Сполошный колокол - [60]

Мальчишке было годков десять — мужичок, а упрямства как у матерого мужика. Догадался, чего от него хотят, и замолчал. Лаской — молчит, пугнули — молчит. Накормили. От еды не отказался, ел жадно: голодно, видно, в лесу. А как дошло до вопросов, ложку отложил, уставился в одну точку — и хоть режь его.

Решили бить, да перед битьем доложили Ордину-Нащокину: мальчишку, мол, поймали, по всему видать, из лесных жителей. Велел привести пред очи.

Привели. Поглядел Ордин-Нащокин на мальчишку и сказал ему:

— Ты не слепой и не глупый — видишь, что я, человек государя, тобой, крестьянским мальчишкой, занимаюсь. Значит, у меня к тебе и к твоему отцу дело есть.

Молчит мужичок, будто и не слышит, что ему говорят.

— Не бойся, — вел свою линию Ордин-Нащокин, — бить я тебя не позволю, отпущу на все четыре стороны, даже если ты ни одного слова не скажешь, но прежде хочу все-таки спросить — нет, не о том, где прячется ваша деревня, — о другом. Скажи мне: ты хочешь, чтобы на твою деревню нагрянули поляки или шведы?

Мужичок удивился вопросу.

— Не хочу, — ответил. — Кто такое захочет?

— Вот и я так же думаю, как и ты: никто из русских беды своей земле не хочет. А ведь врага теперь в любой час жди. Смекаешь — отчего?

— Не-ет.

— Оттого, что мужики — твой отец, твои братья, соседи твои — бросили деревни и попрятались. Бери землю кто хочет. Не нужна.

— Как — не нужна? — нахмурился мужичок. — Земля нужна, жить только на ней мочи нет.

— Почему же?

— Свои своих бьют. Хованский-князь войной пришел.

— Не войной. Тот врет, кто так говорит. Хованский пришел усмирить псковских мятежников, до крестьян ему дела нет… Вот и смекни: покажешь нам дорогу к отцу — будет мир на нашей земле, заупрямишься — придут войной шведы и поляки. — Знал Ордин-Нащокин, чем пронять русского человека, будь он мужик или мальчик: на любви к родине играл хитроумный дворянин. — Надумал?

— Думать тут нечего. Только не врешь ли ты?

— Дворянин никогда не врет, — нахмурился Ордин-Нащокин.

— Так-то оно так, — сказал мужичок и почесал затылок.

Ярость кипела в груди Афанасия Лаврентьевича. До чего дожили — несмышленый мальчишка слову дворянина не верит! Впрочем, паренек куда как смышлен. У иного боярина соображения меньше, чем у него: о родине-то думает.

— Смотри! — достал нательный крест, поцеловал. — Веришь теперь?

— Верю. Ну, гляди только! Обманешь меня, Бог тебя не простит! Отец-то мне все равно порку устроит, — сказал и пошел в лес.

«А ведь он умница!» — подумал Ордин-Нащокин.

Мужичок привел его отряд к землянкам. Мужики выслушали дворянина и решили вернуться в деревню. Отец мужичка сказал Афанасию Лаврентьевичу:

— Другому, может, и не поверили бы, а тебе, дворянин, верим. Мы тебя помним. Ты нас уговаривал деревню не бросать, когда еще поляки грозились войной. Правду говорил — не всякого брёха бояться нужно. А ты, Гришуха, — повернулся мужик к сыну, — порты снимай. Сам буду бить за то, что запрет нарушил и привел сюда чужих.

Гришуха покорно развязал поясок на портах.

— Погоди, — остановил его Ордин-Нащокин и стал просить отца: — Не виновен парнишка! Ты его не бей. Кончится смута, разыщу вашего помещика, и возьму я твоего сына к себе в слуги. Учить его буду.

— Это как тебе угодно, господин, — ответил отец Гришухи, — но пока он мой сын, и я за него в ответе. Слово старших — закон, а он этот закон переступил, и за то должен быть наказан…

Как ни бился Ордин-Нащокин, не отстоял он Гришуху: побил его отец при всех. Не больно, да стыдно.

Томила Слепой судит

В тот же день под Ворончей, между Опочкой и Островом, случился большой бой. Иван Сергушкин со своей крестьянской армией напал на опочкинское дворянское ополчение и на стрельцов. Крестьяне шли в бой, как на Масленице хаживали — стеной на стену. Потеснили стрельцов, подобрели, пленных стали журить: зачем, мол, против своих идете, раненых собрали. Тут на них и ударила с двух сторон дворянская конница.

Коли наших погнали, бежать надо. На Масленице-то иначе не бывает. На Масленице-то, коли страшно, лечь можно. Лежачих на Масленице не бьют. Ну а тут другое дело. Тут — война. Показал врагу спину, убежать не успел — убьет. И крестьян убивали. С малым отрядом уходил со страшного поля Иван Сергушкин. Понял он, да поздно: одно дело — гонцов перенимать, другое дело — биться с государевым войском.

Донат услыхал про то, что Сергушкин бит, на рысях повел отряд к Острову, спеша соединиться с местными стрельцами. Стрельцов в городе не застал. Верные Пскову, они вышли дать бой дворянскому ополчению Опочки в чистом поле и столкнулись с ним грудь в грудь в шести километрах от города. Битва шла уже целый день. Атаковали дворяне, но пробиться к городу не могли.

Томила Слепой посоветовал Донату подойти к стану стрельцов Острова теперь же, ночью, и зажечь костры. Войско Опочки увидит, что и островичанам пришла большая помощь, испугается и повернет назад.

— Нет, — сказал Донат, — мне приказано не испугать, а разбить. Пусть мои люди сегодня отдохнут с дороги. На поле битвы мы придем завтра, когда дворяне втянутся в сражение, тогда-то мы и ударим.

Томиле понравилась твердость Доната, но он попытался отстоять свой план: