Сполошный колокол - [69]

— Кого убили?

Евдокия остановилась:

— Матушку твою убили, Донат.

— Ты не ошиблась? — спросил он ее тихо и с удивлением увидел, что руки у него перестали дрожать.

— Я не ошиблась, Донат. Их обеих убило, одним ядром.

— Матушку и Варю?

— Какую Варю? Нет, не Варю. Пелагею, матушку Гаврилы-старосты.

— Вон оно что! — Донат скорбно покачал головой, словно разговор шел о чьей-то посторонней смерти. — Вон оно что!

Евдокия помогла ему подняться. Привела ему коня.

— Я не заберусь в седло, — сказал ей Донат.

— Ногами идти дольше. Я помогу, подсажу. Конь сам принесет тебя ко двору твоей полячки.

Донату хотелось попросить эту девушку, чтобы она взяла его к себе, чтоб она научила его жить по-новому.

— Ногу давай! — повторила Евдокия.

«Поздно, — сказал себе Донат. — Поздно проситься под твое крыло, девушка!»

Он ухватился за гриву коня, и Евдокия подтолкнула его в седло.

— А как же матушка? — спросил он. — Как же я оставлю ее?

— Когда будут отпевать, за тобой придут… А сейчас ее не надо видеть. В них — ядром…

Донат наклонился к Евдокии с седла и сказал ей шепотом:

— Это я во всем виноват. Поняла? — И прижал палец к губам.

Евдокия взяла коня за повод и пошла к дому Пани.

Казнь

Тот страшный день длился бесконечно. Ревел медногласно во все колокола град Псков.

Перед народом на дщан поставили архиепископа Макария.

Ему выговаривал Томила Слепой:

— Ты, Макарий, владеешь в Троицком дому многими запасами, лошадьми и людьми. Но ты городу ни в чем не помощник. Запасами не делишься с бедными и маломочными людьми. Лошадей для ратного дела не даешь. Не пустил нынче в бой своих детей боярских и дворян…[22] Знаешь, с начальными людьми у нас плохо. Все мы в ратном деле неискусны, и от твоих ратных людей нам была бы великая польза. Где же ты был, Макарий, когда нынче под стенами били наших людей и брали в плен и Никиту Сорокоума, дворянами брошенного, пленили? Где ты был, Макарий, со своим словом и со своими людьми?

— Я вашему воровству не помощник! — сердито крикнул в ответ Макарий.

Эх, как взметнулась площадь, будто огонь из-под крыши горящего дома вымахнул.

— Смерть!

— Нет! — возразил народу Томила. — Мы попов не трогаем. Но отныне тебе, Макарий, в Троицком дому до людей, и до лошадей, и до хлеба, и до денег — впредь тебе дела нет ни до чего. То все надобно городу.

— На цепь его! — приказала толпа.

И тут же палач заковал Макария в цепи, и отправили его в тюрьму.

Навстречу ему вели дворян, предавших Сорокоума.

Донат вошел в дом.

Спотыкаясь, стал подниматься по лестнице вверх. Ноги подламывались. Сел на порог. Его бил озноб, рубаха взмокла от пота.

К нему вышла Пани.

— Донат, Боже мой! Что случилось? Ранен?

Донат отстранил ее:

— Я не ранен. Пришли служанку с водой. Я умоюсь и приду к тебе.

Ему казалось, что он спокоен и похож на льдину, но голос его дрожал и ноги слушались плохо.

Служанка принесла таз с теплой водой. Помогла ему расстегнуть ремни доспехов.

— Теперь я сам. Уходи.

Умывался Донат не торопясь. Надел свежее белье, легкое простое платье. Он знал, что сделает через минуту и что должен сделать через час. Теперь он и вправду был как льдина.

Пани сидела за пяльцами.

— Донат мой! Ты напугал меня! — сказала она, быстро накрывая платком вышивку.

Он посмотрел мимо нее, на ковер над постелью. Там висел его пояс с талерами. Много ли их осталось?

— Донат! — позвала Пани.

Он не смотрел на нее.

— По твоей милости, Пани, я убил сегодня своего друга Максима Ягу. Я предал Никиту Сорокоума — он в плену. Я расстрелял из пушек свою мать.

— Не надо! — закричала Пани. Она видела, как рука Доната потянулась к сабле. — Ты страшен. Я ли виновата в том, чего ты хотел сам?

— За свою вину я найду себе палача. За твою вину я казню тебя сам.

Он медленно вытянул саблю из ножен. Пани рухнула на колени, схватилась обеими руками за лезвие сабли и целовала, целовала его сапоги.

— Вот видишь… у меня… кровь…

Она и вправду порезалась. Лицо в пыли его сапог. Прикажи ей вылизать их — вылижет. Доната затошнило.

Он бросил саблю, сорвал со стены свой пояс и пошел вон из комнаты.

Взгляд упал на пяльцы. Донат приподнял покрывало. На бархате золотом и серебром был вышит его портрет: красивый болван с капризными губами. На правом глазу лежала пушинка. Донат сдул ее, закрыл портрет покрывалом и быстро сбежал по лестнице вниз.

Он не хлопнул дверью, но ушел из этого дома навсегда.

Агриппина и Дохтуров бежали-таки. Когда в ворота заходили последние войска, Агриппина и «подружка» ее, высоченная красавица, пошли за город.

— Куда?! — крикнули стрельцы-воротники. Агриппина глянула на них глазами бешеными, страдальческими. Сказала глухо:

— Что-то мы своих мужей среди вернувшихся с поля не приметили! Пойдем на поле поищем.

— Нельзя! К Хованскому попадете.

— Хованский с бабами не воюет. Ну а коли кто сунется, у меня на таких вот что есть.

Агриппина выхватила вдруг из узла пистолет и ткнула им в грудь ближайшему стрельцу.

— Фу-ты, черт! Напугала! — шарахнулся он в сторону. — Ступайте! Бог с вами! А все ж поглядывайте.

— Поглядим. Не бойся, — сказала Агриппина, взяла за руку «подружку», и они пошли в сторону Власьевского острожка. Там все еще не убраны были убитые псковичи.