Старые мастера - [33]

о том, что я думаю об Австрии, и о том, что с нею скоро станет? Смысла нет, ни малейшего. Жаль, что я не доживу до той поры, когда угаснет свет культуры и Австрия погрузится во мрак. Жаль, что я не смогу быть тому свидетелем. Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему я пригласил вас сюда именно сейчас, в неурочный день? На то есть своя причина, однако я назову ее позднее. Пока я просто не могу сообразить, как изложить вам эту причину. Я непрерывно думаю об этом, но ничего не могу придумать. Я сижу здесь уже больше часа, ломаю себе голову, однако до сих пор ничего толкового не придумал. Иррзиглер может вам подтвердить, сказал Регер, что я сижу на моей скамье уже больше часа, ломая себе голову, как объяснить вам, почему я назначил встречу в Художественно-историческом музее в неурочный день, то есть сегодня, хотя мы виделись вчера. Но погодите, сказал Регер, погодите, дайте мне еще немного времени. Мы готовы порой совершить преступление, однако нам не хватает духу просто рассказать о нем. Дайте мне время успокоиться, сказал он, Иррзиглеру я уже обо всем сообщил, но вам пока ничего сообщить не могу, хотя действительно стыдно так робеть. Кстати, то, что я говорил вам вчера о Сонате бури, по- моему, небезынтересно, я даже уверен, что мои соображения о сонате довольно проницательны, однако они, вероятно, гораздо интереснее мне самому, нежели вам. Так бывает всегда, когда говоришь о чем-то, что тебя самого увлекает сильнее, чем того, кому мы со всей свойственной нам беззастенчивостью навязываем собственные взгляды. Да, вчера я навязывал вам собственный взгляд на так называемую Сонату бури. В развитие моих рассуждений об Искусстве фуги, сказал он, я счел необходимым заняться Сонатой бури, вчера же мне удалось сделать вас почти идеальной жертвой моих музыковедческих штудий, впрочем, вы нередко становитесь жертвой моих музыковедческих штудий, ибо вы, как никто другой, кажетесь мне подходящим для данной роли. Вы пришлись мне кстати, думаю я частенько, даже не знаю, что бы я делал без вас! — воскликнул он. Вчера я докучал вам Сонатой бури, Бог весть, какими музыкальными произведениями я дойму вас послезавтра, сказал Регер, ведь меня интересует множество тем, и мне о многом хотелось бы поговорить, но для этого нужен слушатель или, иными словами, нужна жертва для моей потребности выговориться, поделиться моими соображениями, ибо все мои музыковедческие словоизлияния и есть не что иное, как удовлетворение потребности выговориться. У каждого человека есть глубочайшая потребность выговориться, у меня она приобрела музыковедческий характер. Она преследует меня на протяжении всей моей профессиональной жизни, а моя профессиональная жизнь — это жизнь музыковеда, как ваша — жизнь философа. Конечно, сегодня может показаться бессмыслицей все, что я говорил о Сонате буре вчера, и, возможно, вообще все, что мы говорим, становится со временем бессмысленным, однако каждый раз мы провозглашаем очередную бессмыслицу с чувством убежденности в собственной правоте, сказал Регер. Пускай все, что мы говорим, окажется со временем бессмысленным, однако если мы говорим это убежденно, искренне и истово, то мы не совершаем преступления против совести. Необходимо, чтобы мысль нашла свое выражение, сказал Регер, поэтому мы не можем найти себе покоя до тех пор, пока она не будет высказана; если же промолчать и не высказать свою мысль, то можно просто задохнуться. Человечество давно бы задохнулось, если бы на протяжении своей истории оно не высказывало вслух пришедшие в головы бессмыслицы; каждый отдельно взятый человек способен задохнуться от слишком долгого молчания, но и человечество в целом не может долго молчать, иначе оно задохнется, хотя то, что думает каждый человек по отдельности,— всегда бессмыслица, как и все то, что думает и думало когда-либо человечество в целом. Порою мы становимся мастерами красноречия, потом опять мастерами молчания, и мы доводим это до совершенства; наша жизнь интересна в той мере, в какой мы сумели развить наше искусство красноречия и искусство молчания. Соната бури не является произведением великим, сказал Регер, при ближайшем рассмотрении она оказывается чем-то довольно второстепенным, в сущности, эта соната — пошловатая вещица. Ее главное достоинство заключается не столько в ней самой, сколько в том, что ее удобно толковать. Бетховен слишком монотонен, он берет силой, которую я вообще не особенно высоко ценю. Мне всегда нравилось толковать Сонату бури, ибо она самая роковая вещь у Бетховена, с ее помощью можно объяснить всего Бетховена, всю его суть, его гений и его пошлость, границы его дарования. Впрочем, я вспомнил Сонату бури только потому, что хотел вчера продолжить свои объяснения об Искусстве фуги, а для этого оказалось необходимым обратиться к Сонате бури, сказал Регер. А вообще-то, я не люблю названий вроде Соната бури, Героическая или Незаконченная, подобные названия мне противны. Мне глубоко противно, когда кого-то называют Северным чародеем, сказал Регер. Вы являетесь идеальной жертвой для моих музыковедческих штудий именно потому, что вас совершенно не интересует