Сперонара - [30]

Все тут же обернулись назад: можно сказать, что мы видели приближение ветра; впереди него неслась полоса пены, позади которой море начинало ощетиниваться вздымавшимися волнами. Матросы бросились вперед: одни к бушприту, другие — к небольшой грот-мачте; они распустили фор-марсель и маленький треугольный парус, название которого мне неизвестно, но, как мне показалось, он соответствовал грот-марселю обычного парусника. Тем временем мистраль, предваряемый свистом, не лишенным некоторого величия, мчался на нас, как беговой конь. Мы почувствовали, как он налетел: почти тотчас же наша маленькая барка затрепетала и ее паруса вздулись так, словно собирались лопнуть; судно зарылось носом в воду, вспарывая ее, подобно огромному лемеху плуга, и мы ощутили себя перышком, летящим по воле ветра.

— Однако, — сказал я капитану, — мне кажется, что во время бури моряки не подставляют судно под удар стихии, как это сейчас делаем мы, а спускают все паруса. Как объяснить, что мы поступаем не так, как это принято?

— О! До этого пока не дошло, — ответил капитан, — сейчас дует благоприятный ветер, и, стоит ему продержаться хотя бы двенадцать часов, на тринадцатый мы окажемся недалеко если и не от Палермо, то от Мессины. Вы непременно хотите попасть в Палермо, а не в Мессину?

— Да нет, я хочу попасть на Сицилию, только и всего. Так вы говорите, что ветер, который теперь дует, благоприятный?

— Это превосходный ветер, но, к сожалению, у него есть заклятый враг — сирокко, и поскольку сирокко дует с юго-востока, а мистраль — с северо-запада, то, когда они сейчас встретятся, будет жаркая схватка. А пока надо продолжать пользоваться тем, что посылает нам Бог, и постараться продвинуться как можно дальше.

В самом деле, сперонара летела как стрела, вздымая по обеим сторонам огромные хлопья пены; погода портилась все больше и больше; облака, казалось, отрывались от неба и опускались на море; в довершение всего начали падать крупные капли дождя.

Таким образом, меньше чем за час мы проделали примерно восемь—десять миль; затем дождь стал настолько сильным, что, сколь ни велико было наше желание оставаться на палубе, нам пришлось вернуться в каюту. Проходя мимо люка на корме, мы увидели нашего повара, который катался посреди дюжины бочек разных размеров и выглядел при этом совершенно бесчувственным, как если бы он был уже мертв. С тех пор как мы вступили на борт, беднягу мучила морская болезнь, и в часы трапез нам не удавалось добиться от него ничего, кроме душераздирающих жалоб по поводу того, что он, на свою беду, пустился в это плавание.

Мы вернулись в каюту и бросились на матрасы. Милорд, ставший кротким как ягненок, последовал за своим хозяином, поджав хвост и опустив голову. Едва оказавшись в каюте, мы услышали, что на палубе поднялся страшный переполох, и слова: "Burrasca! Burrasca![4]", громко произнесенные рулевым, привлекли наше внимание. В тот же миг наше суденышко принялось раскачиваться столь странным образом, что я понял: сирокко и мистраль, наконец, встретились и два этих давних врага затеяли драку у нас над головой. Гром тут же принял участие в схватке, и до нас доносились его раскаты, заглушавшие адский шум, который производили волны, ветер и наши матросы. Внезапно раздался голос рулевого, перекрывший шум людской возни, вой ветра, плеск волн и грохот грома и самим своим звучанием призывавший к немедленному повиновению: "Tutto a basso!" ("Спустить паруса!")

Палуба затряслась от топота матросов и их подбадривающих друг друга криков, но, невзирая на готовность действовать, которую они выказывали, сперонара так сильно накренилась на левый борт, что я, будучи не в силах удержаться на месте при уклоне в 40—45 градусов, налетел на Жадена; после этого мы поняли, что происходит нечто необычное, и ринулись к двери; волна, уже готовая ворваться в каюту, в то время как мы собирались оттуда выбраться, утвердила нас в этом мнении; мы уцепились за дверь и держались за нее, несмотря на сильные толчки. Хотя часы показывали лишь пять-шесть часов вечера, ничего не было видно, настолько беспросветным был окружающий мрак и плотным дождь. Мы окликнули капитана, чтобы узнать, что происходит, но в ответ послышались какие-то невнятные крики; в тот же миг раздался страшный раскат грома, небо, казалось, вспыхнуло и раскололось, и мы увидели, как все наши матросы, от капитана до юнг, ухватились за грот, намокшие веревки которого не желали двигаться в шкивах. Между тем судно накренилось еще сильнее; мы буквально шли на боку, и конец реи был погружен в воду.

— Спустить паруса! Спустить паруса! — продолжал кричать рулевой тоном, указывавшим на то, что нельзя было терять ни секунды. — Спустить паруса, черт подери!

— Режьте! Рубите! — кричал капитан. — В Мессине есть парусина, черт возьми!

И тут мы увидели, как над нашими головами, казалось, пролетел человек; точнее, это была тень человека, прыгнувшего с крыши каюты на бортовое ограждение, а оттуда — на рею. В тот же миг послышался тихий треск рвущейся веревки. Только что натянутый, наполненный воздухом парус обвис и сам освободился от пут, державших его вдоль реи; еще какое-то мгновение, удерживаемый последним тросом, он развевался на конце реи, словно гигантское знамя. Наконец, этот последний трос, в свою очередь, порвался, и парус исчез из вида, подобно белому облаку, унесенному ветром в небесные просторы. Сперо-нара выпрямилась. Весь экипаж испустил радостный возглас.