Старфайндер - [141]

Челн их беседы заплывал то в один порт, то в другой; Г ера искусно вела его, а Мэттью время от времени, когда считал, что это необходимо, издавал вежливые звуки согласия. Вскоре разговор достиг предмета греческой религиозной мифологии. Гера долго распространялась об эвгемерической теории происхождения богов.

— Так выходит, вы не считаете, что они и вправду были богами? — наконец осведомился Мэттью.

Она отпила маленький глоток вина и поставила бокал.

— Напротив, я уверена, что они были истинными богами. Сам факт, что они некогда были смертными, не означает, что они не могли обрести бессмертие. Смертность — необходимая прелюдия к бессмертию, как бессмертие — необходимая прелюдия к сверхапофеозу, который согласно законам логики должен последовать. Однако если отвлечься от всего этого, окажется, что истинное доказательство бессмертия греческих богов веками пристально смотрело в лицо ученым. А они были слишком близоруки, чтобы узреть ее.

— Я… Я… полагаю, я тоже слишком близорук, — произнес Мэттью.

Она рассмеялась. Смех был достаточно искренний, но по ка-кой-то причине он углубил морщинки в уголках ее глаз, а не разгладил их.

— Они жили рядом со смертными и общались с ними, хотя могли преспокойно жить сами по себе, не якшаясь с низшими существами, — пояснила она. — Бессмертие, видишь ли, относительно. Живя исключительно в кругу других бессмертных и избегая смертных, они не смогли бы оценить свое превосходство. Проживая рядом с существами ниже их по положению и имея с ними дело, они могли оценить это. Вот такую простую истину проглядели ученые — так же как они проглядели огромное количество иных простых истин. Ученые вообще глупы — почти так же глупы, как философы.

Она повернулась к лестнице.

— Ступай-ка наружу, старик, — сказала она, — и начни убирать со стола.

Из-за лестницы приплелся андроид с головой как чурбан. Его огромное лицо было невероятно безобразным. Косматая седая борода, сбегая по щекам, подбородку и верхней губе, превращалась в колтун. Только глаза спасали эту печальную картину от полной катастрофы — ясные, карие, доброжелательные.

Вышитые буквы на его тунике гласили: «Сократ».

Он начал собирать блюда и тарелки; составив их стопкой, как официант, он по полу из пентелийского мрамора понес их к дверному проему справа от лестницы. Его толстые босые ноги шлепали по плитам пола. Двигался он медленно и неуклюже. Что-то нелепое чувствовалось во всем этом. Что-то внушающее жалость.

На стол упал кусочек куропатки. Г ера смела его на пол, а когда старик возвратился за последними тарелками, указала ему на этот кусок кончиком сандалии.

— Подними, старик, — приказала она.

Сократ повиновался, потом вынес оставшиеся блюда и тарелки из комнаты.

— Убедись, что все они вымыты дочиста, старик, — окликнула она старика в спину.

На мгновение Мэттью ощутил тошноту. «Почему Сократ? — подумал он. — Почему Пиндар? Почему Коринна?» Тем не менее он хранил молчание, и вскоре из его мыслей медленно выплыл вопрос.

Все вопросы уплыли из его мыслей. Все, кроме одного…

Гера была сильным благоуханным ветром, дующим сквозь него. Вино усиливало ветер, и Мэттью обнаружил, что ему все труднее выстоять против него. Он пошатнулся, когда она сказала, резко и без всяких прелюдий:

— Посадишь капсулу?

Но он не пал. Не до конца.

— Нет, — ответил он. — Не могу.

Она приблизилась к нему, бриллианты на ее платье-саронге играли ослепительными голубыми и белыми огнями.

— Ты посадишь ее не задаром. Я плачу наличными!

— После доставки? — услышал он собственный странный голос.

— Ты честный человек. Твоего слова вполне достаточно.

Он сглотнул. Ее лицо было очень близко. Оно пленяло и одновременно отталкивало, но эта антипатия сама по себе была своеобразной формой очарования — вероятно, извращенной формой, но тем не менее притягательной. Мысли, которые оно пробуждало, усиливало выпитое. Он вспомнил, что она — она единственный человек, какого он видел с тех пор, как вошел в Дом, и внезапно понял, что они одни и что она с самого начала устроила, чтобы они остались наедине.

— Даешь слово? — осведомилась она.

Пляска сверкающих бриллиантов на ее платье-саронге наполовину ослепила его. Он хотел заговорить и не смог. Его остекленелые глаза делали слова необязательными. Она встала.

— Ты видел мезонин? Пойдем, я покажу его тебе, — позвала она.

5

На шатких и негнущихся ногах он последовал по мраморной лестнице. При взгляде сверху огромное строение наводило на мысль о древней железнодорожной станции с множеством расходящихся путей. Сам мезонин оказался изящный променад, а стены между дверями, открывающимися с него, украшали самые простые греческие узоры. Гера открыла одну из дверей и вошла в комнату. Дрожа от страха, он последовал за ней.

— Моя ванная, — пояснила она.

Это была та самая ванная, куда он уже заглядывал — сколько лет назад! — и видел Диону Христопулос. Тогда ему было сорок пять и он боялся. Он и теперь боялся, но ему уже было не сорок пять. Тем не менее беспокойство, которое он чувствовал, вернулось.

Сейчас положение позволяло ему исцелиться — если занятие любовью с красивой женщиной намного выше его по положению действительно могло исцелить. В любом случае, речь шла о продаже. А обстоятельства обеспечили его средствами. Он мог дать цену.