Среди тибетцев - [26]

большой серебряной короной с тремя кисточками. Чангпа похожи на ладакхи и внешне, но в них явно больше монгольской крови: глаза более раскосые, веки сильнее опущены, подбородок больше выдается вперед и рот красивее. Многие мужчины, включая вождя, были довольно хороши собой, тогда как у женщин слишком короткая верхняя губа обнажала чересчур квадратные зубы, что видно на одной из иллюстраций к предыдущей главе.

Тибетский фермерский дом

Крыши шатров в Цала были почти плоскими с отверстием в центре шириной 6 дюймов по всей длине. Сначала в земле делается выемка глубиной от 20 до 24 дюймов, вокруг нее возводится грубая каменная стена высотой около фута, а затем на каркас из раздвоенных палок при помощи веревок натягивают ткань, сшитую из узких полос ячьей или козьей шерсти. Конька в шатре нет, центральную часть поддерживают короткие шесты, к выступающим верхушкам которых прикреплены молитвенные флаги и хвосты яков. Внутри царит полутьма, но света все же достаточно, чтобы ткать, так что в каждом шатре стоит ткацкий станок, при помощи которого чангпа изготавливают не только грубую шерстяную одежду и ткань для седельных сумок и шатров, но и ковры из шерсти, окрашенной в яркие цвета при помощи пигментов, извлеченных из корней местных растений. Площадь самого большого шатра составляла 20 на 15 футов, однако размер большинства не превышал 14 на 10 футов. В этих хорошо проветриваемых и практически необогреваемых жилищах стойкие кочевники укрываются от сильнейших ветров и зимних холодов, свирепствующих на высоте от 13 000до 14 500 футов. Вода превращается в лед по ночам круглый год, а перепад температур между полуднем или полуночью составляет около 100 градусов по Фаренгейту. Помимо пятидесяти жилых шатров, был еще один значительно более крупный, в котором хранили шерсть и козий подшерсток до тех пор, пока не придет время везти их на рынок. В нескольких шатрах пол был застелен коврами, и кроме ткацких станков и беспорядочных куч чего-то похожего на мусор, там были маслобойки для приготовления чая, маслобойки из козьих шкур¹³⁶, шкуры овец и коз, детские луки и стрелы, котелки для приготовления пищи и охапки корней утесника¹³⁷, который используется в качестве топлива. Желая проявить гостеприимство, чангпа потратили на меня значительную часть этого дефицитного товара, всю ночь поддерживая костер. Кочевники садились на своих жилистых пони и выполняли сложные трюки, например, ставили коней на дыбы и смыкались кольцом вокруг хлопающего в ладоши человека. Они толпились в моем шатре, с интересом разглядывая наброски, и успокоились только, когда я нарисовала портреты нескольких старейшин. Волнение, вызванное первым визитом европейской женщины, не утихало до глубокой ночи, но в конце концов все разошлись, приставив к моему шатру почетный караул.

С утра лужи были покрыты коркой льда, а глубина выпавшего за ночь снега составляла три дюйма. Кочевники вернулись к своим повседневным делам и заботе о стадах. Вскоре после полудня мы пересекли реку вброд в сопровождении вождя и большой группы его людей, а затем расстались, пожелав друг другу всего наилучшего. Наш путь лежал по широким каменистым долинам среди высоких и величественных, словно горы скоплений желтого и красного гравия. Начался град, но Гьялпо отважно продолжал идти вперед, когда другие животные остановились и сбились в кучу. Настоящий снежный шторм, продолжавшийся несколько часов, обрушился на нас как раз в тот момент, когда мы добрались до весьма унылого перевалочного пункта Ракчен, зажатого между исполинскими горами, заснеженные склоны которых лишь изредка проглядывали сквозь плотную пелену тумана. Это было единственное «погодное» явление за четыре месяца путешествия.

Там также остановился большой караван из жаркого и солнечного Амритсара. Товары были спрятаны под навесами из козьей шерсти, голодные мулы жались друг к другу, а их дрожащие погонщики-пенджабцы, укутавшись с ног до головы в одеяла, выкапывали корни утесника, чтобы развести дымные костры. Мой багаж, прибывший раньше, лежал прямо на мокром снегу, а слуги пытались разбить палатку на сильном ветру. Прошлой ночью они спали прямо на земле, что явно сказалась как на их физическом, так и умственном состоянии. В их мытарствах даже было что-то забавное. Мне же холод, напротив, был в радость, и я решила немного размяться, чем перепугала Мандо, который окоченевшими руками пытался растереть Гьялпо полотенцем. Хасан Хан, со стучащими зубами и сильной глазной невралгией, надев под тюрбан мой «рыбацкий капюшон», отважно продолжал исполнять свои обязанности. Мандо тщетно лил слезы над нежелавшими разгораться мокрыми корнями утесника, впрочем, он был такой не один, повсюду в небольшом, залитом водой каре¹³⁸ у камней ютились путники из Амритсара, старающиеся уберечь от стихии свои безнадежные костры, а пятьдесят мулов и лошадей, с хвостов которых лилась вода, понурив головы, стояли спиной к безжалостному ветру, пытаясь щипать скудные остатки травы. Моя палатка была воплощением дискомфорта. Из гравия торчали большие камни, кровать стояла прямо в луже, мокрая насквозь попона свисала с единственного стула, запасная одежда слуг и припасы лежали на столе, промокшее сено для яков и отсыревший мешок с зерном занимали большую часть пространства, намокшая свеча зашипела и погасла, с висящей на крюке одежды капала вода, и время от времени ко мне одним здоровым глазом заглядывал Хасан Хан и сокрушался: «Мем-саиб, у меня не получается разжечь огонь!». Однако его настойчивость в конце концов увенчалась успехом, и чашечка крепкого бодрящего напитка из растворенного в воде с настойкой имбиря «валоида»