Специалист по Пиросмани - [7]

Но позже мы не поговорили. Мне не о чем больше с ним было говорить. Когда я вернулся к столу, мама спросила:

— Это был знакомый Риты?

— Да, — сказал я.

— Я это поняла, Зуналэ, по твоим глазам, — тихо сказала она и спросила: — Она здесь?

— Нет, — сказал я. — В Минске.

В тот вечер она больше ничего не спросила.

Из Гарварда я позвонил Юрасю. Спросил про Риту. Он удивился моему вопросу, ибо целых пять лет я не спрашивал его о ней. И он мне о ней ничего никогда не говорил. Он знал о ней все. Но сказал, что это длинный разговор, не для телефона, и обещал прислать письмо. Я мучительно ждал это письмо. А оно как назло шло очень долго. Целых три недели. Это было не письмо — это был мой приговор. Я не буду пересказывать его, ибо приговор не пересказывают, а зачитывают…

И я его зачитаю.

…где-то через полгода после твоего отъезда одна из новых газет напечатала архивные материалы по делам репрессированных художников: доносы, протоколы допросов, стенограммы судов. Там были документы и об авторе «Суламифь». Его допрашивал известный тебе Натан Григорьевич. И он писал обвинительное заключение. Когда это прочитала мать Риты, она покончила с собой. А Рита ушла из дома. Я не хотел тебе об этом писать, но раз просишь — пишу. Рита окончила театральный, но работу в театре не нашла. И пошла работать в варьете к Лешке Реалисту. Ты, наверное, его помнишь. Он рисовал портреты передовиков труда. А теперь рисует портреты передовиков капитала. И поставляет им девочек. Это и есть его варьете. Канкан, Париж и иже… Как у нас говорят: адзiн балюе, другi гаруе!

Я прочитал это маме. И все ей рассказал. И спросил:

— Что мне делать?

— Ты сам знаешь ответ, — сказала мама.

— Знаю, — сказал я.

И еще я сказал:

— Я ее люблю!

— Люби, — ответила мама.

Артистка Маргарита

Герои Пиросмани — это карочохели — тифлисские рыцари без страха и упрека. Я мечтал стать одним из них. Но не стал. Я бежал с поля боя. И оставил свою Маргариту. И теперь возвратился к следам своим…

Я приехал за ней в Минск. Юрась встретил меня в аэропорту.

— Я сказал ей, но она, как видишь, не пришла, — Юрась вздохнул и добавил: — В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Все течет, все меняется. Она другая.

— И я другой, — сказал я. — Мы оба другие, и мы нужны друг другу. Ты знаешь, где она? — спросил я.

— Знаю, — сказал Юрась.

И я поехал к ней. Сразу. С аэропорта.

И мы говорили целую вечность. Обо всем.

— Ты знаешь, — сказала она, — это я рассказала отцу про Юрася. И никто его ни о чем не просил тогда. Он ведь пенсионер и давно не работал на Них. Когда ты ушел, мама сказала: «Что тебе надо от мальчика?» И он ответил: «Пусть будет таким, как я! В семье не может быть один чистенький, а все грязненькие. Сталин был не дурак, когда под приговорами собирал подписи всех своих соратников».

— Он хотел меня сделать своим, — грустно пошутил я, — значит, я ему понравился.

— Наверное, — сказала Рита. — Он часто про тебя спрашивал.

И спросила:

— Ты его видел там?

— Да, — сказал я.

Больше она про него ничего не спросила, только сказала:

— Когда мама умирала, она спросила: «Почему мы, евреи, такие? Почему?» — и глазами Суламифь посмотрела на меня.

И я ответил:

— Мы такие, как все. Среди нас есть Маккавеи и Флавии, Кагановичи и Михоэлсы…

Рита вздохнула и добавила:

— Давиды и Риты…

— Давиды плюс Риты, — поправил я ее. — Как говорили когда-то: мы по одну сторону баррикад!

И сказал:

— Я люблю тебя, Рита. Будь моею женой!

— Давид, — сказала она, — возвращайся в Америку и будь счастлив. Ты хороший, ты найдешь себе лучшую, чем я.

— Нет, — ответил я. — Мне не надо другую. Мне нужна ты!

А потом был сельсовет в деревне Юрася. Сельсоветчица долго вертела мой американский паспорт, ища страницу, куда поставить штамп. А потом плюхнула его на страницу, где виза, и объявила нас мужем и женой. Утром я должен был лететь. И мы в тот же вечер возвратились в Минск. Впереди была ночь. Наша первая ночь.

— Я живу с подругой, — сказала Рита.

— Поедем в гостиницу, — предложил я.

— Я не люблю гостиниц, — сказала Рита. — Там меня все знают.

И мы поехали в аэропорт. И просидели до моего отлета в ресторане.

— Сегодня в Америке День Благодарения, — сказал я. — И все едят турку.

— Какого турка? — удивленно посмотрела на меня Рита.

— Турку, — улыбнулся я. — Это индюшка по-английски.

— И мы закажем турку, — сказала Рита. — И я буду благодарить всех за то, что ты у меня есть…

За окном шел первый снег. Белые пушистые хлопья были похожи на мазки кисти, которые беспорядочно разбрасывал пьяный художник.

Вспомнились мне слова Нико: мир дешевле соломы, а деньги не стоят жизни, и все золото мира не стоит одной красавицы… И вспомнилось еще: я простил ей грех белым цветом…