Станкевич. Возвращение - [68]

Через некоторое время основное поместье — собственность Деймонтовичей, — пожалованное им польским королем Владиславом IV за заслуги перед престолом, сменило своих хозяев. Францишек и Яшка перебрались в запущенный панский двор семнадцатого века с остатками оборонного рва и частокола, а братья Деймонтовичи, молодые, еще неженатые мужчины, отправились, как можно предположить — вопреки своей воле, по этапу на восток за многие тысячи километров, отец же их, Северин, прихватив с собой лишь кое-что из мебели, документы и семь собак, уехал в Седльцы, где получил, кажется, какую-то должность.

Имение было неухоженное, обремененное долгами, но Рогойские не унывали. Отец, ставший его владельцем, взялся за дела хоть и круто, но с осмотрительностью. Все показное его не интересовало, поэтому он не держал ни борзых на зайца, ни фокстерьеров на кабана, ни легавых на птицу, не было ни пристяжных, ни цуговых, ни верховых лошадей. Не было камердинера, не числилось также егерей, форейторов, горничных. Он не нанимал управляющего, а половину приказчиков рассчитал и разогнал табуны дворовых девок и буфетной челяди. Однажды они вышли вместе с Яшкой в поля, и отец, взяв горсть земли с распаханного пара и держа ее в вытянутой руке, сказал:

— Землица, правда, так себе, а все же земля. А там, — и он указал за спину, — луга, не ахти какие, почвы кислые, а все же луга. А вон там, — и он указал на север и на восток, за горизонт, — там лес, на болотах, конечно, худосочный, корявый, а все же растет, а тут, возле усадьбы, пруды, заросшие тростником да камышом, заиленные, что ни говори, но пруды. И все это, — Францишек сделал широкий жест, — должно родить и давать доход, потому как, Яшка, оно существует и потому как наше.

Местные помещики восприняли весть о переходе самого большого в округе поместья в руки нуворишей, неграмотных бродяг, явных мужиков-хамов с величайшим омерзением. Отвращение было столь велико и до такой степени лишило их стимула к какому-либо противодействию, что, приезжая друг к другу на чай на семейные торжества или званый обед и услышав хотя бы намек на это достойное всяческого сожаления событие, они взмахивали руками и с возмущением кричали:

— Перестаньте, ради Бога, об этом, пан Игнаций просто оторопь берет, и еще неизвестно…

А то вдруг кто-нибудь шипел иронически:

— Ах, пожалуйста, сударыня, не надо об этом, а то десерт, как лед, застревает в горле.

После той выволочки, какую получило год назад помещичье сословие, оно пребывало в состоянии необычайной, превосходящей все понятия летаргии. Атмосфера была мистическая, то и дело пели песенки о лошадках, солдатиках и знаменах, устраивали в лесу процессии со свечами, закладывали часовенки, ставили кресты, порой на пустырях, и Рогои при этом были не более чем досадной занозой, не камнем преткновения, не проблемой. Но и заноза может вывести из себя, и помещичье негодование через несколько месяцев дошло до точки кипения. У жены старосты Обжиемского произошел коллапс, у пана Самрота обострилась невралгия, у Аполония Пашкевича нарушилась речь, у какого-то помещика произошло еще что-то, и с какой-то барышней тоже случился казус. После устроенного в связи с этими обстоятельствами совещания к важной персоне отправился в темно-зеленом ландо, запряженном шестериком лошадей с кучером в ливрее, пан Порвитт — тощая жердь с английскими манерами, джентльмен, обучавшийся в лучших университетах, — так с похвалой частенько аттестовали аристократических полудурков, понюхавших всяких Оксфордов, Цюрихов, Фрейбургов и Гейдельбергов и создававших вокруг себя специфическую атмосферу: смесь того, чему их недоучили в вышепоименованных заведениях, с природной глупостью — их ограниченность, инфантилизм, аффектация, так же как и невежество, в сочетании с самонадеянностью и спесью — была фирменным блюдом не одного лишь местного общества.

Пан Порвитт был немедленно принят важной персоной, которая усадила его в кресло, угостила сигарой и выслушала просьбу с величайшим вниманием, а были, надо сказать, приведены неоспоримые аргументы, а также выражены некие нюансы и оттенки. Аналитическое чутье пана Порвитта логично сформулировало все это, а ясный, отточенный ум важной персоны, также обучавшейся в заграничном университете, воспринял сказанное с пониманием. Итак, Деймонтовичи — род достойный и старинный, славно сражавшийся с язычниками, у них безукоризненные манеры, такие и при императорском дворе произведут впечатление — владеют этой землей давным-давно. Мало ли что там натворили юнцы, впрочем, с наилучшими намерениями, молодые, увы, молодые, надо им порезвиться, но, в сущности, благороднейшие души. И отчего ж это такая напасть на пана Северина, он и в лес-то ни ногой, разве что за косулей, дед его, кстати, был маршалом шляхты в повяте, ну а помимо всего прочего преемственность цивилизации и культуры, то самое, что отличает нас всех от простого люда и здесь, и в России, независимо от обстоятельств и государственных интересов данного момента, и как же можно нечто такое пресечь, прервать и уничтожить одним росчерком пера, одним решением, быть может в потоке дел до конца не продуманным. И раз уж мы начали об этом предмете, то каких собак там держали, вот, к примеру, та знаменитая сука, двухмастная борзая от Бенцвала и Каллиопы, поехавшая вместе с паном Северином на должность в Седльцы, — это ведь та самая собака, за которую ротмистр Имеретьев предлагал выложить тут же сто рублей, да что это, в самом деле… А еще библиотека в сотни томов, так эти хамы перетащили все в подвал, чтоб щели в парниках конопатить…