Справедливость - [9]
— Глубже надо изучать проблемы и лучше писать. — Сказав это, Курочкин хотел было закрыть летучку, но увидел поднятую высоко руку Васильева. — Чего ты?
— Слово прошу.
Васильев занял надлежащую позицию для выступления — он видел Курочкина. У Васильева лирический бас, от этого речь его певучая.
— Товарищ Курочкин всегда нам говорит, что мы не т-так пишем, с-советует писать по-другому. Но как? Если бы я взялся за передовую, мне было бы легче: Михаил Федорович нам часто п-преподает пример. Следуя его испытанному пути, я бы н-написал, что означенной проблеме мы раньше и теперь придаем огромное значение. Дальше я бы сказал: «Но проблема ныне созрела». Виноват, так как в прошлом году в передовой писалось: «Проблема ныне созрела», я бы так сформулировал мысль: «Проблема ныне особенно созрела», в будущем году можно будет написать уже «гигантски созрела». В заключение я призываю читателей «приковать внимание, напрячь силы, засучить рукава». Последний абзац, конечно, лучезарный: «Нет сомнения, проблема будет решена в кратчайший срок». Но нам-то приходится писать статьи и очерки. Товарищ Кур-рочкин, нап-пишите что-нибудь. Дайте нам обр-разец того, как писать. Мы готовы следовать в-вашему примеру.
Посматривая исподлобья на Николая Васильева, Курочкин думал: «Артист, вот артист. Ишь ты, состроил наивное лицо, простодушную улыбку, вроде бы недоумевает: «Как это до сих пор не дошли до мысли, что надо написать образец статьи, очерка, корреспонденции, фельетона — и все будут так писать». Как доверчиво он на меня смотрит, будто уверен, что завтра заместитель главного выдаст «шедевр»…»
— Не думаешь ли ты, товарищ Васильев, что я буду за тебя статьи писать, а ты гонорар получать?
По этой реплике Васильев понял, что Курочкин исчерпал свое терпение, и стал еще собраннее.
— Нет, за меня п-писать не надо, вы п-публикуйте то, что я пишу, прекратите молчаливую войну против меня. Вы мне мстите за критику.
До такого жгучего разговора на летучках еще не доходило.
Курочкин сегодня почему-то не смог держать себя в руках, его нервы шалили. «Хорошо Васильеву болтать, — думал он. — Мне надо все гранки прочитать, побыть на десятке заседаний и совещаний».
— Вы клевещете! — выкрикнул Курочкин. — Мы посмотрим, на что вы способны.
Сверстников остановил Курочкина:
— Ты говоришь, что мы посмотрим, что пишет Васильев. Кто это «мы»? Мне нравится, как он пишет!
— Товарищ Сверстников, мы с тобой можем об этом поговорить, помимо летучки.
— Почему же не здесь? Васильев хороший журналист, и я, например, готов учиться у него.
Курочкин явно сердился:
— Тебе, поэту, здесь есть у кого поучиться. Статьи писать — не стихи латать. — В зале раздался смех. Курочкину это понравилось, он и сам засмеялся. — Думаю, школа газеты «Новая эра» бесследно для тебя не пройдет! — весело закончил он.
Одни сотрудники хмурились, другие с интересом слушали, третьи ухмылялись, но все думали об одном: баталия между Курочкиным и Сверстниковым началась.
В спор вмешался Коробов Яков Васильевич, секретарь партбюро, редактор отдела пропаганды марксизма-ленинизма.
— Спокойнее, спокойнее, Михаил Федорович. Я познакомился с последней статьей Васильева «Откровенность», думаю, ее надо печатать.
— Я тоже ее читал — она бьет по остаткам культа личности, — подтвердил Сверстников.
— Я так же думаю, — согласился Коробов. — Я давно наблюдаю за Васильевым — это хороший коммунист, человек дела. Вспомните, мы его посылали на целину — он неделю работал на току со всеми наравне. И какой материал привез! Вспомните, мы его посылали за очерком в милицию — он вместе с милиционерами участвовал в ликвидации банды воров. Такие корреспонденты, как Васильев, во время войны вместе с солдатами шли в атаки.
Раздались аплодисменты.
— Черт знает, — улыбаясь, сказал Курочкин, подумав, что на летучках до сих пор не аплодировали. — Может быть, я ошибся, что не печатаем «Откровенность», может быть. Раз коллективное мнение «за», я тоже «за». Мнение коллектива превыше всего. — Курочкин прикинул: «Коробов друг Невского, того и гляди пойдет к нему ябедничать и тот даст указание печатать».
Когда-то Яков Коробов предстал перед Невским, уже редактором железнодорожной газеты. В кабинет вошел он худеньким мальчишкой, в плаще, серой кепке, в туфлях. Одна туфля была перевязана бечевкой, носок ее выглядел, как ощеренная пасть щуки. Под плащом виднелась поношенная шерстяная шаль, укутавшая щуплое тело Коробова. Юноша, несмотря на приглашение, не сел.
— Я хочу работать в газете, — сказал он.
Невский улыбнулся: перед ним был персонаж из нашумевшей картины «Путевка в жизнь».
— Хочу работать в газете, — вторично убедительно проговорил Коробов, и ему нельзя было не поверить.
— А что ты умеешь делать?
— Я из детского дома — там писал статьи в стенной газете, буду писать статьи у вас.
Невский еще раз оглядел Коробова с ног до головы: «Легко одет, а на дворе минус тридцать». Он остановил свой взгляд на туфле с оторвавшейся подошвой. Коробов заметил взгляд Невского и пояснил:
— Это я сейчас перед входом в ваше здание запнулся и, вот видите, оторвал подошву. — Он покачал толовой. — Ничего, вечером починю.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».