Сполошный колокол - [70]

— Какие бабы! — тряхнул восхищенно головою стрелец. — Ради такой верности я бы из мертвых воскрес.

На Рыбницких воротах ударили в сполошный колокол.

— Чего там? — удивился стрелец.

— Дворян казнить будут, — ответили ему.

Стрелец посмотрел вслед уходящим «бабам» и удивился. Бабы, подхватив подолы, бежали что есть мочи к острожку. Теперь уже не бойкая тащила за руку длинную, а длинная волокла за собой бойкую. Ноги вскидывала под юбками по-чудному.

— Куда они бегут? — испугался стрелец. И вдруг он все понял: — Длинная-то мужик. Мужик и есть. Бегунов, изменщиков проморгали.

— Может, из пушки по ним шарахнуть? — спросил воротника пушкарь.

— По мужику бы можно, да ведь с ним баба.

— Баба ли?

— Баба! Да еще какая!

— Воскрес бы для такой-то из мертвых?

— Воскрес! — исто повторил стрелец. — Для дружка-то как старалась. Говорила со мной — бровью не повела. А чать страшно ей было!

А на Троицкой площади не шумели.

— Афанасий Вельяминов! — прозвенел голос Томилы Слепого.

На дщан взошел седой воин.

Томила Слепой сказал ему:

— За предательство городу Пскову — казнить тебя смертью!

— Я служил государю и Русскому государству честно! А потому гляжу вам, люди, в глаза перед смертью прямо.

Подошел к плахе, положил голову.

Сверкнул топор палача.

— Самсон Тюльнев!

Вторая голова покатилась.

— Воин Всеславин с сыном. Матвей Тимашов с сыном. Кирилл Горышкин, Петр Сумороцкий, Федор Нащокин, Богдан Чиркин.

Десять голов слетело с дворянских плеч.

Постояли люди, помолчали и тихо пошли с залитой кровью площади.

На дщан быстро поднялся Гаврила Демидов:

— Стойте, псковичи!

Остановились.

— Скажите, как будем дальше биться с князем Хованским? Нет среди нас больших воевод, нет! А дворяне, которые ратному делу обучены, воевать против князя не хотят. Что будем делать?

Молчали.

— Тогда послушайте то, о чем мы во Всегородней избе с ближними моими людьми думали… Выход у нас один — просить помощи в Литве. У нас заготовлена грамота к литовскому королю. Томила Слепой сейчас прочтет вам ее.

— Нет! — глухо сказала площадь.

Гаврила вздрогнул. Это был не крик, не шум, каждый человек на площади сказал «нет» будто бы про себя.

— Почему же нет? — в отчаянии спросил у народа староста.

— Нет! — громко сказали люди. — Не бывать Пскову под Литвой!

— Никто о том и не помышляет! — крикнул Гаврила. — Мы хотим нанять обученных строю иноземных солдат и офицеров. Мы…

— Нет! — взревела площадь. — Порвите грамоту свою!

Гаврила склонил голову перед народом. Взял у Томилы лист с письмом, разорвал его на восемь частей.

Поединок

Донат постучал в дом Прокофия Козы.

Тот обрадовался гостю:

— Заходи. Щец пустых похлебаем.

— Спасибо. Чего хмурый-то?

Прокофий Коза рукой махнул:

— О радостях ли думать?.. Беда за бедой.

— Тяжелое время…

— Тяжелое!.. Больно поздно у Гаврилы в мозгах прояснилось… Хотел воевать, никого не обижая. Все на дворян наших надеялся. Они ведь псковичи. Невдомек, что Хованский пришел под стены на защиту не нас с тобой, а этих самых дворян. Вон и моя жена, как узнала, что дворян казнили, «Злодеи!» — говорит, и к соседке убежала слезы лить… Не пожалела, — у Прокофия вдруг губы покривились, всхлипнул вдруг, — не пожалела Никиту Сорокоума, которого эти дворянчики на погибель кинули. Максимушку не пожалела… А, что там! Всех их надо извести, всех купцов, всех дворян, если победить хотим. Всех! А не то — они нас.

Донат остановил его:

— Погоди! Я к тебе за делом пришел.

— Похлебаем щец, тогда и порешим все дела.

— Я пришел к тебе, чтобы ты свел меня к Зюссу.

— В тюрьму?

— В тюрьму… Он мне должен жизнь отца. Я его вызову на поединок и разочтусь.

— У Гаврилы спрашивал дозволения?

— Его теперь без пользы спрашивать. Молчит. Думает.

— Пусть думает. Может, не поздно еще. Одолеешь немца-то?

— Одолею.

— Я буду сражаться на шпагах! — сказал Зюсс, когда ему предложили выбрать оружие.

Донат владел саблей, шпагу держал один раз в жизни, в ту ночь, на меже.

— Шпага так шпага! — пожал он плечами.

Донат сник. Приготовления к поединку закончились, а он уже ничего не хотел. Он не хотел даже убивать этого немца. Бились на людях. Дело честное.

Зюсс дрался великолепно. Не прошло и минуты, как у Доната появились царапины на левом плече и на кисти правой руки.

«Нужно быть внимательным!» — приказал себе Донат и тут же получил удар в грудь.

Донат упал. К нему подбежали. Он оперся на чьи-то руки и, прежде чем потерять сознание, попросил:

— Немца не трогать! Он мой! Я его вызываю, как только поправлюсь.

Донат сказал это громко и ясно. Потом наступила для него тьма. Целый месяц он никого не узнавал.

Ночью Гаврила был на чердаке Томилы Слепого. Томила писал грамоту.

— Кому? — спросил Гаврила.

— Анкудинову.

— Тимошке? — Гаврила потянул у Томилы грамоту из рук и, не читая, порвал. — Народ запретил нам обращаться за помощью к чужеземцам.

— Нам нужна всего тысяча солдат. Мы купим их через Анкудинова. Они придут, не заходя в город, но с нашей помощью разобьют Хованского, мы с ними расплатимся. И — до свидания!

— Народ нельзя обманывать, — сказал Гаврила твердо. — Его и не обмануть. Все тайное становится явным…

— Гаврила, сегодня все были против нас. Молчуны подняли головы. Недолго и до предательства. Подкупят стрельцов, впустят Хованского…