Станкевич. Возвращение - [72]

Поначалу супружеская жизнь не сулила ничего худого, хотя в преувеличенной учтивости Анджея по отношению к жене ощущался как бы избыток холода. Любая женщина, выйдя смолоду замуж, ожидает проявления множества высоких чувств, целой гаммы поступков, где вежливость, разумеется, не является тем самым, чего она ожидает больше всего. Внешне Анджея упрекнуть было не в чем, но в его отношении к жене даже не слишком искушенный наблюдатель мог бы обнаружить предпосылки будущих неприятностей.

Они поселились в живописной, далекой от населенных мест, окруженной лесами деревне под названием Ренг, в красивой усадьбе, еще бо́льшей, чем хортыньская, и Францишек сделал все возможное, чтобы молодые чувствовали себя легко и свободно. Пока они совершали свадебное путешествие по Германии и Швейцарии, он привез в Ренг архитектора, художников, печников и паркетчиков, и они превратили этот красивый, но пришедший в запустение дом в удобное и комфортабельное жилище.

В начале июля Катажина родила сына, которого назвали Максимилианом, годом позже явилась на свет дочка. В 1888 году Анджея призвали в армию. Под фамилией Рогойский его внесли в списки офицеров-стажеров десятого Ингерманландского гусарского полка. Это был известный полк с хорошими традициями наполеоновских времен, и, вероятно, все три года, а именно такова была длительность этой почетной службы, красота Анджея, его безукоризненные манеры, приятный тембр голоса и безупречное французское произношение служили бы к украшению его части, не будь у него одного досадного недостатка, вернее, черты характера, которая проявилась сразу в самом начале службы и, естественно, по мере ее прохождения расцвела во всей своей неприглядности. Армия, конечно, не приют для святош, мизантропов или отшельников, тем более кавалерия, тем более гусары, которых повсюду в Европе отличают вспыльчивость, темперамент и дерзость. Однако юный Рогойский хватил через край. Его любовь к ссорам и авантюрам перерастала в манию. И это казалось тем более странным, потому что избытка энергии у него не наблюдалось: он был молодым и здоровым мужчиной, казался даже спокойнее своих товарищей — не столь шумный, не столь склонный к забавам, розыгрышам и проказам. Он часто улыбался, но флегматично, то есть сдержанно, улыбался даже тогда, когда его отправляли на гауптвахту или сажали под арест, что с течением времени происходило все чаще. Превосходно воспитанный, холодный и по-своему таинственный, он возбуждал симпатию и интерес. Располагая всегда наличными, что отличало его от прочих офицеров, имеющих имя, знакомства и связи, но отнюдь не средства, умный, хоть, может, и не слишком, в меру начитанный, достаточно сведущий в современных художественных течениях, чтоб не прослыть невеждой, он стал завсегдатаем салонов и любимцем начальства. Во всяком случае, у него не было ничего такого, скажем, на первый взгляд, что могло бы этому воспрепятствовать. И это положение, казалось, его устраивало. Однако если можно, не подвергаясь насмешкам скептиков, утверждать, что в каждом человеке сидят две души, и если считать, по традиции, что первая лучше второй, то у Анджея преобладала, без сомнения, вторая.

Через год после начала службы у Анджея состоялся первый поединок. Был июньский рассвет. Анджей выстрелил раньше соперника, пальнул куда попало, даже особо не целясь, и молодой рязанский помещик, чью фамилию Анджей даже не запомнил, человек штатский, свалился наземь и тут же поднялся. Правда, уже без пистолета, правая рука — как плеть. На вопрос командира полка, обеспокоенного, но, кстати заметим, не возмущенного инцидентом, может ли он дать слово чести, что, несмотря ни на какие обстоятельства, подобного больше не повторится, Анджей ответил, что если честь полка и авторитет его командира поставлены на карту, то он согласен. Три месяца спустя в дождливый сентябрьский вечер Анджей стрелялся снова. На этот раз его противником был подпоручик Рагин из соседнего эскадрона. Поскольку лил дождь и сгущались сумерки, оба промазали. В тот же день это дошло до полковника, на следующий — до коменданта гарнизона генерала Ламонта, преследовавшего дуэлянтов с усердием неофита, ибо в юности дуэли были его главным развлечением, и Анджея перевели в бригаду легкой кавалерии, расквартированную на юге страны. Стоит ли пояснять, что это была уже не столь блестящая часть? Молодой Рогойский прибыл туда с подмоченной репутацией, но тамошнее офицерство, как это бывает, придерживалось традиции старых добрых времен и полагало, что склонность к ссорам вряд ли способна бросить тень на кавалериста, и его приняли без предубеждения, хотя и без энтузиазма. Точка зрения командования не изменилась даже после происшествия, которое оказало решающее влияние на офицерскую карьеру Рогойского, ибо происшествие было неслыханным, ни на что не похожим, даже в той бригаде, где кодекс чести имел весьма расплывчатые границы.

Анджей схлестнулся за бильярдом с одним ротмистром, который даже не был его командиром. Началось с того, что в партии, разыгрываемой по французской системе, то есть бьют только красным шаром, Анджей попал в пятнадцатый номер и тот застрял возле лузы, не скатившись в сетку. В соответствии с правилами, Анджей поставил его к борту с противоположной стороны стола. Ротмистр держался иного мнения и с громкими криками, не теряя при этом, однако, хорошего настроения, стал уверять, что имеет право ударить по шару, даже если тот застрял в лузе. На что Анджей возразил, что это весьма своеобразная трактовка правил, проистекающая не из незнания игры, потому что здесь все ясно и наперед известно, а из желания получить таким вонючим способом пятнадцать рублей, поскольку именно в такую сумму и была оценена эта подставка. Ротмистр нахохлился, сказал, что в таком случае он считает партию неразыгранной. Тогда Анджей, как всегда сдержанный и спокойный, заявил, что соглашается при условии, что причиной тому будет считаться элементарная жадность одного из партнеров.