Старые мастера - [15]

пишется о Штифтере, поневоле думаешь, что авторы либо не осилили ни одной его книги, либо ознакомились с книгами Штифтера весьма поверхностно. Сейчас чрезвычайно высоко котируется природа, сказал вчера Регер, поэтому так поднялись акции Штифтера. Все, что так или иначе связано с природой, нынче очень модно, сказал вчера Регер, отсюда и мода на Штифтера, более того — он стал прямо-таки последним криком моды. Нынче стали модными лес, горные ручьи, вот и Штифтер стал моден. Штифтер до смерти скучен, однако по странной прихоти судьбы он вошел в моду, сказал Регер. И, вообще, в моду вошли ужасная сентиментальность и всяческий кич; с середины семидесятых по сей день, то есть к середине восьмидесятых годов, установилась большая мода на сентиментальность и кич, захватившая литературу, живопись и музыку. Никогда еще не было опубликовано столько литературного сентиментального кича, сколько его появилось в восьмидесятые годы; никогда еще не было в живописи такого количества сентиментального кича, да и композиторы соперничают друг с другом, кто больше насочиняет сентиментального кича; пойдите в театр, там тоже все заполнил вредный сентиментальный кич; пусть царят жестокость и бурные страсти, все равно это тот же сентиментальный кич. Пойдите на выставку в картинную галерею— вы не увидите ничего кроме отвратительнейшего сентиментального кича. Ступайте в концертный зал — вы и там не услышите ничего, кроме сентиментального кича. Книги полны сентиментального кича, который стал моден в последние годы, благодаря Штифтеру. Он — классик литературного кича, сказал Регер. На любой штифтеровской странице наберется столько сентиментального кича, что его с лихвой хватит нескольким поколениям монашек и медсестер, жаждущих называемой поэзии, сказал Регер. Но и у Брукнера за душой нет ничего, кроме сентиментального кича, кроме величаво-приторной оркестровой патоки. Нынешние молодые писатели оказались во власти безмозглого, пошлого кича, их книги полны невыносимой сентиментальной патетики, поэтому неудивительно, что Штифтер оказался в такой моде. Штифтер, введший в большую, серьезную литературу пошлейший кич, да еще совершивший на склоне лет пошлейшее самоубийство, оказался ныне невероятно моден, сказал Регер. Ясно, что теперь, когда модными стали разговоры о лесе, о гибели лесов, когда многие злоупотребляют самим понятием лес, роман Штифтера Лес достиг небывалого коммерческого успеха. Человека, как никогда прежде, тянет к природе, а поскольку считается, что Штифтер живописует природу, все и набросились на него. Но Штифтер вовсе не живописует природу, он опошляет ее. Сотни тысяч почитателей Штифтера молятся на каждую его книгу, словно на икону, возникает культ Штифтера, это ли не верх людской глупости. Когда люди впадают в подобный экстаз, они становятся мне отвратительны, сказал Регер, я их просто не выношу. Однако проходит время, и все, что представлялось нам когда-то великим и значительным, в конце концов начинает казаться смешным и убогим, сказал он. Кстати, Штифтер всегда напоминал мне Хайдеггера, этого курьезного национал-социалиста, обывателя в бриджах. Если Штифтер опошлил, превратил в кич серьезную литературу, то шварцвальдский мудрец Хайдеггер превратил в кич философию; Хайдеггер и Штифтер, каждый по-своему, беззастенчиво опошлили философию и литературу. Военное и послевоенное поколение философов превозносило Хайдеггера до небес, ему посвящалось несметное множество хайдеггероведческих диссертаций; мне же он всегда представляется сидящим с женой на скамеечке перед своим шварцвальдским домом, жена одержима бесконечным рукоделием — она вяжет мужу носки из шерсти, настриженной с собственных, то есть хайдеггеровских, овец. Именно так я и представляю себе шварцвальдского философа: он посиживает на скамеечке перед домом, а жена, у которой он всю жизнь находился под каблуком, неутомимо вяжет ему носки или ночные колпаки, печет хлеб, ткет полотно для постельного белья и даже сама мастерит мужу сандалии. Хайдегтеровский кич сродни штифтеровскому, только еще смехотворней, сказал Регер; если Штифтер был фигурой отчасти трагичной, то Хайдеггер всегда был только смешон как обыватель, страдающий жуткой манией величия. Типичный житель альпийских предгорий, Хайдеггер оказался слабоват по части умственной работы, но в общегерманскую философскую похлебку, в которой чего только не намешано, сгодился и такой ингредиент. Несколько десятилетий кряду немецкие философы и филологи испытывали духовный голод, с этой-то голодухи они Хайдеггером и объелись. Лицо у Хайдеггера самое заурядное, сказал Регер, оно не излучает интеллекта; Хайдеггер вообще обделен высокой духовностью, фантазией, восприимчивостью; перед нами эдакий истинный германец, пережевывающий философскую жвачку, эдакая вечно стельная, священная корова, которая пасется на лугах немецкой философии, десятилетиями унаваживая весь Шварцвальд своими лепехами, сказал Регер. По его словам, Хайдеггера можно назвать брачным аферистом от философии, которому удалось соблазнить целые поколения немецких гуманитариев. Хайдеггер — прескверный эпизод в истории немецкой философии, сказал вчера Регер, в чем были и