Старые мастера - [34]

сказал Регер. Вы внимательно слушаете и не возражаете, сказал он, вы позволяете мне спокойно выговориться, а мне это важно независимо от того, насколько умно сказанное мною; вы облегчаете мою жизнь, а она у музыковеда, поверьте, редко бывает счастливой. Размышления меня изнуряют и даже убивают, впрочем, я так давно изнуряю и гублю себя ими, что теперь мне уже ничего не страшно, сказал Регер. Я надеялся на вашу пунктуальность, и вы оправдали мои надежды, сказал он, другого от вас, правда, и ждать не приходилось; вы же знаете, как я ценю пунктуальность, люди обязаны быть пунктуальными, ибо пунктуальность является залогом успеха для любого совместного начинания. Сейчас ровно половина двенадцатого, и вот вы на условленном месте, я только что взглянул на часы, они как раз показали половину двенадцатого, и вот вы предо мною, сказал Регер. Вы самый нужный для меня человек, сказал он, другого такого у меня нет. Думаю, без вас я вообще не смог бы жить дальше. Вероятно, этого не следовало бы говорить, сказал он, говорить такие вещи бессовестно, совершенно бессовестно, тем не менее я не жалею о том, что сказал вам: да, без вас я действительно не смог бы жить дальше, кроме вас у меня никого нет. А знаете ли вы, что моя жена вас очень любила? Вам она никогда в этом не признавалась, зато признавалась мне, причем не единожды. У вас независимый ум, а это самое ценное. Вы — одиночка и остаетесь одиночкой, постарайтесь же сохранить свою независимость на всю свою жизнь, сказал Регер. Я нашел прибежище в искусстве, чтобы уйти от жизни, сказал он. Я спрятался в искусстве. Улучив подходящий момент, я укрылся в мире искусства, в мире музыки. Для других прибежищем становится так называемое изобразительное искусство или театр, сказал Регер. Все, кто ищет того или иного прибежища, являются, подобно мне, мироненавистниками; рано или поздно мы уходим от ненавистного нам мира в искусство, которое лежит за пределами этого мира. Я ушел в музыку, это мое тайное пристанище. Слава Богу, у меня имелась такая возможность, но у большинства людей ее попросту нет. Они не могут уйти в философию или литературу, сказал Регер; вы также не являетесь ни философом, ни литератором, это самая интересная, но одновременно и самая фатальная ваша особенность — ведь настоящим литератором вас не назовешь, настоящим философом — тоже, ибо вам не хватает ряда основополагающих для настоящего литератора или философа качеств, зато вас по праву можно было бы назвать философом-литератором; да вашу философию нельзя считать настоящей и вашу литературную работу нельзя считать настоящей литературой, повторил он. Писатель, который ничего не публикует, в сущности, не может считаться писателем. Похоже, вы страдаете боязнью публичности, сказал Регер, в вашем нежелании печататься повинна какая-то психологическая травма. Вчера в Амбассадоре я видел на вас отличную дубленку, вероятно, польскую, сменил он внезапно тему разговора, и я подтвердил, что он прав, на мне действительно была польская дубленка; вы же знаете, сказал я Регеру, мне довелось несколько раз побывать в Польше, это одна из двух моих самых любимых стран, я люблю Польшу и Португалию, но, кажется, Польшу я люблю даже сильнее Португалии; лет семь-восемь назад, когда я в последний раз побывал в Кракове, я купил там свою дубленку, причем специально ездил к русской границе, чтобы купить дубленку симпатичного мне покроя, ибо дубленки такого покроя продаются только на русско-польской границе. До чего же приятно увидеть хорошо одетого человека, сказал Регер, приятно видеть человека, который одет со вкусом и хорошо выглядит, особенно если погода пасмурная, голова тяжела, а настроение прескверное. Порою даже в нашей запущенной Вене можно увидеть людей, которые со вкусом одеты и хорошо выглядят, ведь долгие, годы народ одевался скверно и носил то, что называется массовым пошивом. Сейчас одежда стала колоритней, сказал Регер, но, к сожалению редко встретишь человека с хорошей фигурой, можно часами бродить по Вене, всюду — унылые лица и скверная одежда, создается впечатление будто кругом одни калеки. Меня долго раздражали безвкусица венцев и монотонность их одежды. Когда-то я считал, что безвкусица и серость характерны только для Германии, однако венцам свойственны те же безвкусица и серость. Правда в самое последнее время картина меняется, теперь люди выглядят лучше, они стараются подчеркнуть свою индивидуальность, сказал Регер, вот и вы производите в вашей дубленке весьма импозантное впечатление. Но до сих пор редок человек, который был бы хорошо одет и одновременно интеллигентен. Я много лет ходил по запущенной Вене, втянув голову в плечи, ибо не мог видеть на улицах массового уродства, я оказывался среди толпы людей, не имеющих ни малейшего вкуса, это было невыносимо. Я задыхался от близости сотен тысяч людей в одежде массового пошива, сказал он. Речь идет не только о так называемых пролетарских районах, в центре города я точно так же задыхался от людских толп в одежде массового пошива; пожалуй, именно в центре я чувствовал это удушье даже сильнее. Но теперь кое-что начинает меняться, люди стали смелее подчеркивать свою индивидуальность. Молодежь хоть и не освободилась от безвкусицы, зато уже предпочитает яркие цвета; похоже, народ только теперь, спустя сорок лет после войны, начинает излечиваться от психологической травмы, которая заставляла людей на протяжении всех сорока лет выглядеть серыми и неприметными, сказал Регер. Но по-настоящему