Справедливость - [14]

Лушкину позвонил Алексей Красиков:

— Знаком?

— Да, Валерия Вячеславна только что перевела материалы из американских газет.

— И американские газеты пишут? Я знаю только из английских.

— Американцы опубликовали мое интервью.

— А ты его давал?

— Нет, они наш разговор превратили в интервью. Вот так, брат… Алло, алло! Ты что молчишь?

Красиков ответил:

— Я думаю, надо протестовать. Я не хочу быть в этой компании.

— Чудятся, наверно, тебе классовые подвохи? Милый мой, мы в другую эпоху живем. Будто ты не знаешь, что у кошка с собакой могут мирно жить. Все от нас зависит. В наших силах укротить пыл идеологий.

Лушкин слышал в трубку, как Красиков тяжело вздохнул.

— У меня такое чувство, — проговорил он, — будто они наплевали мне в душу.

Вяткина пыталась отдать себе отчет в случившемся. Ее беспокоил шумный ансамбль английской и американской прессы вокруг имени Лушкина. Она об этом сказала Алексею Красикову. Закралась тревога и за себя. Она боялась, что бойкие американцы, чего доброго, назовут ее, и уж тогда ей несдобровать. Сверстников выгонит ее из газеты. Вяткина прикусила губу и решительно топнула ножкой: «Ох, как бы я хотела вышвырнуть Сверстникова из редакции!.. Вот уж не думала, что попаду в водоворот таких страстей… «Нью-Йорк таймс» и «Таймс» попусту ввязываться в дело не будут… Папа сказал бы, как быть, но папа уже умер». Вспомнила путешествие на пароходе от Москвы до Перми в первый же год по возвращении из США. «Отец днями стоял на палубе и смотрел, смотрел на крутые берега Камы, на рыбачьи лодки, а в Лаишеве выбежал на берег и повалялся в траве: «Какая роскошь!» На обратном пути я уронила платок, ветер его подхватил и понес вперед. Упал на том месте, где различается цвет камской и волжской воды. Папа видел, как вода закружила платок и унесла на дно. «Вот ты как обошлась, — обнимая меня, сказал папа, — платком своим связала Каму и Волгу». Папуля, папуля…»

Валерия Вяткина проснулась с мыслью о Сергее Сверстникове. Она во сне видела его, будто они вдвоем идут по парку. Идут и идут, ни о чем не говоря. Под тенью вековой липы сели на лавочку и обнялись. Она хотела поцеловать его, но не нашла его губ…

Неподдельная, горячая воинственность Сверстникова против идей, которые он не принимает, и сердили ее, и вызывали уважение к нему. Она иногда любуется им: «Искренен, как ребенок…» А статью против Телюмина надо писать, рассказать читателям газеты, «как он попал в объятия дьявола».

Вяткина встала с постели, села и курила одну папиросу за другой. Она брала карандаш и не могла написать ни одного слова.

Она решительно подошла к телефону.

— Сергей Константинович, простите, что так поздно звоню. Я не смогу написать статью о Телюмине.

— Не робейте, помогу.

— Нет. Ни вы, никто другой мне помочь не может. Телюмин и Зименко мои друзья.

Вяткина ждала, что скажет Сверстников, а он не торопился с ответом.

— Против своих друзей выступать сложно… Вы бы раньше мне об этом сказали, я нашел бы другого автора.

Вяткина неожиданно для себя сказала:

— Не решилась… струсила.

— Молодец. Честность прежде всего. Я вас уважаю. Спокойной ночи.

2

Сверстников рассказал Курочкину, что «Таймс» опубликовал интервью Лушкина.

— Пусть почешут языки, позабавятся. Пусть буржуазия тешит себя надеждой.

— Михаил Федорович, а не думаешь ты, что кое-кто у нас клюнул на буржуазную пропаганду? — спросил Сверстников.

— Топорно работают, их пропаганда никого из советских людей не тронет. Не беда, если кое в чем мы им потрафим… Наши идеи мы должны присыпать сахарком, сдабривать укропчиком, петрушкой и…

Курочкин говорил неторопливо и старался образнее передать мысли молодому в газетном деле коллеге. Сверстников хмурился.

— А на кого эта политика рассчитана? На капиталистов, на мелкую буржуазию, на пролетариат, на крестьянство?

— Там люди живут в условиях капитализма, — ответил Курочкин, — дышат капиталистическим воздухом, хоть они и не капиталисты, а в образе их жизни много буржуазного.

Сверстников скептически улыбался.

— Писатель Лушкин в последнем номере толстого журнала высказал мысль, что не только государства с разными политическими системами, но и разные идеологии могут сосуществовать.

— Чего ухмыляешься, пожалуй, можно.

— Вряд ли стоит овчинка выделки, — отрывисто сказал Сверстников. — Нет, никаких уступок в идеологии, никаких заигрываний! Игра в поддавки — опасная игра.

— Уж очень ты горяч, — спокойно заметил Курочкин. — В одних условиях это нельзя, в других можно. Все надо делать во времени и пространстве.

— Какое это время и где это пространство? — не без ехидства спросил Сверстников.

Курочкин тяжело поднялся с кресла и прошел к окну.

— Эх-хе… Солнце уже сильно пригревает, кругом лужи, текут ручьи.

— Да, весна широко шагает, ручьи щебечут, как жаворонки! — Радостная улыбка пробежала по лицу Сверстникова.

— Что-то спать хочется. — Курочкин зевнул.

— Ты сегодня дежуришь?

— Да. Надо еще полосы читать.

Сверстников встал с кресла и пошел к двери.

— Я тебя предупреждаю: будь осмотрительным с иностранцами.

Сверстников удивился такому совету.

— Мы хотим мира; если согласны с этим, давайте жить в мире. Мы не хотим атомной войны; если согласны с этим, давайте уничтожим атомное оружие. Мы хотим мирного сосуществования государств с различным государственным и общественным строем; если согласны, давайте торговать, обмениваться культурными ценностями. Ни слова о том, что мы хотим примирить социализм с капитализмом, ни слова! Так я понимаю наши взаимоотношения с буржуазией. Я считаю необходимым выступить со статьей о выставке Телюмина.