Справедливость - [9]

— Глубже надо изучать проблемы и лучше писать. — Сказав это, Курочкин хотел было закрыть летучку, но увидел поднятую высоко руку Васильева. — Чего ты?

— Слово прошу.

Васильев занял надлежащую позицию для выступления — он видел Курочкина. У Васильева лирический бас, от этого речь его певучая.

— Товарищ Курочкин всегда нам говорит, что мы не т-так пишем, с-советует писать по-другому. Но как? Если бы я взялся за передовую, мне было бы легче: Михаил Федорович нам часто п-преподает пример. Следуя его испытанному пути, я бы н-написал, что означенной проблеме мы раньше и теперь придаем огромное значение. Дальше я бы сказал: «Но проблема ныне созрела». Виноват, так как в прошлом году в передовой писалось: «Проблема ныне созрела», я бы так сформулировал мысль: «Проблема ныне особенно созрела», в будущем году можно будет написать уже «гигантски созрела». В заключение я призываю читателей «приковать внимание, напрячь силы, засучить рукава». Последний абзац, конечно, лучезарный: «Нет сомнения, проблема будет решена в кратчайший срок». Но нам-то приходится писать статьи и очерки. Товарищ Кур-рочкин, нап-пишите что-нибудь. Дайте нам обр-разец того, как писать. Мы готовы следовать в-вашему примеру.

Посматривая исподлобья на Николая Васильева, Курочкин думал: «Артист, вот артист. Ишь ты, состроил наивное лицо, простодушную улыбку, вроде бы недоумевает: «Как это до сих пор не дошли до мысли, что надо написать образец статьи, очерка, корреспонденции, фельетона — и все будут так писать». Как доверчиво он на меня смотрит, будто уверен, что завтра заместитель главного выдаст «шедевр»…»

— Не думаешь ли ты, товарищ Васильев, что я буду за тебя статьи писать, а ты гонорар получать?

По этой реплике Васильев понял, что Курочкин исчерпал свое терпение, и стал еще собраннее.

— Нет, за меня п-писать не надо, вы п-публикуйте то, что я пишу, прекратите молчаливую войну против меня. Вы мне мстите за критику.

До такого жгучего разговора на летучках еще не доходило.

Курочкин сегодня почему-то не смог держать себя в руках, его нервы шалили. «Хорошо Васильеву болтать, — думал он. — Мне надо все гранки прочитать, побыть на десятке заседаний и совещаний».

— Вы клевещете! — выкрикнул Курочкин. — Мы посмотрим, на что вы способны.

Сверстников остановил Курочкина:

— Ты говоришь, что мы посмотрим, что пишет Васильев. Кто это «мы»? Мне нравится, как он пишет!

— Товарищ Сверстников, мы с тобой можем об этом поговорить, помимо летучки.

— Почему же не здесь? Васильев хороший журналист, и я, например, готов учиться у него.

Курочкин явно сердился:

— Тебе, поэту, здесь есть у кого поучиться. Статьи писать — не стихи латать. — В зале раздался смех. Курочкину это понравилось, он и сам засмеялся. — Думаю, школа газеты «Новая эра» бесследно для тебя не пройдет! — весело закончил он.

Одни сотрудники хмурились, другие с интересом слушали, третьи ухмылялись, но все думали об одном: баталия между Курочкиным и Сверстниковым началась.

В спор вмешался Коробов Яков Васильевич, секретарь партбюро, редактор отдела пропаганды марксизма-ленинизма.

— Спокойнее, спокойнее, Михаил Федорович. Я познакомился с последней статьей Васильева «Откровенность», думаю, ее надо печатать.

— Я тоже ее читал — она бьет по остаткам культа личности, — подтвердил Сверстников.

— Я так же думаю, — согласился Коробов. — Я давно наблюдаю за Васильевым — это хороший коммунист, человек дела. Вспомните, мы его посылали на целину — он неделю работал на току со всеми наравне. И какой материал привез! Вспомните, мы его посылали за очерком в милицию — он вместе с милиционерами участвовал в ликвидации банды воров. Такие корреспонденты, как Васильев, во время войны вместе с солдатами шли в атаки.

Раздались аплодисменты.

— Черт знает, — улыбаясь, сказал Курочкин, подумав, что на летучках до сих пор не аплодировали. — Может быть, я ошибся, что не печатаем «Откровенность», может быть. Раз коллективное мнение «за», я тоже «за». Мнение коллектива превыше всего. — Курочкин прикинул: «Коробов друг Невского, того и гляди пойдет к нему ябедничать и тот даст указание печатать».

Когда-то Яков Коробов предстал перед Невским, уже редактором железнодорожной газеты. В кабинет вошел он худеньким мальчишкой, в плаще, серой кепке, в туфлях. Одна туфля была перевязана бечевкой, носок ее выглядел, как ощеренная пасть щуки. Под плащом виднелась поношенная шерстяная шаль, укутавшая щуплое тело Коробова. Юноша, несмотря на приглашение, не сел.

— Я хочу работать в газете, — сказал он.

Невский улыбнулся: перед ним был персонаж из нашумевшей картины «Путевка в жизнь».

— Хочу работать в газете, — вторично убедительно проговорил Коробов, и ему нельзя было не поверить.

— А что ты умеешь делать?

— Я из детского дома — там писал статьи в стенной газете, буду писать статьи у вас.

Невский еще раз оглядел Коробова с ног до головы: «Легко одет, а на дворе минус тридцать». Он остановил свой взгляд на туфле с оторвавшейся подошвой. Коробов заметил взгляд Невского и пояснил:

— Это я сейчас перед входом в ваше здание запнулся и, вот видите, оторвал подошву. — Он покачал толовой. — Ничего, вечером починю.