Спасенный рудник - [32]

Полустепь кончилась. Дорога шла через залесенную часть правобережного Прииртышья. Снова пришлось воспользоваться паромной переправой; потом начался трудный подъем, по которому автомобиль проходил впервые с момента появления здесь тележного следа. Уже через несколько километров путь оказался непроезжим для машины. Тарасов оставил ее в первой маленькой деревушке, благо у шофера здесь нашлись знакомые, сам же принялся искать верховых лошадей и проводника. На это ушел конец дня; только к следующему полудню ему удалось продолжить свой путь.

Видимо, сказалось напряжение прошедших суток, и Тарасов быстро устал. Он предложил остановиться на ночлег в стоявшем близ тропы домике пасечника. Но проводник с сомнением покачал головой.

Проводят нас отсюда, однако. Особенно если хозяина дома нет. Я его по пути на заимке видел.

— Почему же проводят? — удивился Тарасов, привыкший к алтайскому гостеприимству.

— Как пошто? Киржаки-староверы. Моргуют[8] чужими. Воды попить не дадут, ежели своей кружки нету. Из ведра попробуешь сам напиться, так и ведро после тебя выбросят. Мы еще мальчишками не раз у них ведра так промышляли. Подойдешь, без спросу на глазах напьешься, а хозяйка-киржачка как бросится вдогонку и ну ругаться. Потом ведро это схватит и за ворота его, а нам только того и надо. Нынче, правда, ведрами не кидаются. Зато варят их после чужих часов десять подряд в святой воде, да еще с молитвой.

— Не верится, что-то.

— Попробуйте.

Подъехав к заплоту, не слезая с коня, Тарасов позвал хозяина. Какие-то лица появились в окне и исчезли, но дверь избы открылась только после повторного окрика.

— Кого надо-то? — отнюдь не гостеприимно спросила старуха, появившаяся на рубленом крыльце.

— Хозяева дома ли?

— Ну я хозяйка.

— Дальние мы, по служебному делу едем. Хотели у вас передохнуть до утра.

— Вижу, что дальние, а только ночевать у нас негде. Проезжайте, люди добрые.

— Может, хоть напиться позволите? Чаю не вскипятите ли? Заплатим. Мед-то есть, верно?

— Мед он хоша и есть, да настоящие люди в святой день не торгуют, а богу молются. Пить? Ежели своя кружка есть, пейте. Нет, так в другом месте попьете. У меня поганой посуды нету.

— Ну скажу я вам… — чуть не выругался Тарасов и резко отвернул лошадь от плетня.

— Вить я же упреждал, — ответил проводник.

— Да! Ну и темнота…

Пришлось продолжить путь, несолоно хлебавши. Разговор вертелся вокруг бескультурья, все еще царствующего в таежных местах. Отдаленность от крупных поселений, недостаток учителей и врачей; бездорожье, превращающее заимки и пасеки в убежища для всяческих базграмотных изуверов-сектантов, делали эти поселения и впрямь напоминающими скиты XVII–XIX веков. Теперь они часто были местом, удобным для всякого рода контрреволюционной нечисти. Именно эти люди то и дело объявляли себя «святыми» и становились во главе религиозных сект.

Тарасов внимательно слушал рассказы проводника о диком изуверстве сектантов. Одна из артелей прыгунов в припадке религиозного безумия изрезала девушку. В другом пункте киржачье убило молодого человека, отошедшего от «истинной веры».

— Неужели за это не судят?

— Чтобы судить, так до того еще и поймать надо. А у них круговая порука. «Батьки» киржацкие покрепче иных кулаков. Они хорошо понимают: как только начнут разбираться, тут ихнему хозяйствованию конец. Все батраки разбегутся. Да и так уже бегут, кто посмелее.

Темнело. Тарасов истомился настолько, что не выдержал:

— Далеко еще до какого-нибудь жилья, а то, может быть, полянку выберем?

— Да уже, почитай, дотянулись.

Тропа перебралась через невысокий перевал в соседнюю долинку, и сразу почувствовался сильный запах гари.

— Что это? Лес горит?

— Однако, углежоги ямы зажгли. Здесь самое доброе место для промысла — и лес, и вода, а без древесного угля ни одна сельская кузница работать не сможет.

По мере спуска в долинку дым становился все плотнее. У самой тропы показалась невысокая дымящаяся куча земли.

— Забросать толком не успели, — спокойно заметил проводник. Придут еще подправят.

Как только проехали этот замурованный костер, дым исчез, а чуть в стороне стала видна группа людей, обкладывающих дерном длинные толстые поленья, сложенные пирамидкой.

Тарасов спешился и, пока проводник готовил лошадей к ночному отдыху, познакомился с закладкой угольных ям.

На длину дров выкапывается яма глубиной не более метра С откосом по одной длинной стороне. Дрова укладывались и закрывались так, чтобы они не горели, а медленно тлели. Каждая яма горела не один день; углежоги зажигали их поочередно: «Сегодня загружаем, завтра выгружаем, без дела не сидим». В свободное время они же занимались смолокурением, драли бересту и лыко, а женщины и дети собирали грибы и ягоды. Лыко с осины и топольника драли узкими, в ладонь, лентами на всю длину дровяного долготья. Часть луба использовали для плетения лаптей и корзинок; береста же широко использовалась для изготовления туисков и другой такой же посуды.

Промысел этот был сезонным. Большая часть семей углежогов поселялась на время работы в лесу в бараках-срубах без окон и дверей; проемы в стенах завешивали тряпками.