Сперонара - [176]

Через некоторое время после того, как он уехал, в Барселону прибыл Джованни да Прочида.

Джованни попросил аудиенции у короля дона Педро и тотчас же ее получил, ибо слава о нем дошла и до Кастилии, где все знали, что он и доблестный воин, и надежный советчик, и великий врачеватель. Джованни рассказал дону Педро обо всем, что он недавно видел своими глазами, и насколько Сицилия готова взбунтоваться. Король Арагонский молча выслушал этот рассказ от начала до конца и, когда Джованни закончил, отвел его в свою комнату и показал ему в качестве ответа перчатку Конрадина, пригвожденную в ногах королевской кровати, между кинжалом и шпагой.

Это был ответ; однако, каким бы красноречивым он ни был, Джованни да Прочида счел его недостаточно понятным. Поэтому несколько дней спустя он добился, чтобы его снова приняли и, держась уже более смело, чем в первый раз, настойчиво попросил дона Педро объясниться яснее. Однако дон Педро, который, по словам его историка Рамона де Мунтанера, был государем, в любом деле думавшим в начале, в середине и в конце, ответил только, что король, прежде чем что-либо предпринять, должен подумать о трех условиях:

1) о том, что может помочь или помешать ему в его начинании;

2) о том, где он найдет деньги, необходимые для его начинания;

3) о том, чтобы полагаться лишь на людей, способных сохранить это начинание в тайне.

Прочида, будучи здравомыслящим человеком, ответил, что он признает справедливость этого правила и что на него можно положиться в отношении этих трех условий, соблюдения которых требует дон Педро.

Таким образом, Педро Арагонский и Джованни да Прочида и на этот раз ни о чем не договорились; на следующий день после этого свидания Джованни да Прочида сел на какой-то корабль, не сказав, ни куда он направляется, ни когда вернется.

Положение короля дона Педро было и в самом деле сложным, и у него были основания для беспокойства относительно всех трех указанных им пунктов.

Запад не мог предоставить королю Арагонскому ни одного союзника для борьбы против Карла Анжуйского; его казна была пуста, и, если бы малейшие сведения о том, что он замышляет свергнуть короля Сицилии, выплыли наружу, то папы, поддерживавшие Карла, не преминули бы отлучить дона Педро от Церкви, как они поступили с Фридрихом, Манфредом и Конрадином. А ведь все трое кончили весьма плачевно: Фридрих погиб от яда, Манфред — от меча, Конрадин — на эшафоте.

К тому же, существовала весьма тесная связь между королем доном Педро и королем Филиппом Смелым, его зятем. Когда дон Педро был еще почти ребенком, он явился ко двору французского короля, где его приняли с большими почестями и где он оставался два месяца, принимая участие во всех играх и турнирах, проводившихся по случаю его приезда. За эти два месяца оба принца настолько сблизились, что поклялись друг другу верой и честью, что они никогда не станут вооружаться один против другого ради кого бы то ни было на свете, и в подтверждение этой клятвы причастились одной и той же просфорой.

До сих пор эта дружба оставалась нерушимой, и нередко, в знак этой дружбы, король Арагонский имел в одном углу щита, висевшего у седла его лошади, герб Франции, а в другом — герб Арагона; так же поступал и король Франции.

Так разве объявить войну Карлу Анжуйскому, дяде короля Филиппа, не означало первым нарушить все данные клятвы?

Однако, в то время, когда все эти вопросы, казалось, было невозможно уладить, Бог позволил, чтобы они, к величайшему благу Сицилии, разрешились сами собой.

Михаил Палеолог, великий коннетабль и великий доместик греческого императора, правившего в Никее, только что низложил императора Иоанна IV, выколол ему, как водится, глаза, а затем, двинувшись на Константинополь, изгнал оттуда франков, правивших там с 1204 года, то есть на протяжении пятидесяти шести лет.

В ту пору императором латинян был Балдуин II, сын которого Филипп был женат на Беатрисе Анжуйской, дочери неаполитанского короля.

Карл Анжуйский, избавившийся от двух своих соперников и убедившийся в том, что в обоих его королевствах более или менее воцарился мир, обратил свои взоры на Восток и, возмечтав о гигантском франкском королевстве, которое опоясывало бы половину Средиземного моря, заключил союз с государями Морей и решил свергнуть Палеолога с престола. Вследствие чего, к величайшему ужасу греческого императора, Карл Анжуйский принялся готовить множество кораблей и галер к походу, призванному, как он во всеуслышание говорил, вновь посадить его зятя Филиппа на константинопольский трон.

Михаил Палеолог, со своей стороны, принялся ограждать себя от возможного вторжения; он стал взимать налоги и набирать войска по всей империи, строить корабли и чинить гавани; однако, несмотря на все эти меры предосторожности, он не чувствовал себя в безопасности, ибо знал, с каким грозным врагом ему предстоит иметь дело; и тут ему неожиданно доложили, что один францисканский монах, прибывший с Сицилии, просит принять его по какому-то чрезвычайно важному делу.

Император тотчас же приказал привести его, и, когда этот приказ был исполнен, Палеолог и незнакомец оказались лицом друг к другу.