Станкевич. Возвращение - [14]

— Не очень… Боюсь, что нет, — ответил он, пытаясь на что-либо усесться.

Тетка нырнула головой под занавеску, и вскоре из объемистого сундука, который вместе с этой занавеской выполнял функции шкафа, начали вылетать разные предметы: кинжал с выложенной жемчугом рукояткой, юбки, простыня, части конской сбруи, книжки, яблоки…

— Тетя, не надо, тетя, папиросы у меня есть, — проговорил он, с опаской усаживаясь на бугристый диван, отчего вверх взметнулся фонтан пыли, которая, не ведая, где осесть, меланхолически устремилась к потолку.

— Есть папиросы? — радостно воскликнула тетка и, не дождавшись ответа, добавила: — Это замечательно, а то мои куда-то запропастились, может, Зуля их вообще не приносила. — Она откинула волосы, упавшие на лоб, и села на стул напротив.

Он протянул ей коробку с папиросами, но тетка только помотала головой, тогда он закурил и невольно стал шарить глазами по комнате.

— Пепельница… стой, пепельница! — Тетка схватилась за виски и сделала такой жест, словно собиралась возобновить свое вращение.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Не надо, я ведь могу и не курить. Я только что выкурил папиросу в пролетке.

— Ах, так ты приехал в пролетке?

— Да, из гостиницы.

— Любопытно, я, видишь ли, совсем не езжу пролеткой. Ты, наверное, нашел меня с трудом, да?

— Да, действительно, но, как видите, все-таки нашел.

— О Боже! — Тетка вскочила со стула. — Ты же так хотел чаю!

— Нет, тетя, я как раз собирался сказать, что пил чай в гостинице, перед уходом.

— Ну, тогда пирожные, где-то у меня остались пирожные от Зули, она приносила мне к празднику… — Тетка вновь нырнула под занавеску, и раздались сопутствующие поискам звуки.

— Может, они на кухне? — высказал робкое предположение Станкевич.

— Какое там на кухне! — проворчала тетка придушенным от усилия голосом.

— Ага, понятно! — воскликнул он, воспринимая уже происходящее как некую игру.

— Что? — спросила из-за занавески тетка, повернувшись к нему своим плоским угловатым задом.

— Я вспомнил: я не люблю пирожных, просто ненавижу!

— Так бы сразу и сказал. А то я тут такой балаган устроила…

— Ничего, тетя, мы сейчас приберем.

Он поднялся и, забавляясь мыслью, что тетка малость не в себе, стал осторожно подбирать с пола все те предметы, которыми был нафарширован ее «шкаф», похожий вместе с этой вздутой занавеской на корабль под парусами.

— Оставим в покое чай, пирожные и папиросы, сядем и поговорим, затем я сюда и приехал, — сказал он, беря тетку под локоть.

Они сели на диван, поглядели друг на друга с улыбкой, после чего Станкевич спросил:

— Как вы живете, тетушка, чем? Это единственное ваше жилище? В общем, расскажите немножко о себе.

— Что там я, рассказывать нечего. Как живу, сам видишь, — махнула рукой тетка. — Расскажи лучше ты о себе.

— Что именно вас интересует?

— Боже мой, все: чем ты занимаешься, где живешь, есть ли у тебя семья, ведь я не знаю, абсолютно ничего не знаю, больше двадцати лет никакой связи…

Он провел рукой по жесткой щетке темных волос и, устроившись удобней, словно намереваясь приступить к длинной истории, сказал:

— Семьи у меня нет, я холост.

— Погоди, — перебила тетка, — ведь тебе, по-моему, больше тридцати.

— Тридцать четыре, — ответил он, покачав головой, словно желая тем самым выразить известную истину, что старость — не радость.

— Ах, как летит время, — вздохнула тетка. — Я помню тебя еще совсем маленьким мальчиком. Ты живешь в Москве?

— На Кавказе.

— На Кавказе?.. А что ты там делаешь?

— Служу.

— Где?

— В армии.

— Вот оно что, — прошептала тетка, и по ее некрасивому лицу скользнула тень то ли стыда, то ли неприязни.

Он заметил это, удивился и, ощутив раздражение, сказал отчеканивая каждое слово — пусть не остается сомнений:

— Я офицер, кадровый офицер.

— Вот оно что, — протянула тетка и минуту спустя спросила, с достоинством выпрямляясь и поднимая голову: — Ну а как там Ванда?

— Мамы нет в живых, умерла две недели назад.

Наступило молчание, оно так затянулось, что он подумал про себя, не пора ли прощаться. Тетка, вытянувшись всего минуту назад, как гренадер на смотру, вдруг осела, и выражение беспечной насмешки и веселья на ее лице сменилось смущением и неуверенностью. Она придвинулась к нему и, взяв его руку в свою мужскую костистую ладонь, тихо сказала:

— Выходит, ты сирота, потерял обоих родителей, нет у тебя никого, ты сирота. Твой приезд в Польшу связан со смертью матери?

— Да, — буркнул он. — Это одна из причин моего приезда в Польшу. — «Одна из причин» он выделил особо. — Я ощутил одиночество и понял: надо искать опору в чем-то более солидном и прочном, чем приятели или, скажем, товарищи по полку.

Тетка вздохнула и, поглядев на него своими близорукими глазами, похожими на две черные точки за толстыми стеклами очков, проговорила:

— Если я правильно тебя поняла, ты ищешь опоры у родственников. Это вполне естественно.

— Конечно, конечно, — ответил он и подумал, что тетка не такая уж сумасшедшая и не такая дура, как ему показалось…

— Близких родственников у тебя никого нет — кроме меня, разумеется. Нас в семье было пятеро, но только твой отец и я достигли зрелого возраста, остальные умерли в детстве. Из семьи твоей матери, насколько я знаю, никого уже не осталось. Она была единственной дочерью, правда?