Старый корабль - [33]

На следующий день часть Даху выступила на передовую.

Цюцю каждый день взбиралась на самый высокий холм и смотрела туда, где стреляли орудия, откуда поднимались облачка порохового дыма. «Группа прорыва, Даху», — беспрестанно твердила она про себя. Закрыв глаза, она видела сумрачную бамбуковую рощу, прильнувшего к её груди Даху. Потом стали поступать раненые, у её отряда наступила жаркая пора, и времени побыть одной уже не оставалось. Рассматривать прибывавших бойцов они не смели — все в крови, с обезображенными лицами. На некоторых лишь бледная кожа обтягивала кости, пожухлые волосы сплелись в один комок, одежда изорвана, дыра на дыре, словно сеть. Если не видеть всё это своими глазами, трудно поверить, что человек может настолько измениться, превратиться в нечто ещё способное дышать. Потом девушки узнали, что этих бойцов враги осадили на холме, и они провели без еды и питья от десяти до двадцати дней, жевали один рис из сухого пайка. Как они выжили? Никто не знал. Известно было лишь, что они не сдавались до последнего. По большей части это были крестьянские дети, пришедшие в армию с полей своих отцов и прослужившие один-два года. С детства приученные к бережливости и повиновению, вчера они хорошо обрабатывали землю, а сегодня славно сражались. Им впервые довелось увидеть столько консервов, и было стыдно, что они так много едят, они переживали за оставшихся работать в поле отцов… Девушки переодевали их, смывали кровь, заботились о них со всей душой.

Как-то вечером стали приносить погибших бойцов группы прорыва. Сжимая в руках ножницы и бинт, Цюцю похолодела. Она осматривала одного за другим, опознавала, и сердце куда-то проваливалось. Наконец очередь дошла до обмывания трупа, которому взрывом разнесло весь череп. Она сняла с него разодранную форму, как положено, вынула из карманов личные вещи и сложила в одну кучку. И вдруг обнаружила среди них свой цветной платочек… Раздался её испуганный крик. Все столпились вокруг неё, а Цюцю трясущимися руками закрыла лицо. Кровь тут же растеклась по лицу, стекая по пальцам, казалось, она сама истекает кровью. Через некоторое время она что-то вспомнила и стала лихорадочно искать на одежде личный номер. Превозмогая себя, поднесла форму к глазам, вытерла слёзы. Взглянула и потеряла сознание.

В сумерках над горами раздался короткий сигнал горна. Погромыхивали орудия, но канонада доносилась издалека. В бамбуковой роще, как и прежде, запели дрозды. Осенний ветер, который вчера дул слева от гор, сегодня вечером тоже задул в ту сторону. Спустилась ночь, и всё погрузилось в чёрный, как тушь, мрак…

* * *

В чёрной, как тушь, ночи Баопу, в конце концов, уже ничего не было видно. Пение дроздов тоже постепенно стихало, а потом их и вовсе не стало слышно во мраке. В этот миг на всей большой земле звучала лишь скорбная мелодия флейты.

Уже уснувший вечным сном парень из семьи Суй мог слышать эту флейту, звучащую на берегу Луцинхэ. И его душа могла, следуя за этим знакомым мотивом, вернуться в Валичжэнь… Баопу опустил руки, закрывавшие лицо, и поднял голову. Оглядел окружавших его людей. Техник Ли из изыскательской партии и Ли Чжичан давно молчали, лежавший на сене дядюшка совсем напился. Что он говорил, когда вдруг заговаривал визгливым голосом, было не разобрать, хотя среди музыки проскальзывали отдельные корабельные команды… Ли Чжичан косноязычно толковал технику Ли:

— Вот, не будь войн, все силы были бы направлены на науку.

— Так, чтобы не было войн, не бывает, — качал головой тот. — Не случалось на земле таких добрых времён. Если не начинается большая мировая война, и то, считай, в хорошее время живём.

— А может начаться в ближайшие годы? — не унимался Ли Чжичан.

— Это тебе у большого чиновника спросить надо, и чем выше, тем лучше, — усмехнулся техник Ли. — Но в этом мире никто гарантию тебе не даст. Мой дядюшка, почитай, эксперт по военным делам, и я люблю найти предлог, чтобы с ним поспорить, занятная это штука. Мы с ним часто обсуждаем эти «звёздные войны».

Слушавший со стороны Баопу невольно вспомнил, что в городке техника Ли прозвали «брехуном». Тем временем Ли Чжичан сказал:

— Давеча ты так тараторил, что я ничего не понял. Ты бы про эти «звёздные войны» разъяснил чуток. Прошлый раз ты упоминал про Североатлантический договор и Варшавский договор[29], это что за штука такая? Если это, скажем, две хурмы, которая из них мягче?.. — Он ещё не закончил, а рабочий рядом с «брехуном» рассмеялся.

— Я тоже не знаю, которая из этих хурмин мягче, — оборвал смех «брехун». — Во всяком случае, имеются в виду два крупных военных блока. Тот, в котором верховодит Америка, называется «Североатлантический договор», а тот, где заправляет Советский Союз — «Варшавский».

— Это я запомнил, — кивнул Ли Чжичан. А «брехун» продолжал:

— Если эти две «хурмины» столкнутся, всё разлетится вдребезги! На них и нужно смотреть, чтобы понять, начнётся мировая война или нет. А разногласия между ними большие. Осенью того года, когда Советский Союз сбил южнокорейский пассажирский самолёт, США послали свои войска на Гренаду; потом США захотели разместить в Европе ракеты средней дальности, а Советский Союз тут же увеличил количество ракет в восточной Европе. А ещё Советский Союз трижды прерывал переговоры по вооружениям, отказался от участия в Олимпийских играх. Мера за меру, снова скандалы, провокации, препирательства, вплоть до разрыва отношений. Когда их отношения становятся хуже некуда, во всём мире вытягиваются физиономии и начинает пахнуть порохом. Противоречия между ними настолько жёсткие, что через год с небольшим они начинают слабеть. И потом, когда министры иностранных дел этих двух государств начинают переговоры в Женеве, так уж, мать-перемать, по семнадцать и более часов…