Старые мастера - [17]

были торговцами и предпринимателями, вроде моего отца, а еще раньше, естественно, крестьянами; родом они были преимущественно из Богемии, реже с самых Альп, чаще с альпийских предгорий, имелась у нас и значительная доля еврейской крови. Среди моих предков есть архиепископ, но есть и убийца, погубивший двух людей. Я всегда говорил себе, что не стоит выяснять подробности собственной родословной, иначе можно нарваться на еще большие неприятности, чего я, признаться, побаиваюсь. Люди обожают разыскивать своих предков, копаться в собственной родословной, пока не обнаружится какой-нибудь; сюрприз, который приводит тщеславного исследователя в растерянность или даже в отчаяние. Я никогда не был охотником до генеалогии, у меня нет ни малейшей склонности копаться в прошлом, однако при всем моем равнодушии и мне с течением прожитых лет приходится открывать для себя довольно странные типажи среди моих предков, от этого никуда не денешься; вроде бы, и не хочешь копаться в родословной, а сам поневоле всю жизнь только это и делаешь. Так или иначе меня можно считать продуктом весьма интересной смеси, где было, так сказать, намешано всякой всячины. В этом смысле я и сам хотел бы знать поменьше, чем мне известно, но с возрастом многое накапливается как бы само собой, сказал Регер. Больше всего мне нравился один из моих предков — столяр-подмастерье, который в 1848 году с гордостью сообщает из крепости Каттаро своим родителям, живущим в Линце, о том, что выучился грамоте. Этот подмастерье, мой родич по материнской линии, служил в крепости Каттаро, ныне Котор, артиллеристом, у меня до сих пор хранится то письмо восемнадцатилетнего парня, который спешит похвалиться в Линц своими успехами; на письме имеется пометка императорской почты о том, что его содержание предосудительно. Все в нас коренится от наших предков, сказал Регер, впрочем, мы добавляем и кое-что свое. Я почти всю жизнь считал большим везением родство со Штифтером, пока не понял, что он отнюдь не является великим писателем и вообще не заслуживает того пиетета, с которым я к нему относился. Мне всегда было известно и о моем родстве с Хайдеггером, ибо родители вспоминали о нем при каждом удобном случае. А ведь Штифтер-то нам родня, и Хайдеггер тоже, и Брукнер, твердили мои родители всем и каждому, отчего мне часто становилось неловко. Во всей Австрии, а особенно в Верхней Австрии родство со Штифтером вызывает восхищенное изумление — это почти то же самое, что состоять в родственных отношениях с императором Францем Иосифом; родство же со Штифтером и одновременно с Хайдеггером вообще считается чудесной диковиной не только в Австрии, но и в Германии. А если присовокупить к этому в подходящий момент, что родственником нам доводится еще и Брукнер, то люди просто обалдевают и долго не могут прийти в себя. Иметь среди родни знаменитого писателя — это немалая честь, если же в родне отыскивается еще и известный философ, то это гораздо большая редкость, сказал Регер, но когда ко всему прочему родственником оказывается Антон Брукнер, тут уж дальше некуда. Родители часто использовали это обстоятельство в корыстных целях, извлекая из него изрядную выгоду. Нужно было только намекнуть на свое родство в подходящем месте — в Верхней Австрии полезно сослаться на Адальберта Штифтера, особенно если имеешь дело с земельным правительством, от которого у верхнеавстрийцев всегда очень многое зависит; когда у родителей имелась какая-то проблема в Вене, то тут обычно шел в ход Антон Брукнер, ну а в Линце, Вельсе или Эфердинге, то есть в Верхней Австрии, полезно было намекнуть на Штифтера; короче, для решения венских проблем родители предпочитали вспомнить Брукнера, а если им случалось ездить в Германию, там они по сотне раз на дню твердили, что Хайдеггер доводится им родственником, они даже говорили — довольно близким родственником, лукаво не уточняя степени родства, ибо Хайдеггер, хотя действительно приходится им, а стало быть, и мне родственником, однако весьма далеким. Зато со Штифтером мы и впрямь очень близкие родственники, с Брукнером — более или менее, сказал вчера Регер. А вот о своем родстве с убийцей двух человек, отсидевшим первую половину своей взрослой жизни в Штейне на Дунае, а вторую половину — в Гарстене под Штейром, то есть в двух самых больших австрийских тюрьмах, они распространяться, естественно не любили, хотя об этом, справедливости ради, также следовало бы говорить. Я, например, никогда не стеснялся рассказывать, что мой родственник сидел в Штейне и Гарстене, хотя это, пожалуй, самое страшное, что может сказать австриец о своей родне; наоборот, я рассказывал об этом, пожалуй, даже слишком часто, что является, возможно, признаком определенной закомплексованности, сказал Регер, но я никогда не скрывал, например, и то, что слаб легкими, как вообще никогда не боялся признаться в собственных слабостях и недостатках. Да, я состою в родстве со Штифтером, Хайдеггером и Брукнером, но и с убийцей, который отсидел свой срок в Штейре и Штейне; я часто признавался в этом, даже когда меня об этом не спрашивали, сказал вчера Регер. Ведь родню себе не выбирают, сказал он. Мы сами есть