Спецпродотряд имени товарища Диоклитиана - [11]

– А вы ить стражники-бражники, вы хуже тех стражников! Хуже той толпы, которая перед крестом Голгофским бесновалась: распни, распни Его, хуже тех, которые камнями Стефана-Первомученика побивали! Они за что в Стефана кидали-то? Да за то, что на небе он Христа нашего во славе увидал, – отец Ермолаич перекрестился. Один из солдатиков дёрнулся было рукой ко лбу, но одновременно зыркнул на товарища Беленького, и замерла рука. – Что дёргаисся?! – почти закричал он на солдатика. – Рука отсохла? А ить и правильно. Он, ить комиссар-то ваш, он ить и Каиафы того пошире, он ить и застрелит за крестное знамение. Так ить он всё одно застрелит вас, хошь когда, как энтого, Диоклитиана вашего. Он, ишь, ухмыляется. И не проканаете вы за малых сих, которых соблазнители соблазнили... Тоже мне, малые! Тыщу лет в этой земле Христос живёт, крест храмовый с каждой кочки – куда ни глянь – видать, вся земля святыми нашими истоптана, весь воздух ихним дыханием напоен, ихним дыханием дышим... Не заметили? Не учуяли? Аль креста на груди нет? Да ить и нет, поди!.. Ваш Каиафа-то крест и под землёй учует, за крест-то он и точно что сразу пристрелит. В какую помойку-то кресты-то побросали, православные? По первому зову вот его за винтовки-то хвать и пошли храмы ломать? И думаете, так и сойдёт? Ему-то вот скидка, можа, и будет, он ить зверь горячий. А вы? Вы ить даже и не теплохладные, а ить хрен знает что! Ить побиватели Стефана мученика диакона, они что? Они ить тоже горячи-то по-своему, их ить корёжило от одного имени Христова, как вот Каиафу вашего. И понятно – ждали мордоворота, завоевателя, чтоб ить к их иудейским ногам весь мир положить, а пришёл грехообличатель, простец и смиренец, покайтесь, говорит, Царство-то Небесное к ногам Я вашим принёс, а Оно им как комиссару вашему крест нательный. И они ить и оправдываться даже пытались, наверняка, когда предстали, ить и вправду, Господи, думали, что Ты – самозванец, затмило, мол, уж больно горячи! Уж больно горячо другого ждали. Да и сам Стефан за них молится. А когда ты вот, Антошка – нос картошкой, на меня вот винтовку свою сей час наведёшь, что скажешь, когда предстанешь, что мямлить будешь? Да ить и молитва моя по сравнению со Стефановой рази ж молитва? Сотрясение воздусей. И ой ить и вменится вам!! Ой, Господи, ну вот ей-ей не хочу сего, не вмени дуракам... Не милостивы они, но Ты – помилуй их... Не кротки они!.. И не давай им землю, но – помилуй. Не ищут они правды, но не изгони Ты их от Себя... Не чисты они сердцем, но яви Ты им Себя... Эх, ну что, Каиафа, пошли, что ли...

Отвернул глаза свои от солдатиков отец Ермолаич. Отвернулся от них и комиссар Беленький. С ними ему было всё ясно.

– Ступайте к яме, туда, где костёр, – крикнул он им, и когда вышли, громко сказал оставшемуся, намертво в винтовку вцепившемуся, – Иди, там скажешь этому Шуйцу, от меня, этих, – он кивнул на дверь, – в овраг и врасход. Сейчас же. Понял?

Четвёртый кивнул и, свирепо глянув на отец Ермолаича, выбежал, оставив дверь открытой. Запах гари сразу заполнил сарай.

– Сейчас, сейчас пойдём, отец иерей. Только не Антошка на тебя винтовку наведёт. А ведь и имя угадал, ха! Я с тобой разберусь, это долг мой, перед другом моим товарищем Будекиным, пожелать бы ему царство твоё несуществующее...

– Да не моё оно, иудей.

– Ну ладно, ладно... Да нет, твоё оно, – полоснул, в который раз уже, голосом и глазами Беленький отца Ермолаича, – твоё! Придумал ты его, да так придумал, что для всех, кого охмурял ты, оно и вправду живым, настоящим стало.

Самому себе на удивление вдруг очень спокойно почувствовал себя товарищ Беленький. И, почуяв спокойствие, расставив почти под прямым углом ноги, руки назад, уставился, скривив губы, на отец Ермолаича. Но не в глаза, а на бороду, на крест деревянный иерейский, на Распятого на кресте.

– А пуль у тебя хватит на всех, иудей? – спросил отец Ермолаич.

– Хватит, – спокойно ответил Беленький, чему-то своему усмехаясь. – А ить много-то ить их и не надо ить, ха-ха-ха! Ить их, пуль-то может всего и надо штук пять-шесть и, – глаза в глаза упёрся-таки Беленький в отец Ермолаича, – потому как, – сошёл на скрежущий шёпот, взялся за крест деревянный и сорвал его с отец Ермолаича, – потому как вас всего-то таких, экземпляров, пять-шесть, больше просто быть не может!.. – Уходить вдруг стало спокойствие товарища Беленького, растревожился вдруг чего-то.

"Быть не может" – прогудела, прогналась собою же сказанная фраза по уставшим извилинам и ткнулась вдруг о какую-то стену, взрывом мучительным рассыпалась – ''а вдруг больше? А если и не больше? При чём здесь меньше-больше, когда вот эдакий-то экземпляр?!''

– Нет! – рявкнул товарищ Беленький. – Не может быть больше... Жаль, небось, закапывают ту яму, где Сёма со стариком, тебя б тоже туда... хотя не-е-ет...

– Ты чой-то, иудей, опьянел что ли вдруг, чтой-то кидает тебя: то ты Наполеона из себя корчишь, а то вдруг, как чесоточный дёргаисси.

– А так оно и есть, оно вполне совместимо, рядом с тобой-то. Ведь всю мою жизнь, считай, хотел хоть одного такого увидеть, естественно чтобы тут же ликвидировать, хотя всю жизнь думал, что всё это – теория, такие как ты... а то ведь всё пескарики попадались, всё пескариков вылавливал, да поджаривал, и вдруг эдакая щука... а может, ты кит? Один из трёх, или... сколько вас там? – расплылся в вымученном оскале. – Да нет, больше трёх и не нужно, больше трёх, видать, и невозможно. Да-а, кит, пожалуй, как на картинке, на которых держится вся эта сволочная ваша православная земля!