Спастись ещё возможно - [12]

После этого он сделал вызов с мобильника, и в вестибюль с улицы безшумно проникло несколько фигур в камуфляжных комбинезонах с короткоствольными “бизонами”. Они рассредоточились, став почти незаметными. По крайней мере, когда из зала в фойе выпал еще какой-то браток, то заметил он только милиционера и развязно поинтересовался:

— Эй, свисток, Витя Скок тут не пробегал?

— Да пробрало его, в сортире он, — махнул рукой милиционер, — вы бы проверили, может плохо ему?

— Щас, начальник, — браток приложил руку к бритому черепу, — мигом оформлю.

Он, смачно рыгнув, скрылся в туалете. В то же мгновение одна из камуфляжных фигур скользнула в зал, и оттуда беззвучно полыхнуло раздирающим глаза светом. Через мгновение все спецназовцы были в зале и упаковывали в наручники подгулявшую братву в совокупности с женским полом. С начала операции прошло секунд двадцать, а через минуту все было уже закончено. Последними вынесли два обмякших тела из ватерклозета. Заведение опустело. Человек в милицейской форме прошелся по залу, заглядывая в кабинки. У загаженной останками пиршества остановился, поднял с пола несколько тарелок, поправил стулья, затем кинул на скатерть пять мятых стодолларовых купюр. Еще раз все осмотрев, он направился в служебные помещения и постучал в кабинет директора. Выглянул Парфенов.

— Товарищ Парфенов, — доложил лейтенант, — все проверили, тараканов вроде как нет! Прикажите заканчивать?

— Да, проверку завершить и всем свернуться, — приказал Парфенов.

Он обернулся к тревожно молчащим работникам заведения:

— Все, — сказал он и строго оглядел присутствующих, — повезло вам на этот раз, пронесло. Но это не последняя наша встреча! Вам ясно, господин Пуговкин?

— Пуговицын, — механически поправил директор и тут же закивал: — Да, да! Конечно. Вся ясно. Вы приходите, всегда будем рады вас принять по высшему разряду.

— Не нравится мне ваша живопырка, — с пренебрежением сказал Парфенов, — кухня у вас дрянная, стены никудышные. В общем, все дрянь! Безвкусица и дешевка! Да и тараканы у вас!

— Но ведь нет тараканов? — удивился директор.

— Да есть! Есть! — махнул рукой Парфенов и вышел...

Через тридцать секунд микроавтобус УАЗик-“буханка” и три легковых автомобиля дружно покинули стоянку перед фартовым заведением “Ловушка для дяди Володи” и умчались в сторону города. Процессию замыкали два дорогих японских джипа-амфибии с питерскими номерами.

Глава 2. Дом без мезонина

Спрашивали его также воины: а нам что

делать? И сказал им: никого не обижайте,

не клевещите, и довольствуйтесь

своим жалованьем

(Евангелие от Луки, глава 3, стих 14).

Он плывет в глубину и темная масса воды безжалостно давит на барабанные перепонки. В голове разливается звон. Мрак сгущается, и сверток в полуметре под ним едва виден. Но рука уже почти коснулась его, уже почти ухватила скользкий полиэтилен… Нет… Еще одна попытка, на этот раз удачная, и вот он, усиленно работая ногами, поднимается вверх, чувствуя, что воздуха нет, что легкие сдаются, требуя вздоха... Но уже близко: из тугой водной толщи он стрелой вылетает к небу и жадно глотает воздух. Потом плывет к берегу и тянет за собой сверток. На траве, отдышавшись, раскручивает проволоку и начинает разворачивать... Сердце сжимается от страха... последний край отогнут: перед ним кровавые куски человеческой плоти и среди них... голова Павла Ивановича Глушкова. Она улыбается и говорит: “Нет, не умеешь ты, Сережа, делать дела. Как что-то посерьезней тебе поручишь, обязательно напортачишь! Нет, пора тебя учить!” Кровавая куча начинает шевелиться, и оттуда медленно выползает рука. Она живо шевелит всей пятерней, с золотым болтом на безымянном пальце, тянется к нему и пытается ухватить. Нет, это даже и не рука, это только ее фрагмент, завершающийся грузным предплечьем... Но от того еще более мерзко и страшно. Он отодвигается, пытается встать, но не может: сил совсем нет. Рука же ползет, хватает его и тянет, тянет... А голова Павла Ивановича Глушкова при этом мерзко смеется...

Он просыпается... Ах, это, слава Богу, всего лишь сон... Он ведь еще маленький, совсем маленький мальчик. Ему десять лет. Он в своей комнате, на своей кровати. Входит папа и от порога уже начинает строго отчитывать: “Зачем ты опять якшался с этой шпаной? У них отец и старший брат из тюрем не выходят! Твой отец — парторг крупного завода, у него репутация. Знаешь ты, что такое партийная репутация?” Сергей знает и может повторить слово в слово все, что сейчас скажет папа: про репутацию, про уважение, про партийный авторитет... про спецпаек, про икру и крабов из горкомовского буфета. Знает, но молчит, а отец грозит ему пальцем: “Я отправлю тебя в спецшколу, отдам в интернат, я откажусь от тебя, но не позволю тебе марать мою партийную честь”. Сергей боязливо сжимается под одеялом. Ему не хочется ни в спецшколу, ни в интернат. Ему уже сказано и объяснено, что там с ним будут делать... Он начинает хныкать, а отец требует, чтобы он встал, чтобы он собирал вещи. “Сейчас, ты поедешь, сейчас!” — кричит отец. “Папочка, прости. Я больше не буду!” — он падает перед отцом на колени. “Нет, — кричит отец, — нет, на этот раз я доведу дело до конца, партийная совесть мне дороже!” Отец хватает его за шиворот и тянет по полу, как тряпку, а он кричит: “Нет, папочка, нет!” Но отец, видно, действительно желает довести дело до завершения. Он открывает входную дверь и вышвыривает его прочь. “Папа! — кричит он. — Папа! — и катится вниз по лестнице — Папа!” — и просыпается...