Стальной шквал - [47]

Издали доносился голос Сундстрёма, который напевал что-то без слов. Потом он вдруг громко запел:

Это есть наш последний…

Ниеминен так и взвился:

— Интернационал распевает!

Он сапогом пнул зад Хейккиля, затем таким же манером и Хейно:

— Вставайте и жрите, пьяницы сопливые!

* * *

Хейккиля расхаживал по двору перед входом в землянку и посмеивался про себя. «Анфан терибль» — это значит ужасный ребенок. «А ле комансман дэ ля фэн…» Черт, что же это-то значило?»

Его занимала манера Сундстрёма говорить загадками. Но все-таки было интересно, когда Сундстрём хотя бы немного объяснял что к чему.

Хейккиля опять стоял на часах у землянки. Его вахта была с двух до четырех. Как раз в это время сильнее всего хотелось спать. Правда, погода теперь такая холодная, что не задремлешь. Но какая-то удивительная лень одолевала. Работа с каждым днем становилась все противнее. «Как же я потом-то буду справляться с делами, па гражданке? Конечно, если я вообще вернусь домой. И буду цел».

На днях произошла наконец высадка десанта союзников на побережье Франции, о чем давно уже было много толков. После этого известия в землянке были слышны разговоры: «Ну теперь наша очередь. Сосед на нас тут долго смотреть не будет. Начнется прорыв и сквозное бегство по Карельскому перешейку».

Хейккиля забавляло это выражение: «сквозное бегство». И он подумал, что надо спросить Сундстрёма, как это называется «по-ученому».

Солнце поднялось и начало уже приятно пригревать. День, наверно, будет жаркий. Небо ясное-ясное, ни пушинки облачка в его синеве. По ту сторону линии фронта привязной аэростат все время маячил в воздухе. «Интересно, что там Ваня делает», — подумал Хейккиля и поднялся на холм. Тут он на миг остановился в нерешительности, потому что при поднятом аэростате наблюдения нельзя было показываться на открытом месте. Но поскольку нарушать этот запрет было привычно, Хейккиля снял с дальномера чехол и стал смотреть, что творится на той стороне. Все словно вымерло. Даже там, вдали, возле казарм — никаких признаков жизни. ^

— Дрыхнут себе всласть, — подумал Хейккиля, и уголки рта у него задергались от смеха. — Вот если бы тут был телефон на ту сторону, я бы устроил им побудку. Ух, они бы и ругались потом!

Он направил трубу дальномера на аэростат, и вдруг у него мурашки по спине побежали. Человек в корзине аэростата был виден так ясно, что, казалось, его можно коснуться рукой.

Хейккиля поспешно зачехлил дальномер и спустился с холма. «Что, если он меня заметил? Сейчас как жахнут оттуда шрапнелью!»

Он бывал вместе с другими на карауле в дневное время и поднимался на гребень, с которого русские дзоты были отлично видны. «Выглядывать», конечно, запрещалось, но любопытство брало верх. Хотелось посмотреть на Ленинград — кто-то уверял, что с высоты видны его пригороды. Потом, в отпуску, можно будет похвастать, что, мол, «мы сражаемся на окраинах Ленинграда». На самом деле, однако, никаких пригородов видно не было, даже в бинокль. Спускались с горы разочарованные, но потом все же повторяли такие вылазки. «А вдруг удастся разглядеть, когда день такой ясный».

К счастью, они не попались на прицел снайпера во время этих «вылазок».

Хейккиля опять начал ходить взад и вперед между землянкой и баней. Мысли перенеслись домой. «Только бы вернуться на гражданку. Я бы продал халупу со всем барахлом и устроился куда-нибудь на работу. Уж как-нибудь я и отца с матерью прокормлю. Неужели нет? Надо в самом деле поговорить с ними, когда поеду в отпуск.

Куусисто вот уехал вчера вечером. Саломэки должен завтра вернуться. Достал ли он муки для лепешек? Или опять приедет с набитой мордой?»

Кругом шныряли крысы. Хейккиля подумал, что надо бы подстрелить хоть одну из этих нахалок. А то ведь с ними беда, в землянку лезут без всякого зазрения. Однажды ночью крыса забралась на длинную полку и повалила оттуда бутылки с лаком и скипидаром прямо на головы спящих. Поднялся переполох, когда кто-то заблажил с перепугу дурным голосом. Все похватали одежду и винтовки и бросились на двор. Долго вспоминали потом эту крысиную панику.

Хейккиля взглянул на часы и оставил крыс в покое. Скоро его дежурство кончится, и он может» спуститься в землянку, разбудить зенитчика, а Халме послать на пост к орудию. За минуту до четырех он разбудил их обоих и быстро разделся. Улегшись, он закурил и с улыбкой поглядел на фотографии голых красоток, висевшие по стенам. Его койка была в углу. Стена была обклеена газетами. Одна статья — обведена красным карандашом, и отдельные места помечены большими восклицательными знаками. Хейккиля раньше не обращал на это внимания. Он стал читать отмеченные места.

«Почему финны вообще оставили русским Поволжье, хотя они — народ лучших в мире воинов — могли бы сами владеть этими территориями и вырасти в великую культурную нацию…»

Хейккиля отложил сигарету в пепельницу и стал читать другие подчеркнутые места. Он вспомнил разговоры Сундстрёма в день рождения Марски и оглянулся, не проснулся ли тот случайно. Нет, Сундстрём крепко спал, как и все остальные. Скоро Ниеминен должен вернуться с поста. Вот кому надо это прочесть! А то он больно горячился тогда…