Старые мастера - [31]

Тинторетто. Ровно в половине двенадцатого он бросил быстрый взгляд на вынутые из пиджака карманные часы, и в тот же момент я, шагнув из зала Себастьяно в зал Бордоне, предстал перед Регером. До чего ужасны эти русские группы, сказал Регер, просто кошмар. Ненавижу русские группы, повторил он. Регер прямо-таки заставил меня сесть на скамью: не стесняйтесь, присаживайтесь рядом, сказал он. Ваша пунктуальность меня очень радует, сказал он. Большинство людей вечно опаздывает, это ужасно. Но вы неизменно точны, это одно из главных ваших достоинств. Ах, вздохнул он, нынешняя ночь была ужасной, я выпил таблеток вдвое больше обычного, тем не менее спал очень плохо. Мне все время снилась жена, никак не могу отвязаться от этих кошмаров. А еще я думал о вас, о том, какой путь проделали вы за последние годы в своем развитии. Вы удивительно многого достигли. Вы избрали себе весьма оригинальный образ жизни и почти ни от кого не зависите, хотя на свете нет независимых людей, тем более абсолютно независимых, сказал он. Не будь у меня Амбассадора, даже не знаю, что бы я стал делать вторую половину дня, это превращалось бы каждый раз для меня в неразрешимую проблему. В последнее время там бывает много арабов, скоро Амбассадор сделается арабским отелем, а ведь раньше он считался еврейским отелем, ибо там останавливались евреи и венгры, прежде всего венгерские евреи, в том-то и состояла для меня долгие годы прелесть этого отеля, сказал Регер, мне даже не мешали персидские торговцы коврами, которые приезжают в Амбассадор, чтобы продавать свой товар. Не кажется ли вам, что сидеть в ресторане отеля Амбассадор делается все более опасным, ибо в любой момент там может взорваться бомба, поскольку отель полон израильских евреев и египетских арабов. Боже мой, сказал он, я готов взлететь на воздух, лишь бы смерть была мгновенной. Я люблю бывать с утра в Художественно-историческом музее, вторую половину дня посидеть в Амбассадоре, а отобедать в Астории или Бристоле. Конечно, с одних лишь гонораров от газеты Таймс такой жизни себе не позволишь, слукавил он, этих гонораров мне хватает разве что на карманные расходы. К тому же конъюнктура на рынке акций сейчас неблагоприятна, рынок акций близок к катастрофе. Жизнь в Австрии дорожает день ото дня. Впрочем, я подсчитал, что если не разразится так называемая третья мировая война, то моего состояния мне хватит, чтобы спокойно прожить еще два десятка лет. Это, конечно, успокаивает, хотя мое состояние каждодневно уменьшается. Вы — типичный приватный ученый, дорогой Атцбахер, сказал он мне, вы служите для меня воплощением частного мыслителя и вообще частного человека, что совершенно несовременно, сказал Регер. Я подумал об этом сегодня, пока с трудом подымался по этой ужасной лестнице сюда, в зал Бордоне, да, я подумал, что вы — типичный частный человек в собственном смысле этого понятия, вероятно, единственный из тех, кого я знаю, а я знаю многих, и все они люди частные, но вы — типичный и истинный частный человек. Ведь надо обладать невероятно сильным характером, чтобы десятилетиями работать над одной и той же книгой и ничего не публиковать. Я бы так не смог. Мне необходимо хотя бы раз в месяц видеть собственную работу опубликованной, сказал он, эта привычка стала жизненно важной потребностью, поэтому я благодарен Таймс, ибо газета не только регулярно удовлетворяет мою потребность, но еще и платит мне за это удовольствие. Ведь писать для меня — истинное удовольствие, сказал он; мои короткие заметки, иногда всего две странички, но зато в Таймс они занимают три с половиной колонки. Неужели вы никогда не думали о том, чтобы издать хотя бы фрагмент из вашего труда? — спросил он, хотя бы какой-либо кусочек, ведь, судя по тому, как вы рассказываете о своей работе, она очень интересна, с другой стороны, представляю себе, какое это наслаждение — ничего не публиковать, абсолютно ничего, сказал Регер. Но когда-нибудь вам захочется узнать, какую реакцию вызовет ваша работа, сказал он, и тогда вам придется опубликовать свою работу хотя бы частично. С одной стороны, это великолепно — не публиковать при жизни работу, которой посвящена вся жизнь, но, с другой стороны, ведь не менее великолепна и публикация. Я же прирожденный публикатор, вы — прирожденный антипубликатор. Возможно, судьба вашей работы и ваша личная судьба, то есть ваша общая судьба, в том и состоит, чтобы остаться неопубликованной, ибо вы, наверняка, страдаете от того, что работаете над своим трудом, однако не можете его опубликовать; думаю, это правда, вы просто не сознаетесь, даже самому себе, в страдании от вынужденной непубликации. Я не знаю писателя, или, скажем иначе, пишущего человека, который смог бы долгое время вытерпеть свою неизвестность, ведь каждый автор хочет донести до других свою книгу; во всяком случае, я всегда жажду публикаций, хотя и говорю, будто не особенно заинтересован в них и меня совершенно не волнует мнение читателей, однако при этом я, конечно же, лгу, ибо на самом деле страстно желаю публикаций, мечтаю о них, сказал Регер. Мне страшно хочется знать мнение других о том, что я пишу, сказал он, меня интересует любой и всякий отклик, хотя я неизменно утверждаю, будто мне абсолютно безразличны пересуды на мой счет, я обычно говорю, что меня это не интересует и что мне на все наплевать, однако на самом деле я жажду узнать мнение других людей, прямо-таки сгораю от нетерпения, сказал он. Я лгу, утверждая, будто меня не интересует суд общественности, суд моих читателей, я лгу, говоря, будто мне безразлично, что думают люди о моих заметках, лгу, будто не читаю, что пишут обо мне критики. Я лгу, причем лгу самым бессовестным образом, сказал он, ибо на самом деле сгораю от любопытства, я непрерывно желаю знать мнение публики о моих заметках, будь оно положительным или отрицательным, меня это мнение сильно волнует, вот где настоящая правда. Разумеется, я учитываю лишь суждения редакторов