Старые истории - [70]

— Я думаю, Аня, мы с тех пор стали хорошими рабочими лошадками. Привычка к труду — это все. Эх, — Светлана Устьянцева распрямилась, придерживаясь за поясницу, — хороша жизнь!

— Хороша, Свет, — подтвердила Анна Павловна, тоже распрямляясь и потягиваясь. — И плохо, а хорошо!

— Смотри, народ уже куртки поснимал.

— Не, я подожду, не продуло бы, сейчас тепло обманчиво.

— Девчонки, не простудитесь! — крикнула соседкам Устьянцева. — Люмбаго заработаете!

— Ничего, Светка, они не заработают, — вздохнула Анна Павловна. — Молодые они. Ну что ж, поехали дальше.

Загремела картошка о стенки опрастанных ведер. Женщины двигались вперед, перетаскивая их за собой. Поравнялись с двумя в серых халатиках — те двигались навстречу. Поздоровались.

— Вы в какую сторону отсюда поедете? Нас не подвезете? — спросила одна.

— А вы не местные разве?

— Нет, мы из поселка, здесь подрабатываем.

— В Москву поедем.

— Не по пути. Как же добираться будем? — спросила подругу.

— По проселку пойдем, — резюмировала та.

— Что, так с ведрами десять километров и потопаем? — замолчала, опасливо взглянула на Анну Павловну и Устьянцеву. — А вы разве картошку домой не берете? В обед начальства не будет, можно взять.

— Мы не берем, — непреклонно сказала Устьянцева. — Не положено. Будет начальство, нет ли — нам все одно. Не берем.

Женщины в халатах торопливо стали выбирать картошку, стараясь скорее разминуться с институтскими, предпочитавшими этот овощ есть синеньким, перележавшим в хранилищах все возможные сроки.

Когда их разделили метров пять, Анна Павловна и Светлана прыснули в грязные кулаки. Облегчить душу этим, в халатиках, они не могли: картошку институтские действительно не брали.

— Однако Ванюшкину придется в пакетик насыпать, — сказала Анна Павловна. — А то его жена не верит, что он в полях трудился.

— Кто же поверит, если он уже с утра хорош?

— Зам по административной уже ему замену ищет.

— Жалеть не приходится, мужичок противненький. А вон и он собственной персоной. По-моему, к нам идет. Ой, Аня, это ведь он к тебе отмазываться идет, чтобы ты академику на него не донесла. Он что, не знает, что его увольняют?

— Знает. Точно, к нам идет. Сосредоточимся на работе, вроде его не видим.

— Бесполезно, — сказала Устьянцева и плюхнулась задом в разворошенную землю. — Давай перекур.

Анна Павловна угнездилась рядом, сидя, разогнула спину, потянулась с приятностью. Сплюнула и закурила «Мальборо».

— Если он будет ерунду молоть, я ему отповедь дам.

Ванюшкин подошел такой бодренький, красненький и внешне уже вполне приличный.

— Вот что значит сельский воздух, — сказала Устьянцева, откидываясь на локти.

— Да, кислород живительно действует на организм, — поддакнула Анна Павловна.

— Что, девочки, устали, — благодушно вступил в разговор Ванюшкин. — А мы мешки в машины грузим — и в хранилище. Тоже работенка.

— Все на пользу, — сказала Анна Павловна. — Все не без пользы.

— Красивые вы, девушки.

— О, началось. Да вам сегодня некрасивых не будет, — хохотнула Устьянцева.

— Нет, почему же, я понимаю толк, — Ванюшкин по-мужицки уселся на корточки, поймал равновесие и даже закурил «беломорину». Попыхтел ею немного и мрачно добавил: — Вот, например, жена у меня — зараза и змея.

— Ванюшкин, если вы нам пришли жену ругать, то не ту аудиторию выбрали. Мы — за женщин. Плохие ли, хорошие. У каждого народа то правительство, которое он заслуживает. Не так ли? — ехидно заметила Анна Павловна.

— Не, не так. У меня одна знакомая дама есть. Женщина — во! — Ванюшкин выкинул вперед руку с отогнутым вверх большим пальцем и покачнулся. Но удержался.

— Ванюшкин! Не хватало, чтобы вы нам про свои амурные дела начали рассказывать, — возмутилась Устьянцева.

Анна Павловна толкнула ее в бок, сказала вполголоса, скривив рот в ее сторону, чтобы метче направить звук:

— Пусть рассказывает, на него откровение напало. А то он к нашим птенцам с этим пойдет. А нам что, нас о дорогу не расшибешь.

— Нет, правда, — продолжал Ванюшкин, и лицо его стало мечтательным. — Я раз выхожу из ресторана ВТО, ужинал там — все-таки общество, творческая атмосфера… Выхожу, значит. Вдруг на улице Горького, прямо у входа в Театральное общество, «Жигули» притормаживает. А за рулем… А за рулем, дорогие мои, красавица писаная. Волосы белоснежные, распущены до плеч. Губы — красные как роза. Ногти на руках — длинные-длинные, остренькие, черным лаком крашены — модные, значит. Перегнулась через сиденье, окно отвинтила и на меня смотрит. Причем я понимаю, что именно на меня, хотя народу вокруг туча. За артиста принимает, — уверенно заключил Ванюшкин.

— Неудивительно, — сказала заинтересованно Анна Павловна. — Вас же практически от Тихонова не отличить.

— Нет, Аня, он один к одному Янковский, — возразила Устьянцева.

— Не знаю, за кого уж приняла, — самодовольно продолжал Ванюшкин, — только кричит: «Выжрать есть?»

— Что кричит? — не уразумела Устьянцева.

— «Выжрать есть?» — мечтательно повторил Ванюшкин.

— О, вопль женщин всех времен! — отпала Анна Павловна.

— А у меня с собой было! Я там в буфете отоварился, так, на всякий случай. «Есть», — говорю. «Тогда садись». Ну, сел я, и повезла она меня к себе домой. Живет хорошо, прилично. Квартирка, то, се. Бутылку выставил, она колбасы нарубила, лимончик, так красиво сельвировала. Стаканы хрустальные дала.