Средь бела дня - [6]

Он её разлюбил? Не беда.

Ведь с любви, точно с гуся вода.

Ведь любовь, не заметив потери,

Тут же торкнется в новые двери,

Поспешит по другим адресам,

Чтобы, внемля другим голосам,

Улыбаться цела, невредима,

Независима, непобедима.

«Стоят волшебные денёчки…»

Стоят волшебные денёчки,

А я застряла в нижней точке.

Качели встали, не летят,

Наверх взметнуться не хотят.

Им надоела амплитуда

Движения туда-оттуда,

Оттуда и опять туда,

Где ослепительное «Да!»

Сей мир восторженно приемлет

И голосам счастливым внемлет,

И даже подпевает им

Нежнейшим голосом своим.

«Но, наверное, в том-то и соль…»

Но, наверное, в том-то и соль,

Что младенец предчувствует боль

Ту, что он испытает на свете.

О, как в плаче заходятся дети,

Как кричат, появляясь на свет

В непостижном предчувствии бед.

«Да как же так? Такой опасный мир…»

Да как же так? Такой опасный мир,

А нас никто, никто не охраняет

И, более того, легко роняет

В одну из беспросветно чёрных дыр.

А кто роняет? Да всё он — никто.

Я лишь «никто» могу призвать к ответу

За то, что никакой защиты нету,

Хотя творится явное не то,

И люки не задраены нигде,

А это значит — снова быть беде.

«Занимается нежный рассвет…»

Занимается нежный рассвет.

Вы прислушайтесь. Слышите? Нежный.

Должен выдаться день безмятежный.

Лучшей рифмы, по-моему, нет

Для кануна непрочной весны,

Для едва зародившейся яви,

Для зари, когда мы ещё вправе

Спать и видеть летучие сны.

«Мы не одни, мы не одни…»

Мы не одни, мы не одни:

Влетели птицы в наши дни,

И свежий ветер к нам вломился,

И луч сюда же устремился,

И не спеша издалека

Сюда приплыли облака,

И, заалев, заря ликует,

И, если день не паникует,

И не боится наступать,

То, значит, можно приступать

К делам. И я берусь за дело:

Пишу, что утро пролетело,

А жизнь, где лёгок птиц петит, —

Она пока ещё летит.

«И, сколько книгу ни читай…»

И, сколько книгу ни читай,

Она свежа и не затрёпана.

И тропка, что давно утоптана,

Она не хожена, считай.

Сюжет, обыгранный сто раз,

Он снова свеж, как утро алое,

И вновь, как нечто небывалое,

Готов томить и мучить нас.

«Я не рву с моим прошлым, я с прошлым не рву…»

Я не рву с моим прошлым, я с прошлым не рву.

Временами я в прошлом прекрасно живу,

Все его закоулки, дворы навещая

И фонариком памяти их освещая.

Я совсем не из тех, кто, шагая вперёд,

Ничего из былого с собой не берёт,

Кто следит за одной злободневностью только.

Да у них же не доля, а малая долька,

Только малая долька, лишь долечка от

Драгоценных, немереных Божьих щедрот.

«А я тогда жила в раю…»

А я тогда жила в раю,

В раю своём Замоскворецком,

Послевоенном, нищем, детском,

Простом, как «баюшки-баю»,

Как двор, как дом, как три звонка,

Что были сказочным паролем

При входе в рай. Давай отмолим

Тот рай. Он есть наверняка,

Хоть не найти туда тропы,

Хотя исчезли окна, крыши,

В нём обитающие мыши,

В него влюблённые клопы.

«Осталось только сбросить вес…»

Осталось только сбросить вес,

Чтобы за краешек небес,

За край небесный ухватиться

И, оказавшись там, где птица,

Висеть и ножками болтать,

И продолжать душой летать,

В лазури временами тая,

И всё-таки не улетая

Далёко от земных дорог,

Когда земной мой выйдет срок.

«Ну да, конечно, жить не весело…»

Ну да, конечно, жить не весело,

Но радость снова перевесила,

Хотя причин-то никаких.

Но, если начинаю стих

Я с жалобы на долю тяжкую,

Его кончаю вместе с пташкою,

Что и сама во всю живёт

И с нею вместе жить зовёт.

Пусть не меня — друзей по пёрышку:

Зарянку, зяблика иль скворушку.

«Какая радостная весть…»

Какая радостная весть:

Вот я опять на свете есть.

Да и заря не побоялась —

Пришла, и встреча состоялась.

«Ну как мы время проведём? —

Спросила я, — Куда пойдём?»

«Давай сперва отметим встречу,

А после я тебе отвечу —

Заря сказала, — Пей до дна».

И вместо терпкого вина

Вдруг подала мне прямо в койку

Свою целебную настойку

Из ветра вешнего, лучей

И птичьих льющихся речей.

«А небеса меня едят…»

А небеса меня едят,

Они едят меня глазами

И, видимо, не знают сами,

Зачем они за мной следят.

А всё, наверно, потому,

Что не даю я им проходу:

То про звезду слагаю оду,

То про небесную кайму.

«И снова лёгкие, узорные…»

И снова лёгкие, узорные

Кочуют тени беспризорные,

Ничейные, под птичий гам,

Кочуют тени тут и там.

Гляжу на них не то с обидою,

Не то с восторгом и завидую

Тому, что ранить их нельзя,

Тому, что можно жить, скользя,

Легко меняя окружение

И вид, и местоположение.

«Вот разгалделось вороньё…»

Вот разгалделось вороньё,

Во мгле ширяя предрассветной.

О чём галдёж их несусветный?

Неужто тоже про неё —

Про жизнь? Но только не общо,

Как у меня, а про детали:

Мол, им чего-то недодали,

Чего-то хочется ещё.

А, впрочем, ведь и я о том

Пою, хватая воздух ртом.

«Когда листа пером касаюсь…»

Когда листа пером касаюсь,

Я не стихи пишу — спасаюсь

От всех затрещин и тычков,

И страшноватых сквознячков,

И тупиков, и бездорожья,

И мир опять Творенье Божье,

С которым в счастье и в ладу

Живу у неба на виду.

«И снова ангел мой на дудочке…»

И снова ангел мой на дудочке

Сыграл и подал мне на блюдечке,

На блюдце с голубой каёмочкой

Мой новый день с небесной кромочкой:

Мол, положи в него, что нравится.

А я стою, боюсь не справиться,

Гляжу на блюдечко растерянно.

Желаний вроде бы немеряно.

Но день с вкраплением небесного

Чего-то требует чудесного —