Справедливость - [12]

— Мы не возражаем, — ответил Хемфри.

Сверстников позвонил художнику.

— Ты можешь нас принять? Да человек пять… американцы… Все в порядке, едем. Не эта, а настоящая картина Шишкина хороша. Знаете, медведей написал не Шишкин, а другой художник — Савицкий.

Вяткина пошла провожать американцев в гардероб. Хемфри взял ее под руку.

— Нам хотелось бы видеть Зименко и Лушкина.

— Они мои друзья, думаю, они охотно встретятся с вами.

— Вы говорите на чистейшем английском языке моей страны, — похвалил Хемфри и подал Вяткиной визитные карточки. — Здесь указан телефон.

Вяткина доброжелательно приняла визитные карточки, ямочка на ее щеке трепетала.

— Я долгое время жила у вас…

— Вот как?!

Американцев встретил коренастый, широколицый, лет сорока пяти мужчина, с приветливой улыбкой.

— Проходите, господа.

Из окна во всю стену широким потоком вливались лучи солнца.

— Здесь, — Сверстников весело обвел рукой мастерскую, — здесь капелька России, здесь теплый луч ее.

Со стен смотрели люди России. Девушка устремила вперед полный решимости взгляд. На ней еще платье школьницы. Завтра она его снимет: ей входить в жизнь. Рядом портреты Михаила Шолохова, Леонида Леонова, Константина Паустовского. Пейзажи: степи, леса, реки, озера.

— Я только что вернулся с Алтая. — Архипов показывает этюды. Горы утопают в синеве, пенятся горные реки, несутся куда-то олени.

Хемфри наигранно воскликнул:

— О, вы, господин Архипов, старомодный художник! У вас есть страшный соперник — цветное фото.

— Это я уже слышал не раз. Мы не боимся цветного фото, страшит оно абстракционистов. Оно страшно этим художникам, они не обладают мастерством, у них нет воли, выдержки. И не только этого у них нет. Глаз их не умеет видеть природу, людей, жизнь. Честно говоря, мне их жалко. Это несчастные люди.

— Вот как! — Хемфри засмеялся. — Но зато вас не жалеют. Новое время жестокое — абстракционисты растопчут вас.

— Грозилась синица море зажечь, — как бы между прочим сказал Архипов. Он накрыл стол скатертью, поставил рюмки, коньяк и водку. — Я вас не готовился встретить. Но по русскому обычаю я гостей встречаю хлебом и солью. — На столе были действительно хлеб, соль, зеленый лук, шпроты, селедка, буженина. — Ваше здоровье, господа!

Выпили и закусили луком с черным хлебом.

— Превосходно! — сказал Филикман.

— На здоровье, — Архипов улыбнулся. — Мы, реалисты, обязаны истории. Искусство родилось вместе с гончарами, кузнецами, плотниками, ружейниками, малярами, портными, ткачами. Мы от них. От кого же идут абстракционисты?

Филикман ответил:

— Ни от кого.

— Неужели вы верите в это? Дерева не будет, если нет корней, дерево не живет, если оно не связано с матерью-землей, не питается ее соками. Какое же может быть искусство, если оно не имеет корней в народе. У такого искусства нет прошлого, нет настоящего, какое же может быть у него будущее?!

Хемфри поднял рюмку, но не выпил, он смотрел на картину «На полевом стане». Его вниманием овладело солнце. Он где-то и когда-то видел такое солнце, но только один раз, оно так много обещало наступающему дню… Да, да, это было тридцать — тридцать пять лет назад, тогда утро он встречал на берегу озера Мичиган, это солнце было ласковое и теплое, как рука матери… И в этот день у него была удача — напечатали его первую большую статью… И не только это: в этот день Мэри, его теперешняя жена, сказала «да», и он стал солидным человеком. С «да» пришло большое приданое от ее отца, видного политического деятеля США.

Хемфри смотрел на девушку: «Черт возьми, она похожа на Мэри, на молодую Мэри…»

Павел Архипов запечатлел в картине полевой стан весной: юноши и девушки на переднем плане, пробудившаяся, в сиреневой дымке степь, огромные поблескивающие пласты перевернутой целинной земли, грачи позади тракторов, ярко-зеленые листья шиповника. С той стороны, где поле еще не вспахано, восходит солнце. Два тракториста заводят тракторы, другие выглядывают из палаток, они шутят — и по выражению лиц можно понять: шутка принята… За палаткой стоит девушка и смотрит в неоглядную даль… Ее и приметил Хемфри. Она ему напомнила Мэри…

Сели в такси. Филикман спросил Сверстникова:

— Вы читали «Историю русской литературы» Струве?

— Да, читал. Струве не поскупился на подтасовку фактов и охаивание советской литературы.

— Струве — это сын вашего знаменитого Струве.

— Народ его не знал и не знает, — ответил Сверстников.

— Не станем спорить, — примирительно сказал Хемфри.

— Я был в Сан-Франциско и присутствовал на лекции Керенского. Много лживого говорил он о моей стране. Когда в сопровождении своих поклонников Керенский хотел покинуть зал, к нему навстречу вышла высокая, стройная, с седой головой женщина с букетом цветов. Керенский с достоинством хотел принять цветы. Женщина подошла и отхлестала цветами щеки Керенского. «Подлец, подлец!» — приговаривала женщина. Она графиня, в 1917 году была среди трех девиц, которые вместо лошадей везли в фаэтоне Керенского.

Хемфри выразил удивление:

— Поэтический вымысел?

Сверстников ответил:

— Нет, правда. Вымысел в книге Струве.

2

Вяткина не замедлила исполнить просьбу Хемфри о встрече с Зименко, Лушкиным и Красиковым. Она позвонила Алексею Красикову и изложила суть дела.