Станкевич. Возвращение - [73]

— Ваша! — проорал ротмистр.

— Нет, напротив, — хладнокровно парировал Анджей, после чего добавил, что ему известна другая игра, куда более занимательная, которая разыгрывается между людьми чести, когда наблюдается явное расхождение во взглядах.

Ротмистр не разделил его точку зрения. То был славный и веселый человек, отец двоих подрастающих детей, обремененный вечными хлопотами, сварливой женой и страдающий от отсутствия денег. Рогойский свалил ротмистра одним могучим ударом на пол и вспрыгнул на него ногами. Выходка была столь жестокая, что несколько присутствовавших в клубе офицеров окаменели на мгновение, и, прежде чем оттащили Анджея, по-прежнему невозмутимого и спокойного, ротмистр успел потерять сознание. В тот же вечер Анджея посадили под арест, ротмистра отвезли в больницу, а командир бригады созвал суд чести, назначенный независимо от правовых последствий инцидента. На официальном процессе Анджей отделался штрафом в пятьсот рублей, что если не удовлетворило ротмистра морально, то по крайней мере укрепило хоть на время его материальное положение. Зато суд чести после краткого совещания пришел к выводу, что дело отвратительное, что оно не поддается никаким оценкам и что единственным выходом может быть чисто дисциплинарное решение. Анджея разжаловали в унтер-офицеры, перевели в пехоту и отправили служить на Урал. Это было скорее демонстративное, чем воспитательное, мероприятие, ибо после трех месяцев, пролетевших в сортировке документов в гарнизонном архиве и в игре в шашки с крохотным старичком по имени Евлампий Автодухов, Анджей получил отставку с недвусмысленным уведомлением, что армия не нуждается больше в его службе в какой бы то ни было формации и в каком бы то ни было чине, за исключением чрезвычайных обстоятельств, как, например, всеобщая мобилизация.

Молодой Рогойский вернулся в Ренг. Два месяца он таскался с охотничьим ружьем по округе, иногда кое-что читал, беседовал с женой, играл с детьми. Много спал, много ел, дела поместья его нисколько не интересовали, и он невероятно скучал. Потом уехал в Варшаву, проторчал там месяц, вернулся тощий, печальный и раздражительный. Снова разгуливал по огромным комнатам своей красивой усадьбы, снова беседовал с женой и играл с детьми. Поднимался в одиннадцать, в полдень съедал первый завтрак, потом до самого вечера не знал, куда себя деть.

И потому попытку сломать лед и нарушить всеобщий остракизм, в котором пребывало третье уже поколение его семьи, предпринятую соседями, правда, весьма осторожную, он воспринял с удовлетворением. Дело было не в желании наладить связи с обществом, это его не волновало, все заключалось в надежде хоть как-то нарушить однообразную череду дней, тянувшуюся с момента его отставки. Он обрадовался возможности перемены. Восприняла это с нескрываемой радостью и Катажина, которая вообще тяжело переносила одиночество, а уж здесь, в затерянном среди лесов поместье, страдала особенно сильно, хоть и пыталась восполнить недостаток общения исполнением материнских обязанностей и домашними хлопотами, что с каждым днем давалось ей все труднее и труднее.

Первые признаки преодоления взаимной неприязни, предубеждений, сложившихся между окрестной шляхтой и Рогойскими в течение десятков лет, были обнадеживающими.

Как-то поздней осенью в Пинске, на одной из трех улиц города, Анджею поклонился пан Дембогурский, дальний и не слишком состоятельный сосед, причисляемый, однако, благодаря родне своей жены к сливкам здешнего общества. Анджей кивнул ему небрежно в ответ: в том случае, если поклон Дембогурского был результатом ошибки или рассеянности, реакция Анджея в глазах возможных наблюдателей не давала оснований для нежелательных выводов.

Однажды вечером за ужином у Францишека в Хортыне Катажина сообщила свекру и мужу, что в последнее воскресенье к ней подошел после мессы пан Дрешер, представился и сказал, что дети у них в одном и том же возрасте и он полагает, им стоит познакомиться друг с другом.

— Пусть здесь, — заявил он, по словам Катажины, — в этой унылой и печальной округе, хоть дети живут в дружбе.

Францишек этим весьма заинтересовался и стал расспрашивать Катажину: как был одет Дрешер? Подал ли он ей руку? Не пахло ли от него водкой? Долго ли продолжался разговор? Не было ли в его тоне покровительственных или презрительных ноток? Кто из окружающих был тому свидетель?

Обстоятельные и дельные ответы Катажины удовлетворили старика, он пришел в хорошее настроение, в связи с чем припомнил несколько забавных историй, что случалось довольно редко, — рассказал о том, как они с Яшкой в Лукове надули купца на пятьсот рублей, а когда тот явился к ним с претензиями, то заключили еще одну сделку, якобы чтобы восполнить потери, и опять нажгли его на целую тысячу. Катажина, слушая старика, сначала смеялась, а потом приумолкла и с изумлением поглядывала на мужа, а тот принялся с необыкновенным старанием чистить свою миниатюрную трубку, чего прежде никогда за столом не делал. Провожая Анджея с женой к экипажу и прощаясь, Францишек сказал:

— Рано или поздно так должно было случиться. Что там ни говори, а самые богатые и самые сильные тут мы, так что можно особенно не волноваться. Ну а то, что пошло не от нас, — так слава Богу!