Станкевич. Возвращение - [93]

Макс уперся животом в стойку бара и заказал содовой, а потом, когда ее подали, темного пива. Он выпил воду, держа пивную кружку в руке, поискал глазами удобное место. Нашел его у дверей в соседний зал, там был кегельбан, но стояла тишина, поскольку игры не было. Пригубил пиво — оно было холодное, но слишком сладкое. Поставил кружку и глянул на девушку, которая, пока он был занят поисками места, наблюдала за ним, и об этом он знал. Макс смотрел на нее, как смотрит мужчина, понявший, что возбудил к себе интерес, и оттого в нем проснулась самоуверенность, способная, кстати, все испортить. Макс не был ловеласом и не отличался влюбчивостью, что, заметим мимоходом, друг с другом не связано. Он был как-то влюблен три недели в студентку из своего университета, привлекательную, но не слишком содержательную девушку. Вот и все, что касается чувств. Зато необходимый опыт, правда иного характера, он приобрел в борделях, куда стал наведываться позднее сверстников, зато регулярно, хоть и не слишком часто. Это предохранило его от половой распущенности и вместе с тем приобщило к проблемам, решение которых преподносит порой горькие пилюли молодым людям и — не дай Боже — немолодым уже мужьям, если не позаботиться вовремя о соответствующем образовании.

Макс не считал себя красавцем. Да он им и не был. Красавцем был его отец. Но Макс любил свое тело и следил за собой. Остерегался всего, что приносило вред, даже не садился в седло, хотя был создан для верховой езды. Когда еще мальчишкой он глотал книги Дюма, столь ярко описавшего красоту графа Монте-Кристо, когда читал о стройном Яне Скшетуском или о гиганте Кмитице и тут же гляделся в зеркало, где отражалась его невзрачная фигура, ему становилось обидно, что он никогда не будет таким, как они, и женщины при виде его не начнут падать в обморок, взволнованные, ошеломленные, предугадывающие наслаждение. С этим он смирился, что уберегло его от самонадеянности и спеси. В то же время нельзя сказать, чтоб он страдал по поводу своей внешности. Он был достаточно умен, чтобы осознать: в его облике нет ничего ущербного. Широкоплечий и тонконогий, он казался ниже среднего роста из-за особенностей своей фигуры. Голова массивная, зато правильной формы. Лицо круглое, но мужественное. Жестокий стальной блеск глаз смягчался легкой насмешливой улыбкой, блуждающей на чувственных, по-женски пухлых и алых губах. «Такие, чтоб целовать да целовать», — сказала ему проститутка в Гамбурге, когда искусно и с удовольствием делала то, что варшавские девицы делали неохотно и за дополнительное вознаграждение. Ни одна женщина ни разу не упала в обморок, завидев его, и никто не оглядывался на него в парке или на улице, но, когда он случался рядом, женщины чаще думали о его теле, чем о его душе, а это ни одного мужчину пока что не огорчило. Они часто рассматривали его руки, а протягивая свою — касалось это в основном замужних женщин, не барышень, — складывали ладонь наподобие теплой ямки, куда он всовывал свою широкую, смуглую, с длинными пальцами руку.

Sex-appeal Макса бросался в глаза — определение чисто английское или американское, оно стало применяться и к мужчинам, но на континенте называлось обычно шармом и относилось к расфуфыренным межеумкам, напомаженным и смазанным брильянтином, чьи рты не смыкались круглые сутки, исторгая всякие любезности, шуточки и комплиментики, которые, по-видимому, так забавляют и увлекают аристократок, мещанок и мужичек.

Вернемся, однако, к пабу, где, отхлебнув пива, которое показалось ему приторным, Макс обвел равнодушным взглядом длинный темный зал и уставился на девушку. Он любил женщин, хотя их плоть вызывала в нем зачастую чувство брезгливости. Одни были слишком белотелые, другие — слишком пухлые. А когда на груди просвечивали синие жилки, ему делалось просто тошно. Он терпеть не мог широкобедрых и вислозадых. Любое несовершенство вызывало омерзение. В публичных домах он часто ставил всех в затруднение. Был предельно чувствителен как к красоте, так и к уродству. На то и другое реагировал бурно. Духовным совершенством была для него мать. Если б он только встретил такое же совершенство в безупречной оправе, это был бы синтез, надежда на счастье. И вот теперь, кажется, он это встретил. Молодая, по всей видимости, высокая, вероятно, худая, сильного сложения. Блондинка, скорее русая, пожалуй, даже шатенка, хотя в полумраке не разглядишь ни волос, ни цвета лица. Наверняка не очень светлая, иначе в темноте это бросилось бы в глаза. Широкие плечи, длинный стан, тонкая талия и, вероятно, узкие бедра. Последнее не столь очевидно, ибо сидит боком, однако выпуклые, мускулистые ягодицы — а это заметнее, когда женщина сидит, нежели тогда, когда стоит, хотя, казалось бы, должно быть иначе, — давали ему основание полагать, что таз у нее не слишком широкий. Голова небольшая, с удлиненным затылком, такая, какую в Польше назвали бы «шляхетской». Лицо, судя по профилю, пожалуй, даже совершеннее фигуры. Хотя трудно говорить о чертах, потому что с того места, где сидел Макс, он не видел в фас, но в короткое мгновение, когда их взгляды встретились, он понял, что она привлекательна. Лоб невысокий, изящно очерченные брови, достаточно густые, их можно не подкрашивать, и достаточно тонкие, чтоб их выщипывать. Ресницы очень длинные, загнутые вверх, глаза, по-видимому, такие, как надо (со своего места Макс их не видел), щеки худые, кожа гладкая, без румянца.