Средь других имен - [18]

1942 год

Юз Алешковский

Песня о Сталине

Товарищ Сталин, вы большой ученый —

В языкознанье знаете вы толк,

А я простой советский заключенный,

И мне товарищ — серый брянский волк.

За что сижу, воистину не знаю,

Но прокуроры, видимо, правы.

Сижу я нынче в Туруханском крае,

Где при царе сидели в ссылке вы.

В чужих грехах мы с ходу сознавались,

Этапом шли навстречу злой судьбе,

Но верили вам так, товарищ Сталин,

Как, может быть, не верили себе.

И вот сижу я в Туруханском крае,

Где конвоиры, словно псы, грубы,

Я это все, конечно, понимаю,

Как обостренье классовой борьбы.

То дождь, то снег, то мошкара над нами,

И мы в тайге с утра и до утра.

Вы здесь из искры разводили пламя, —

Спасибо вам, я греюсь у костра.

Мы наш нелегкий крест несем задаром

Морозом дымным и в тоске дождей

И, как деревья, валимся на нары,

Не ведая бессонницы вождей.

Вы снитесь нам, когда в партийной кепке

И в кителе идете на парад,

Мы рубим лес по-сталински, а щепки,

А щепки во все стороны летят.

Вчера мы хоронили двух марксистов,

Тела одели ярким кумачом,

Один из них был правым уклонистом,

Другой, как оказалось, ни при чем.

Он перед тем, как навсегда скончаться,

Вам завещал последние слова:

Велел в евонном деле разобраться

И тихо вскрикнул: «Сталин — голова».

Дымите тыщу лет, товарищ Сталин,

И пусть в тайге придется сдохнуть мне,

Я верю: будет чугуна и стали

На душу населения вполне.

Начало 1950-х годов

Михаил Фроловский

Михаил Николаевич Фроловский (1895–1943). Инженер, служащий. Впервые арестован в 1925 году.

До 1928 года отбывал срок на Соловках, после чего сослан на поселение сначала в Кемь, а затем на Урал. В 1941 году был арестован вновь. Умер в заключении (предположительно в Карлаге). Как поэт в печати не выступал.

Соловки Сонет

Упорно шли на север поколенья

Безмолвною борьбой утомлены,

Измучены, но не побеждены,

Победы предвкушая наслажденья.

Ослабевали страстные виденья

И отступали огненные сны,

Когда высокой вековой стены

Смыкали круг тяжелые каменья.

Себя сама не в силах побороть,

Воздвигла их бунтующая плоть,

И, памятник борьбы неумолимой,

Из вздохов, слез, молитвы и постов

Встал монастырь, монах неутомимый,

Над зеленью пустынных островов.

«Тяжело сдавили своды…»

Тяжело сдавили своды,

Тяжело гнетет тюрьма,

Мутным призраком свободы

За решеткой дразнит тьма.

Спит тюрьма и трудно дышит,

Каждый вздох — тоска и стон,

Только мертвый камень слышит,

Ничего не скажет он.

Но когда последней дрожью

Содрогнется шар земной,

Вопль камней к престолу Божью

Пронесется в тьме ночной.

И когда, трубе послушный,

Мир стряхнет последний сон,

^_Вспомнит камень равнодушный

Каждый вздох и каждый стон.

И когда последний пламень

Опалит и свет, и тьму,

Все расскажет мертвый камень,

Камень, сложенный в тюрьму.

Спит тюрьма и тяжко дышит,

Каждый вздох — тоска и стон,

Неподкупный камень слышит,

Богу все расскажет он.

1925 год. Великий Четверг

Кресты

В морях, где румпель морехода

Не вел ни разу корабля,

Где бьется в камни непогода,

Где в лед закована земля,

Там в пламени зари морозной

Над угловатою скалой

Глядится в море призрак грозный —

Три тени смотрят в мрак ночной.

Три крестных тени недвижимы

Над грудой серых валунов,

И море, страж неумолимый,

Хранит их в сумраке веков.

Хранит в пустыне бездорожной

Их моря пенящийся вал,

И белых чаек крик тревожный

Не оглашает черных скал.

Но в час последнего призыва

К безлюдным, тихим берегам

Волной великого прилива

Мы все сольемся к трем крестам.

Из недр земли, со дна пучины

Немой, испуганной толпой,

Комки проснувшиеся глины,

Мы соберемся под скалой.

На неприступные ступени

Поставим влажную стопу,

И трех крестов большие тени

Накроют бледную толпу.

1926 год

Прощание с избой «Городок»

Тебе, прокопченной избе косарей,

Я кланяюсь низким поклоном

За черную стену декабрьских ночей,

Молчанья пронизанных звоном.

За шум исковерканных ветром берез,

Замученных нардами елей,

За редкое солнце, за крепкий мороз,

За арии диких метелей.

За первые капли дождя на крыльцо

В тумане весеннего пара,

За ветер колючий, покрывший лицо

Коричневой маской загара.

За стоны приливом изломанных льдин,

За дни без ночей и рассвета,

За первые почки у нежных осин,

За ласку короткого лета.

За то, что среди оскорбленных святынь,

Не ведая горькой утраты,

Святыню далеких, безлюдных пустынь

Доселе одна сберегла ты.

Я ей поклонился под кровлей твоей,

Курная изба стариков косарей.

1927 год

Наше поколение

Мы в семнадцать — учились любить,

В двадцать лет — умирать научились,

Знать, что если позволено жить, —

То еще ничего не случилось.

В двадцать пять — научились менять

Жизнь на воблу, дрова и картофель;

Было некогда нам замечать

Нежной краской зардевшийся профиль.

Жили мы — как в теплушке тряслись,

Дни — мильярды кидали без счету,

Ну, а в тридцать — за книгу взялись,

Неумелой рукой за работу.

Вместе с юношей мы в тридцать пять

Жизнь сколачивать вдруг начинаем,

Разрушаем и строим опять,

А как строить — и дальше не знаем.

Что ж осталось узнать к сорока? —

Мы так много страниц пропускали.

Разве только, что жизнь коротка. —

Так ведь это и в двадцать мы знали.

19 февраля 1928 года. Кемь

«Я хочу к тебе вернуться прежним…»

Я хочу к тебе вернуться прежним,

Прежним быть, как много лет назад.

Не гляди, что время неизбежно

Заостряет мой спокойный взгляд.