжал сюда, пропивал все, что находил дома, у матери, шумно гулял несколько дней и частенько оставлял село с расквашенной физиономией, иногда на довольно длительное время.