Сполошный колокол - [32]

Макарий, не ждавший такого известия, заторопил службу, но скоро опомнился и, наоборот, стал ее затягивать. Да сколько веревочке ни виться — кончилась служба.

Макарий молча стоял на алтаре и будто бы прислушивался. Глядя на него, все, кто был в церкви, притаились и прислушались. Море! Море подкатило к Надолбину монастырю.

Архиепископ понял: промедлишь — море ворвется в храм, и тогда спасения не будет.

Спокойно, с торжественной суровостью в лице вышел из церкви. Ни в какой праздник не ждали так владыку, как сегодня. Человеческий коридор привел его на Троицкую площадь. Здесь был весь Псков.

Люди не только заполнили площадь — облепили крепостные стены, крыши домов, на колокольни забрались.

Макария — на дщан. Вот оно, человеческое море! И какое злое! В руках у людей палки и камни. Каждый грозит убить! Кричат все. Все спрашивают, но о чем? Имя Хилкова почему-то поминают.

Макарий к смерти приготовился, но вдруг заметил, как, раздвигая толпу, двинулись к дщану решительные люди. Это были хлебники.

И взошел на дщан к Макарию властный человек. Заслонил собою архиепископа и поднял руки. Море в недовольстве взревело, готовое раздавить нежданного защитника. Но море было людское. А люди любопытны. Замолчали. И тогда те, кто пробились к дщану и теперь стояли вокруг стеной, крикнули:

— Гаврила, говори!

— Люди! — взревел хлебник. — Много шумим, мало делаем. Я буду спрашивать Макария — пусть он нам ответит.

Толпа поняла — пред нею вождь. Она давно устала от всеобщей бестолочи и согласилась быть ведомой.

— Спрашивай, Гаврила-хлебник!

— Зачем, владыко, — начал Гаврила допрос, — зачем ты посылал к Хилкову, воеводе, грамоту?

— Затем, — ответил Макарий, подчиняясь магической власти Гаврилы, — чтобы проведать о здоровье князя.

— А просил ли ты, владыко, Хилкова принять наших челобитчиков да послать их к государю за приставы?

— Упаси Бог! — вскричал Макарий.

Толпа недовольно огрызнулась, но взмахом руки Гаврила заставил замолчать.

— Поклянись Богом, владыко, что не по твоему письму князь Федор Андреич Хилков послал наших челобитчиков в Москву скованных цепью, а Юшку-сапожника под приказ подкинул! Поклянись!

— Клянусь! — твердо сказал Макарий и, поворотившись к Троицкой церкви, перекрестился.

Толпа обмякла, но Гаврила был неумолим:

— А скажи-ка, владыко, где прячется дворянин Мишка Туров, что вывез из твоей кельи врага нашего Федьку Емельянова?

Толпа взревела:

— Отдай Турова, Макарий! Отдай, не то самого прибьем!

— Нет у меня Турова! Сбежал он от меня, — со слезами отвечал архиепископ.

К нему потянулись руки, хватали за одежды, тащили вниз. На помост вскочил Ульян Фадеев, вырвал у безумцев владыку:

— Опомнитесь! Побойтесь гнева Господа!

— На цепь его! Как наших челобитчиков на цепь — так и его! — орали.

Гаврила подхватил этот крик:

— Народ, ты хочешь посадить владыку на цепь за многие вины его перед тобой? Пусть так и будет!

Стрельцы прибежали с цепями.

На глазах у всех Макария заковали и повели в темницу.

Гаврила спрыгнул в толпу, но тут Прокофий Коза привез Нумменса. Про немца уже забыли, теперь вспомнили, и лихо ему пришлось.

Народ почуял власть, народ хотел знать все тайны государевы и все дела вершить самостоятельно. Нумменс очутился на дыбе. Его спрашивали, когда придут под Псков и Новгород шведские войска, а он не знал. Он твердил: «У нас с вашим государем замирение». Твердил упрямо, до тех пор, пока рьяные палачи не выкрутили ему руки. Нумменс потерял сознание.

Тогда псковичи вспомнили, что до конца не расспросили Арцыбашева. И кто знает, что было бы с царским гонцом, но на дщан вновь поднялся Гаврила.

Уговорил сход снять Нумменса с дыбы, а чтобы спасти от смерти Арцыбашева, просил позвать на площадь воеводу Собакина: пусть он скажет, бывают ли царские грамоты без приписи дьяка.

Собакина притащили полумертвого от страха. Он сказал, что грамоты, писанные на одном листе, бывают и без приписи. Ответ народу не понравился: выходит, Арцыбашев настоящий царский гонец? Собакина столкнули с дщана, кинулись к Арцыбашеву, но Гаврила со своими хлебниками навел порядок.

— Нехорошо у нас выходит! — сказал он толпе. — Так править дело — мы и друг друга переколотим. Старосты наши отстранились от всего, давайте выберем новых старост!

Толпа обрадовалась — появилась новая забота: выбирать. Но выборы прошли мгновенно. Выкрикнули его самого — Гаврилу Демидова — хлебника, другим старостой был назван Михаил Мошницын. А Ульяну Фадееву наказали сидеть во Всегородней избе, думать вместе со старостами.

Новые старосты решили, а народ поддержал их: Арцыбашева отдать за пристава[15]. Давать ему в день на прокорм воды да сайку. Нумменса отвезти в Снетогорский монастырь и руки ему вправить и вылечить. Макария с цепи отпустить, если он согласится разыскать Турова.

Макарий согласие дал.

Началась во Пскове новая жизнь.

Сполошный колокол

На Троицкой площади — веселынь. Страшное дело не страшно, коли за все содеянное все в ответе. А вот как с площади — тут и задумаешься. На зов сполошного колокола всем городом бегут — за город стоять едино. Уходят с площади каждый по себе. Уходят — в избы и в терема, в землянки и на паперть под открытое небо, с рукой.