Старый корабль - [35]

не получил признания в иных краях, в плетёной корзине добрался до Восточного моря. В тот год на берегах Луцинхэ случился страшный холод, неубранную кукурузу побило инеем, спасибо, что из земель к западу от Хуахэ прибыл умелец, прозванный Цзоу Янь[31], и стал играть на флейте. Стоило ему заиграть, как иней тут же растаял. Бо Сы до него далеко, валяется целыми днями у реки да знай наигрывает. И всё же полагаю, что Бо Сы, возможно, перевоплотившийся Цзоу Янь… Не прошло и пары лет после того, как растаял иней, как пришёл Цинь Шихуан[32], явился Сюй Фу[33] из семьи Сюй, что на востоке Вали, со своей дьявольщиной и потащил меня к Цинь Шихуану. Я не пошёл. Медитировать я у Ли Сюаньтуна научился… — При этих словах ноги у Суй Бучжао подкосились и он упал. Все, очнувшись, поспешили к нему на помощь.

Остался лежать один Ли Чжичан. Он слышал выкрики Суй Бучжао, но не вслушивался ни в единое слово, всё ещё размышляя над «звёздными войнами». Зная уже столько подробностей, он никак не мог разобраться. Очень хотелось понять их непосредственное воздействие на тесно связанные с этим вопросы, такие как политика и экономика. Когда «брехун» снова уселся, он попросил его продолжить объяснения. Но тот покачал головой:

— Тут можно объяснять без конца. Потом ещё обсудим. Это вопрос важный, серьёзный. Я даже надеюсь, что найдётся кто-нибудь, кто поспорит со мной по такому вопросу, как сам Валичжэнь — как я спорю об этом со своим дядюшкой…

— Ну куда уж мне! — поспешно заявил Ли Чжичан.

Стал светлеть восток, вокруг разлился ещё больший покой. «В доме Даху колеблется пламя тёмно-жёлтых свечей, — думал Баопу. — Урождённая Ван с каменным лицом спокойно восседает на циновке. Все ждут рассвета. Флейта Бо Сы уже не звучит так пронзительно, как ночью, звук стал слабее и мягче. Ветер тоже уже не такой холодный, как в глубокой ночи, вслед за звуками флейты он тоже стал теплее». Баопу вспомнился странный вывод дядюшки о том, что Бо Сы — это перевоплотившийся Цзоу Янь.

Глава 7

Суй Баопу казалось, что Малыш Лэйлэй ничуть не выше, чем пару лет назад. Он посчитал на пальцах, но выяснить его истинный возраст как-то не получалось. Голова Малыша круглая, волосы выбриты — лишь на макушке целая шапка. Лицо — бледно-розовое, на коже что-то вроде никогда не просыхающей экземы. Уголки глаз как-то странно повёрнуты вверх, совсем как у его отца Ли Чжаолу. Тонкие дуги бровей напоминали девичьи — как у матери, Сяо Куй. Баопу было непросто встречаться с ним наедине, почему-то хотелось обнять. Во сне ему нередко виделось, что он берёт на руки этого никак не выраставшего ребёнка, целует и говорит: «Называй меня папой…» Проходя однажды мимо притока Луцинхэ, он встретил Малыша Лэйлэй с вьюном в руке. Вьюн без конца поворачивал голову вниз. Увидев его, Малыш замер, и Баопу почувствовал на себе взгляд повёрнутых уголками вверх глаз. Он не смел смотреть на ребёнка в упор, тот глядел на него как Чжаолу. Душа ныла, рано или поздно, чувствовал он, под взглядом этих глаз он вынужден будет рассказать о том, что произошло той ненастной ночью. Но он всё же присел на корточки и погладил клочок густых волос у малыша на голове. Приглядевшись, Баопу понял, что в глубине взгляда ребёнка есть что-то от него. Это открытие так испугало, что он чуть не подскочил, и, пробубнив что-то, поспешно пошёл прочь. Пройдя несколько шагов, обернулся и увидел, что Малыш Лэйлэй как стоял там, так и стоит. Их взгляды встретились, ребёнок поднял вверх руку с зажатым в ней вьюном и крикнул: — «Па!..»

Этот крик ему не забыть всю жизнь. Он думал о Малыше Лэйлэй по ночам, восклицая про себя: «Ну вот, у меня ребёнок есть!» Ребёнок близкий и далёкий, жалкий, мальчик, который никак не вырастал. Баопу стал изводить себя решительным осуждением, отчего хотел немедленно признать ребёнка своим и сообщить об этом его матери. Но, выйдя из комнатушки и окунувшись в лунный свет, начинал ругать себя: совсем уже рехнулся, только глянь на уголки глаз Малыша Лэйлэй — вылитый Ли Чжаолу. Подсчитывал на пальцах, на сколько дней приезжал Чжаолу в последний раз, вспоминал ту ночь, когда молния расщепила большое дерево у старой мельнички. От этих подсчётов Баопу не находил себе места, сердце непрестанно билось, когда он раз за разом переживал ту сумасшедшую и счастливую ночь, которую они провели вместе. Он помнил всё в мельчайших подробностях. Счастливые стоны Сяо Куй, её тщедушное жалкое тельце. Как они оба обливались потом, как сидели, глядя на отблески молний за окном. Какой страшно короткой была та ночь! Помнится, когда окно заливало белым, Сяо Куй пронзительно ойкала. И теснее прижималась к нему, а он лежал усталый, словно проживая последний миг своей жизни. Сяо Куй стала трясти его, наверное, чувствуя, что он никуда не годится, и плакала от страха. И вправду обессиленный Баопу встал и выпрыгнул в разбитое окно. Дождь на улице перестал, и он вернулся в свою каморку — всякий раз его воспоминания заканчивались на этом. Такое великое счастье непременно во что-то выльется, заключал он про себя. И от этого вывода его бросало в холодный пот. Он многократно задавал себе вопрос: «Могу ли я заполучить этого не желающего вырастать ребёнка?» И его начинало мучить глубокое раскаяние. На его глазах Сяо Куй столько лет, спотыкаясь, таскала за собой ребёнка, а он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей. Немаленькой становилась его вина. В процессе размышлений бывало, что в один миг всё переворачивалось, и Баопу снова решал, что Малыш Лэйлэй не его ребёнок, и всякий раз тут же чувствовал огромное облегчение.