Справедливость - [10]

Невский взял Коробова литсотрудником. Коробов начал писать. Принесет заметку, Невский заставит ее переделать. Второй раз покажет, снова потребует переделать. Однажды Коробов взмолился:

— А вы сами поправьте, как другим.

Невский вышел из-за стола, положил руку на плечо Коробову:

— Легкого хлеба захотел.

Яков Коробов пошел, в который раз уже, переделывать статью.

После этого дела у него пошли лучше. Писал он много и бойко — слава могла вскружить голову. Тогда Невский рассказал ему, как Чавга Зулын стал Батором.

На берегу Буир-Нур в юрте родился мальчик. Мать его назвала Чавга Зулын. Мать его хорошо кормила своим молоком, он рос не по дням, а по часам. Потом мать сказала ему, хотя он еще и не все понимал: «Теперь будешь пить кумыс». Чавга стал расти еще быстрее, но от матери не отходил, она его таскала на своей спине, а когда подрос, становила позади себя в седло, и он привык к верховой езде. Однажды Чавга сказал: «Я сам хочу ехать на лошади». Мать не возражала, Чавга хватался за стремя, подпрыгивал, но луки седла не мог достать. «Подожди, сынок, я тебя подсажу»; Мать подсаживала его долго, пока он не подрос. «Ну, а теперь садись сам на коня и скачи».

Чавга Зулын вырос сильным, он лучше всех скакал, лучше всех стрелял из лука, его в сомоне (деревне) называли тархан таян аврага — чемпион чемпионов. Сын сказал матери: «Я самый сильный на всем свете». Мать огорчилась такими словами. «Ты видишь, мать, я выше всех ростом, я шире всех в плечах». — «Верно, — сказала мать, — в нашем сомоне нет тебя сильнее, а свет — это весь мир, он очень большой, там есть сильнее тебя». — «Я их всех одолею!» — запальчиво воскликнул Чавга Зулын и побежал седлать коня. Мать вышла к нему, взяла в руки повод и сказала Зулыну: «Нет, сын, ты не одолеешь их, ты подрос, чтобы достать луку седла, но ты еще не набрался скромности». — «А что такое скромность?» — спросил Чавга. «Это от мудрости, она удваивает силы». — «А где мне ее взять?» — «Будешь любить людей, уважать их, прислушиваться к их советам — у них и возьмешь».

Чавга Зулын долго искал скромность и не заметил, как люди его стали звать «Батор».

Вначале Коробов обиделся на Невского, а потом сообразил, что скромность, которая пошла на пользу Чавга Зулыну, и ему не будет обузой.

В январе 1940 года Яков Коробов, как он говорит, «знакомился с линией Маннергейма». Тогда Коробов был корреспондентом «Правды». Потолкался он в штабе фронта, побыл в армейских соединениях и потом очутился в роте. В своем блокноте он написал: «Мое появление здесь дружно приветствовала артиллерия финнов, подкрепляя довольно организованный хор пулеметным и ружейным огнем». Появились и унылые строки: «День, а тишина, как ночью. Тоскливо». А что дальше было, можно прочитать в «Правде». Он не писал и не рассказывал только о себе, а рассказать было что.

…Генерал Марецков вручил орден Ленина лейтенанту Зиганшину и пожаловался:

— Мы так и не нашли того солдата.

На одном участке в начале боя пуля сразила командира. Все залегли и лежали, потеряв счет времени. Это были томительные и позорные минуты. И вот в белом халате солдат, который лежал рядом с Зиганшиным, сказал: «Рванем, что ли!» Поднялся во весь рост и крикнул: «Вперед!» Потом этого солдата потеряли.

Когда Зиганшин вышел от генерала, в приемной увидел того солдата без всяких знаков различия. Нарушив все уставы, он вбежал к Марецкову, схватил его за руку и потащил за собой.

— Он, он! — кричал Зиганшин.

Это был Яков Коробов, которого Марецков знал лично.

— Он нас повел в бой, он! — кричал возбужденно Зиганшин.

Генерал Марецков с удовольствием обнял Коробова и поцеловал.

— Тебе ведь орден надо дать…

Сергей Сверстников вспомнил, что этот же Коробов в 1940 году пробрался в осажденный Париж. Он имел собственную машину, с разрешения немецких властей поехал на фронт и не стал ожидать, когда фашисты войдут в город. Его больше интересовало, как будут парижане отстаивать честь и независимость своей родины. И он пробрался через две линии фронта, пробрался с помощью бывшего белогвардейца — того, может быть, которого отец Коробова выгнал из России. Он много видел, много слышал и написал о предательстве Петэна и мужественной душе французского народа… Его скромные записки еще понадобятся французским историкам.

Этот Коробов сейчас и вмешался в спор.

4

После летучки Курочкин задержал Сверстникова.

— Ты не обращай внимания на текущие разногласия. Работа: ты мне скажешь неприятность, я тебе… Мало ли что бывает, мне статья нравится, а тебе нет. Это, брат, в порядке вещей. Главное, камня за пазухой не таскай.

Сверстников поднял руку и выпятил вперед ладонь, точно оборонялся.

— Что ты! Что ты!

Сверстникову было неприятно, что он впервые разошелся во взглядах с Курочкиным, и сейчас обрадовался, что Курочкин нашел возможность объясниться.

— Я так и думал, что ты незлопамятный. — Курочкин на секунду умолк, переложил бумаги на столе. — Американцев принимаешь? Смотри, как бы опять насчет бани не задали вопроса.

До прихода в редакцию Сверстникова прием иностранцев был монополией Курочкина, он любил поговорить с гостями. Но с приходом Сверстникова Курочкин решил, что сам будет встречаться с государственными и общественными деятелями, а Сверстников — с журналистами и писателями. Курочкин тогда напутствовал своего коллегу: «С ними очень хлопотно». Сверстников скоро в этом убедился. Один американский журналист спросил его: «Ходят ли в России в баню?» Он весело ответил: «Я уже двадцать лет не был в бане». Через некоторое время в научно-популярном американском журнале «Мэканис иллюстрейтед» появилась корреспонденция Лоуренса Сендерса. Он сообщал об ответе Сверстникова и добавил: «Это, естественно, в характере русских. Человек, посетивший недавно Верхоянск, рассказывает, что с наступлением декабря все в Верхоянске — люди, быки, свиньи, олени — забираются в хижины. Люди начинают пить особый сибирский спиртной напиток, который называется «запой» и который, как утверждают, изготовляется из старого мха, обрезков рогов и газет, настоенных на картофельном спирте. Мужчины, одурманенные «запоем», в течение двух самых холодных месяцев находятся в сладкой спячке… За ними ухаживают их преданные трезвые жены. Когда приходит весна, все, пошатываясь, встают на ноги, и раздается громкий клич: «Эй, люди, пора собираться в степь!»