Сполохи - [36]

Вот и на месте старого дома Красоткиных, с сараем, кривым хлевушком и садом, теперь стояла пятиэтажная белая коробка, утыканная множеством антенн, — родители получили двухкомнатную квартиру в такой же коробке напротив. Как дети, они радовались водяному отоплению, газу, балкону, жаловались, что не стало сил на уход за собственным домом с его прожорливыми печами, имеющими обыкновение течь крышами, гнить — полами, беспокойным хозяйством, хоть и держали-то напоследок одних лишь кур. Алексей слушал их с грустью, и было жаль зеленую улочку, что подмята здесь навсегда, знал, что и старики о ней жалеют, даже забираясь в ванну с голубой горячей водой, — так уж консервативна людская психика.

На индустриальные пейзажи Алексей нагляделся вдоволь в Сибири и на Урале, в Казахстане и Средней Азии, то есть там, где бывал на практике или работал, и покровским новостройкам предпочел все же покровские развалины, стены из валуна на Замковой горе, сложенные шесть с половиной веков назад. Здесь прошло его детство, и здесь всегда было покойно и одиноко.

Ему нравилось разглядывать уцелевшую кладку, ревниво определять, где первозданная, а где реставрированная, представлять, как все это когда-то делалось. Птиц, что поселяются под карнизами башен, в бойницах, в трещинах — во всяком пригодном месте, — тут редко тревожат, и кажется, что они ровесники стен. Трава, растущая меж камней и щебенки, обычно выгорает уже к середине лета, потому что издревле строились на сухих возвышениях и потому что в руинах мало тени.

Или шел на пустующий по утрам стадион, жмурясь на солнце, сидел на теплых деревянных лавках перед футбольным полем, с вытоптанной травой у ворот и высокой, густой, хоть корову паси, по центру. Часа в два-три пополудни здесь появляются с мячом мальчишки и гоняют до изнеможения, а в день отъезда Алексея состоялась встреча космического значения: «Электротехник» (Покровск) — «Электротехник» (Кавказ), как значилось на афише. Не команду Тбилиси или, скажем, Махачкалы принимал великий град Покровск, а команду всего электротехнического Кавказа, на мелочи не размениваемся…

На афише, кстати, какие-то резвящиеся мальчики карандашом приписали: за гостей играют Хирса Цинандали, Агдам Ративани, Рислинг Каберне и тому подобное, продемонстрировав определенное остроумие, неплохие познания в марках вин и крайне слабые в русском языке — Алексей уже не помнил, как были исковерканы слова. Мальчики были, наверно, из тех, что на уроках химии дерзко называли среди известных им жиров свиной да говяжий и под хохот класса, хлопая плутовскими глазками, оправдывались, что они «УО», то есть «умственно отсталые», и какой, стало быть, с них спрос…

…На перекрестке Ямной с более солидной, мощеной улицей — там время от времени мелькали машины — лоточница продавала золотистые марокканские апельсины, в очереди стояли несколько человек. Алексей, думая о своем Покровске, шел и припоминал, когда же ему довелось впервые попробовать этих заморских плодов. Кажется, когда он насовсем оставил Покровск, уже в Москве, в первый студенческий год. Да, так оно и было — перед зимней сессией.

Он натаскивал по немецкому языку сына институтского доцента — таково было решение комсомольского бюро — и ходил в их дом на улице Кирова. В первом этаже размещался магазин чая, украшенный китайскими бумажными фонариками, а наискось серела громада главпочтамта. У подопечного Алексея от немецкого была оскома, он вяло и уныло бубнил вслед за ним всякие там футурумы, папа был на лекциях, а мама сидела с ними, с жалостью глядела на худого нескладного гостя в дешевом лыжном костюме (в первом костюме в его жизни вообще) и с кудлатой головой, который не уставал пялить восхищенные глаза на столицу, с радостью узнавать архитектурные и исторические знаменитости, виденные раньше только на открытках, в кино, на марках серий «800-летие Москвы», «Московский метрополитен» и тому подобное. Все было заочно знакомо и все было внове, потрясенный мир почти лежал у ног честолюбивого мальчишки, коль принимал его, — метро, балет с Плисецкой, опера с Козловским и «Вальпургиевой ночью», трехзальный кинотеатр «Метрополь», стереокино с «Алеко» и «Майской ночью», шляющиеся по улицам гроссмейстеры и поэты, Сокольнический парк, Крымский мост, музеи, «Ленинка», здания посольств с лимузинами у ворот, Ростислав Плятт, Яншин, Образцов, «Явление» Иванова, пейзажи Куинджи, табачные концерны «Дукат» и «Ява», первые московские небоскребы, издали напоминавшие церкви, что должно было соответствовать, наверно, по мысли зодчих, национальному духу, мягкий московский говор, мудрый Алейников в потертом пальто, кормящий хлебными крошками воробьев и голубей на пустынном бульваре, мемориальные доски на домах, оправленных понизу диабазом, карельским гранитом или лабрадоритом с синей искрой, Павел Лисициан, который для студентов пел на «бис» до тех пор, пока самим студентам не становилось совестно. Нет, столица явно обделила родной Алексеев райцентр, в котором в ту пору еще не выступала футбольная объединенная команда северо-кавказских и закавказских республик, он никак не мог свыкнуться с этим колоссальным средоточением культуры, истории, памяти, ходил как блаженный, с глуповатой улыбкой на пухлых губах, всюду хотел успеть, все посмотреть, потрогать и даже в одну и ту же баню — не то что в кинотеатр! — не ходил поначалу дважды.