Средь других имен - [19]

Стал смелее, тише и суровей,

Стал суровей, может быть, добрей.

Слишком много потеряло крови

Мое сердце в этой смуте дней.

Но зато по-новому быть нежным,

Нежным быть могу — но не с тобой,

Я с тобой хочу остаться прежним

Мальчиком с большою головой.

10 апреля 1928 года

Кемь

Кемь, карельский чулан, снеговая нора,

Нет в тебе ничего для поэта,

Ничего, что б под властью волшебной пера

Заблистало б в оправе сонета.

Ничего! Темнота, непробудная лень,

Грязь и снег, исполком и казенка,

Словно вылез на берег лохматый тюлень

И по-русски ругается звонко.

Моя бедная Кемь! Я особый поэт,

Не такой, как другие поэты.

Из тебя я увидел покинутый свет

И тебя не забуду за это.

Я из этой норы, как сквозь щели дверей,

Подсмотрел на свободу чужую…

Показалось мне — солнце глядит посветлей

И теплее на землю родную.

Я почувствовал воздуха запах и вкус,

Обнял жизнь свою грубо и сильно;

Я приехал к тебе — неврастеник и трус,

А уеду — стальной и двужильный.

Я не спорю — пусть холод и вечная темь,

Город — дрянь, ни на что не похожий,

Но запомнить придется мне пьяную Кемь,

Она в жизнь мою стала прихожей.

8 ноября 1928 года. Кемь

Пересылка

От свистка до свистка, от шести до восьми,

От решетки к железной решетке

Ходят, мечутся бывшие раньше людьми,

А сегодня — табун в загородке.

Ноги, ноги и ноги стучат на полу,

А в глазах — промелькнувшие дали.

И слова — как зола, но не трогай золу,

Под золой — красный уголь печали.

Ходят, мечутся, ждут, говорят, говорят,

Ждут, как скорбные тени Гомера,

Что живой Одиссей отопрет этот ад,

Где стучится их скорбная вера.

Отопрет и вернет этим теням тела

С теплой кровью, костями и кожей.

Ходят, мечутся, ждут… И слова — как зола,

И глазами как братья похожи.

7 июня 1928 года. Свердловск

«Приди. Тебя зовет тоскующее тело…»

Приди. Тебя зовет тоскующее тело.

Я о душе молчу, души уж больше нет.

Она гостит сейчас у тихого предела,

Где царствует прозрачный синий свет.

И с телом я один. Молчу и изнываю —

Пусть будут говорить объятья дерзких рук.

В слезах — в них просьбы нет. Теперь я это знаю,

И лжет обманчивый и лицемерный звук.

Вся правда только в том, чтоб с теплым телом тело,

С горячей грудью грудь сплелись в один комок,

Пока не встанет вновь у светлого предела

Нежданным пламенем спасительный восток.

22 августа 1929 года

«Уйду в поля под колокольный…»

Уйду в поля под колокольный

Прозрачный, редкий перезвон,

И мир, широкий и привольный,

Откроется со всех сторон.

Забуду книги, все, что было,

Как будто я родился здесь,

Как будто все родно и мило,

Как будто здесь родная весь.

Высоко сяду у обрыва,

Не буду думать — лишь смо_^тре_^ть,

Как речка режет прихо_^тливо

Полей ос_^триженную клеть.

А на дороге с интересом

Услышу толк про урожай

И позабуду, что за лесом

Есть и другой, родной мне край.

Сентябрь 1929 года. Деревня Юрьино

«Я с пермяками пью вино…»

Я с пермяками пью вино,

Вино тяжелое чужбины.

Должно быть, так и суждено

Мне жизнь прожить до домовины.

Хотелось мне спокойно тлеть

Там, где родные тлеют кости,

Чтоб внук пришел бы посидеть

С журналом новым к деду в гости.

А вот, быть может, кое-как

Схоронят всем чужое тело

И без поминок, натощак

Уйдут, сказав: «Готово дело!»

Октябрь 1928 года

«Дождь и снег, и снова дождь и слякоть…»

Дождь и снег, и снова дождь и слякоть,

Небо стало грязным и сырым.

В эти дни — лишь на могиле плакать,

Все равно над кем, хоть над чужим.

И осенний ветер, сморщив лужи,

Вдруг доносит затаенный вздох —

Это жмется от нежданной стужи

Пэлудь-Айка — васильковый бог.

Он сидит, укрывшись под сосною,

В волосах уснула стрекоза,

И собачьей лаской и тоскою

Смотрят синие прозрачные глаза.

Ноябрь 1928 года

Созвездья

Опять в изгнании светившие Назону

Созвездья смотрятся за листьями в окно,

И место мощному давая Ориону,

Кассиопея путь направила на дно.

О новых подвигах скучающий и хмурый

К зениту движется тяжелый Геркулес,

И быстроногие, как лани, Диоскуры

Исчезли точками в дали ночных небес.

О вы, бессмертные, счастливые герои!

Вам мало, что вас пел божественный Гомер?

Поэты умерли, остыли камни Трои,

Пропали призраки драконов и химер.

А вы по-прежнему царите в синем небе,

В окно затворника глядите вы ко мне.

Кто смеет говорить, что в сумрачном Эребе

Томитесь вы теперь в подземной тишине?

Пускай измерены, рассчитаны орбиты, —

Сквозь сеть тончайшую парабол и кривых,

Пегаса легкие вздымаются копыта,

И слышен храп и крик призывов боевых.

И, точно гении крылатые победы,

Зовут меня опять бороться или пасть

Глаза молящие несчастной Андромеды,

Дракона мертвого разинутая пасть.

Ноябрь 1928 года

Река гуляет

Опять, молодая и злая,

Широко гуляет река,

Кидая, швыряя, ломая

И с неба ловя облака.

Летят очумелые льдины,

Ломая мосты, как забор.

Справляет река именины,

Выходит река на простор.

Чтоб вором пройтись по амбарам,

Трепать жеребенком стога

И, пристань сорвав под товаром,

Его раскидать по лугам.

Хоть будут мальчишки босые,

Забыв о прошедшей беде,

Искать голыши расписные

В спокойной июльской воде,

И спину согнуть ледяную

Придется под скрипом саней

И слушать, как песню глухую

Декабрь запевает на ней.

А нынче, забыв про похмелье,

Про долгие зимние сны,

Скорее навстречу веселью

Широкой, жестокой весны.

12 мая 1928 года

Отрывок

Он уходил один с простреленной рукой,

Как зверь, роняя след кровавый на дороге,