Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории [заметки]

Шрифт

Интервал

См. (Nagel 1974). Обычно считается, что в философском контексте это выражение впервые использовал Фаррел (Farrell 1950). См. также (Sprigge 1971).

Разные авторы по-разному используют термин «квалиа». Я использую его, как мне кажется, в стандартном смысле для указания на те свойства ментальных состояний, которые типологизируют эти состояния через то, каково это — иметь их. Употребляя этот термин, я не собираюсь предрешать ход дальнейшего обсуждения таких, к примеру, вопросов, как вопрос о том, является ли знание о квалиа безошибочным, являются ли они интенциональными свойствами и т. д. Квалиа могут быть свойствами как «внутренних» ментальных состояний, так и ощущений. Зачастую удобно выражаться так, как если бы квалиа были свойствами, напрямую реализуемыми субъектом, а не ментальными состояниями этого субъекта; эта практика не приносит вреда, и ее оправдывает тот факт, что квалиа по самой своей сути соответствуют типам ментальных состояний.

Такие выражения, как «красное ощущение», «зеленый опыт» и т. п., будут использоваться мной на протяжении всей книги. Разумеется, этим я не хочу сказать, что опытные переживания реализуют тот же тип цветовых свойств, который реализуется объектами (яблоками, деревьями) во внешнем мире. Подобные высказывания всегда можно переформулировать: «опыт того типа, который обычно имеется у меня (в актуальном мире) при взгляде на красные объекты» и т. п., но краткая формулировка выглядит более естественной.

Положите 12 стаканов сухой спаржевой фасоли в кипящую соленую (4 столовых ложки соли) воду. Когда фасоль размягчится, поместите ее в холодную воду. Смешайте 2 нарезанных кубиками красных перца, 5 таких же зеленых перцев, 2 нарезанных кубиками большие луковицы, 3 стакана изюма и пучок нарезанной кинзы, добавьте в заправку для салата 1,5 стакана кукурузного масла, 0,75 стакана винного уксуса, 4 столовых ложки сахара, 1 столовую ложу соли, 4 столовых ложки черного перца, 5 столовых ложек порошка карри и 0,5 столовой ложки черешков гвоздики. Подавайте охлажденным. Спасибо Лизе Томас и Encore Café.

Богатый материал для размышлений о видах конкретных переживаний см. в Л Natural History of the Semes Экермана (Ackerman 1990). Эта книга может надолго затянуть тех, кто увлечен своим сознательным опытом.

Интересно, что Декарт нередко исключал ощущения из категории ментального, связывая их с телом, так что, с другой стороны, не всякое феноменальное состояние (по крайней мере в моей трактовке этого понятия) можно было бы счесть ментальным.

Эта обычная интерпретация Райла не учитывает тонкостей его теории, но это хотя бы полезная фикция.

Существуют и другие виды функционализма, к примеру патнэмовский (Putnam 1960). Я не рассматриваю их здесь, так как они предлагались в качестве эмпирических гипотез, а не анализов ментальных понятий.

Нагель (Nagel 1970) выдвигает сходное возражение против Армстронга, отсылая к проблеме других сознаний.

Аргумент Серла основан на тезисе о том, что при отсутствии сознания невозможно было бы объяснить «аспектуальную форму», демонстрируемую интенциональностью, как в случае, когда кто-нибудь убежден в чем-то относительно Венеры в ее «утренне-звездном» аспекте, но не в ее «вечерне-звездном» аспекте. Для меня не очевидно, что аспектуальную форму нельзя было бы объяснить иными способами; можно было бы даже попробовать доказать, что современные компьютеры демонстрируют что-то вроде нее, сохраняя информацию обо мне в одном «аспекте», но не в другом (к примеру, в аспекте моего имени, но не моего номера социального обеспечения). На это можно было бы возразить, что в данном случае идет речь только о «как бы» аспектуальной форме, поскольку подлинной аспектуальной формой является только феноменальная аспектуальная форма; но такой шаг, похоже, привел бы к тривиализации данного аргумента.

Указания на эту позицию можно вычитать из некоторых замечаний Локвуда (Lockwood 1989) и Нагеля (Nagel 1986), хотя я не уверен, что кто-то из них в действительности одобряет именно такое решение.

Можно было бы сослаться на аргументы, вроде тех, что выдвигает Крипке (Kripke 1982), призванные показать, что содержание убеждения не определяется психологическими и феноменальными свойствами. Эти аргументы спорны, но в любом случае стоит отметить, что вывод, к которому они подводят, состоит не в том, что такое содержание есть далее не редуцируемый элемент ментального, а скорее в том, что само содержание является чем-то неопределенным. На деле суть происходящего в том, что соображения, вроде тех, что высказаны в тексте, дают нам серьезное основание считать, что не существует никакого третьего, допускающего независимые изменения, аспекта ментального; поэтому любые вопросы, которые не могут быть улажены с привлечением первых двух элементов, вообще не могут быть улажены.

Это «тематически нейтральный» анализ конкретных ментальных понятий, в чем-то сходный с анализами Плейса (Place 1956) и Смарта (Smart 1959). Ощущение апельсина как опыт — это, грубо говоря, ощущение такого рода, которое обычно порождается апельсинами. Плейс: «Характеризуя остаточный образ в качестве зеленого… мы говорим, что мы имеем опыт такого рода, который, как правило, имеется у нас тогда, когда мы смотрим на зеленое пятно, и который мы научились описывать подобным образом» (с. 49); Смарт: «Когда кто-то говорит: „Я вижу желтовато-оранжевый остаточный образ“, он говорит примерно следующее: „Происходит нечто подобное тому, что происходит, когда у меня открыты глаза, я не сплю и передо мной лежит хорошо освещенный апельсин“» (с. 150). Однако из-за присутствия непроанализированного понятия «опыта» этот анализ недостаточен для прямого отождествления феноменальных и физических состояний, как это предлагали сделать Плейс и Смарт. Смарт обходит эту проблему, выводя «опыт» за пределы своего анализа, вставляя взамен двусмысленную фразу «происходит нечто». Если эта фраза трактуется достаточно широко, чтобы покрыть состояния любого типа, то анализ оказывается неадекватным, а если узко — как некий опыт, то анализ будет ближе к делу, но недостаточным для нужного вывода.

Джекендоф проводит различие между «феноменальным ментальным» и «вычислительным ментальным». Это различение очень сходно с моим различением феноменального и психологического, хотя я не хотел бы предрешать вопрос о том, являются ли психологические процессы вычислительными по своему характеру.

Нилкин (Nelkin 1989) проводит различие между CN (сознанием в «нагелевском» смысле), С1 (первопорядковым состоянием обработки информации) и С2 (второпорядковым прямым невыводным доступом к другим сознательным состояниям). В другой статье (Nelkin 1993) он проводит сходное различие между феноменальностью, интенциональностью и интроспективностью. Байсия (Bisiach 1988) различает С1 (феноменальный опыт) и С2 (доступ частей или процессов системы к другим ее частям или процессам). Нетсоулас (Natsoulas 1978) выделяет множество смыслов термина «сознание». Деннет (Dennett 1969) проводит различие между двумя видами «осведомленности»; первый связан с вербальными отчетами, второй — с контролем за поведением вообще, хотя ни одно из этих понятий не может быть названо с очевидностью феноменальным.

Розенталь четко отделяет сознание от «сенсорного качества» и говорит, что его теория касается только первого из них, что могло бы означать, что он не обсуждает феноменальные аспекты. Однако он также утверждает, что состояние сознательно, когда можно говорить о том, каково это — находиться в этом состоянии, и это значит, что предметом его рассмотрения является все же феноменальное сознание. Однако в концепции Розенталя мы почти не найдем указаний на то, как можно было бы объяснить феноменальное сознание. Почему существование высокоуровневой мысли о каком-то состоянии ведет к наличию чего-то, что выражает, каково это — находиться в данном состоянии? Помимо рассуждений о том, что два этих феномена, похоже, сосуществуют на практике, Розенталь не предлагает никакого ответа на этот вопрос.

Исключение составляет психофизика, которая, похоже, может прояснять различные черты сознательного опыта, пусть ей и не удается полностью объяснить его. В главе 6 я еще вернусь к этому вопросу.

Идея супервентности была введена Муром (Мооге 1922). В печатном виде этот термин был впервые упомянут Хейром (Наге 1952). Дэвидсон (Davidson 1970) был первым, кто применил это понятие к проблеме соотношения ментального и физического. Позже Ким (Kim 1978, 1984, 1993), Хорган (Horgan 1982, 1984с, 1993), Хелман и Томпсон (Heilman and Thompson 1975) и другие разработали детальную теорию супервентности.

Я использую выражение «A-факт» для краткой записи «реализации A-свойства». Обращение к фактам делает обсуждение менее тяжеловесным, хотя все рассуждения о фактах и их отношениях в конечном счете могут быть выражены в терминах схематики совместной реализации свойств: при необходимости я детализирую это в примечаниях. В частности, следует отметить, что тождество индивида, реализующего А-свойство, не имеет значения для A — факта в моем понимании: важна лишь реализация свойства. Если бы тождество индивида частично конституировало A-факт, то любой A-факт влек бы за собой факты о сущностных свойствах этого индивида, и тогда дефиниция супервентности вела бы к контринтуитивным выводам.

Я допускаю, возможно, несколько искусственно, что индивиды имеют четкие пространственно-временные границы, так что их физические свойства — это свойства, реализованные в таком регионе пространства-времени. Если в контексте рассуждений о локальной супервентности мы должны были бы счесть физически тождественными пространственно раздельные объекты, то нам надо было бы исключить из супервентностной базы любые свойства, касающиеся абсолютного пространственно-временного положения (хотя можно было бы избежать необходимости обращения к пространственно раздельным объектам, рассматривая всего лишь возможные объекты, находящиеся в том же самом положении). К тому же я всегда говорю так, будто низкоуровневые и высокоуровневые свойства реализуются индивидами одного типа, так что, к примеру, стол реализует микрофизические свойства — будучи охарактеризован через распределение этих свойств. Строго говоря, более точно, возможно, было бы сказать, что микрофизические свойства реализуются только микрофизическими сущностями, но мои формулировки упрощают картину. В любом случае самые важные проблемы, с которыми мы будем иметь дело, связаны не с локальной, а с глобальной супервентностью.

Можно по-разному уточнять, что означает тождество миров относительно некоего множества свойств; это не имеет большого значения для нашего обсуждения. Быть может, лучше всего было бы сказать, что два мира тождественны относительно их A-свойств, если существует взаимно-однозначное соответствие между классами индивидов, реализующих A-свойства в обоих мирах, при котором каждый из двух соответствующих индивидов реализует те же A-свойства. Говоря о глобальной супервентности, мы в таком случае должны допустить, что соответствия, вследствие которых два мира рассматриваются как A-неразличимые, так и В-неразличимые, совместимы друг с другом; то есть ни один индивид не соотнесен с одним коррелятом при A-соответствии, с другим — при В-соответствии. Дефиниция глобальной супервентности обретает следующий вид: любые два A-тождественных мира (при некоем соотнесении) В-тождественны (в экстенсионале этого соотнесения).

Более привычный способ сделать это состоит в допущении, что А-тождественные миры должны включать в себя совершенно одинаковых индивидов, реализующих те же самые свойства, однако, как указывает Маклафлин (McLaughlin 1995), это неоправданно сильное допущение: оно приводит к тому, что кардинальное число мира и сущностные свойства индивидов с неизбежностью оказываются супервентными вообще на любых свойствах. Предлагаемая мной дефиниция обходит эту проблему, обеспечивая то, чтобы отношение детерминации заключало в себе исключительно схематику A-свойств и ничего более.

С одним исключением: Бог не мог бы создать мир, который не был создан Богом, хотя мир, не созданный Богом, судя по всему, является чем-то логически возможным! Я проигнорирую такого рода усложнения.

Отношение такого рода возможности к выводимости в формальных системах весьма неочевидно. Можно попробовать доказать, что аксиомы и правила вывода конкретных формальных систем обосновываются именно в терминах уже имеющихся у нас понятий логической возможности и необходимости.

Интуитивное понятие естественной возможности концептуально предшествует дефиниции в терминах законов природы: регулярность может считаться законом именно тогда, когда она имеется во всех ситуациях, которые могли бы сложиться в природе, то есть во всех естественно возможных в интуитивном смысле ситуациях. Иногда это формулируется следующим образом: чтобы нечто могло считаться законом, это нечто должно иметься не только в актуальных, но и в контрфактических ситуациях, и для определения релевантных контрфактических ситуаций требуется более фундаментальное понятие естественной возможности.

Для отсылки к необходимости такого рода нередко используются также термины «физическая необходимость» и «каузальная необходимость», но я не хочу предрешать вопрос о том, являются ли все законы природы физическими или каузальными.

Важное различие логической и естественной супервентности нередко замалчивается или игнорируется в литературе, зачастую не конкретизирующей модальность отношений супервентности. Естественная (или номологическая) супервентность обсуждается ван Кливом (van Cleve 1990), использующим ее для объяснения одной из разновидностей эмерджентности. Сигер (Seager) проводит сходное различие между тем, что он называет конститутивной и коррелятивной супервентностью. Они напрямую соответствуют логической и естественной супервентности, хотя Сигер анализирует данные понятия несколько иначе.

Слабая супервентность требует лишь, чтобы в мире — но не в мирах — не было «В-различий без A-различий» (детали см. в (Kim 1984)). Модальная слабость этого отношения делает его слишком слабым для большинства целей. В лучшем случае оно может пригодиться для выражения концептуальных ограничений нефактуальных рассуждений (как в (Наге 1984)), хотя, как указывает Хорган (Horgan 1993), даже эти ограничения, похоже, предполагают кроссмировую зависимость. Сигер (Seager 1988) обращается к слабой супервентности для выражения некоей систематической внутримировой корреляции, не являющейся строго необходимой, но естественная супервентность является гораздо лучшим средством для решения этой задачи.

Глобальная естественная супервентность без локализованной регулярности — когерентное понятие, если исходить из неюмистской концепции законов, хотя, быть может, и нет, если опираться на юмистскую концепцию (основанную на понятии регулярности). Однако, даже если исходить из неюмистской концепции, трудно понять, какого рода данные могли бы свидетельствовать о существовании подобного отношения.

Хорган (Horgan 1982), Джексон (Jackson 1994) и Льюис (Lewis 1983b) обсуждают сходную проблему в контексте определения материализма.

Измененная дефиниция может быть более точно сформулирована в духе прим. 4. Пусть B(W) — класс индивидов с В-свойствами в мире W. Можно сказать, что W' В-превосходит W, если имеется взаимно-однозначное соответствие f: B(W) —> B(W') (то есть между B(W) и подмножеством Ј(W')), такое что для любого а ∈ B(W), f(a) реализует каждое В-свойство, которое реализует а. В таком случае В-свойства логически супервентны на A-свойствах в W, если любой мир, A-неотличимый от W, оказывается В-превосходящим W, где релевантные В-соответствия опять-таки ограничиваются экстенсионалами А-соответствий.

Чтобы убедиться в необходимости этого ограничения, вообразим, что в нашем мире имеется исчислимое бесконечное множество психологически тождественных умов, один из которых реализован в эктоплазме, тогда как другие реализованы физически. Интуитивно ясно, что в этом мире психологическое не является супервентным на физическом, но всякий физически неотличимый мир будет психологически превосходящим. Хотя мы ожидаем, что любой такой мир без эктоплазмы будет свидетельствовать против супервентности, между психологическими аспектами того мира и нашего мира существует взаимно-однозначное соответствие. Проблема в том, что это соответствие не связано с соблюдением физического соответствия, соотнося физическую сущность с эктоплазматической сущностью; поэтому нам нужно дополнительное ограничение.

Для целей данной дефиниции отношение содержания миров друг в друге может рассматриваться как что-то изначальное. Льюис (Lewis 1983а) и Джексон (Jackson 1993) отмечали бесплодность продолжения анализа такого рода понятия до бесконечности. Что-то надо принимать в качестве исходного, и отношение содержания представляется не менее ясным, чем какие бы то ни было другие отношения. Кто-то мог бы предпочесть рассуждения не о мирах, содержащих W в качестве собственной части, а о мирах, содержащих качественный дубликат W в качестве своей собственной части; это работало бы не менее эффективно.

Обратим внимание, что, согласно данной дефиниции, существуют позитивные факты, не являющиеся реализациями позитивных свойств. Возьмем, к примеру, реализацию свойства быть бездетным — или — кенгуру. Быть может, надо более строго определить позитивный факт как реализацию позитивного свойства, но, насколько я могу судить, более слабая дефиниция не дает каких-либо нежелательных эффектов.

Тезис о логической супервентности свойств в нашем мире, по-видимому, должен отсылать к закономерности. Если бы дело обстояло так, что при несколько ином стечении обстоятельств в нашем мире (быть может, при несколько иных случайных флуктуациях) в нем жили бы нефизические ангелы, несмотря на соблюдение законов природы, то логическая супервентность биологических свойств на физических свойствах была бы просто исторической случайностью. Более сильный и интересный метафизический тезис получается при замене в дефинициях логической супервентности отсылок к нашему миру и актуальным индивидам на отсылку к естественно возможным мирам и индивидам. Это исключает сценарии, подобные упомянутому выше. В качестве бонуса это позволяет нам определять, являются ли логически супервентными такие нереализованные свойства, как быть небоскребом высотой в милю. Согласно предыдущей дефиниции, все подобные свойства бессодержательно супервентны.

Это дает следующую дефиницию: В-свойства логически супервентны на A-свойствах, если и только если для любой естественно возможной ситуации X и любой логически возможной ситуации У, если и Y А-неотличимы, то Y В-превосходит X (с обычным ограничением). Или более кратко: для любой естественно возможной ситуации В-факты об этой ситуации выводимы из A-фактов. Эта модификация существенно не влияет на обсуждение в тексте, и поэтому я опускаю ее ради простоты. Но это обсуждение несложно переформулировать в терминах более строгой дефиниции путем простой замены по всему тексту соответствующих отсылок к «нашему миру» на отсылки ко «всем естественно возможным мирам», как правило, без каких бы то ни было потерь в плане убедительности высказываемых в этих местах тезисов.

Итог напоминает стандартную дефиницию «сильной» локальной супервентности (Kim 1984), в которой присутствует два модальных оператора. Согласно этой дефиниции, В-свойства супервентны на А-свойствах, если необходимо для всякого X и всякого В-свойства F, что если х имеет F, то существует такое A-свойство G, что х имеет G, и необходимо, что если какой-либо у имеет G, то он имеет F. (A-свойства G при необходимости могут мыслиться как комплексы более простых A-свойств.) Проблема с ангелами делает очевидным, что первый модальный оператор должен всегда пониматься в смысле естественной необходимости, даже если второй выражает логическую. Не столь гладко обстоит дело со стандартной дефиницией глобальной супервентности (A — неотличимые миры являются В — неотличимыми), и она нуждается в модификации в предложенном мной ключе. При необходимости можно дать и параллельную дефиницию «метафизической» супервентности. Разумеется, проблема с ангелами не возникает в случае естественной супервентности, так как нет оснований считать эктоплазму естественно возможной, и поэтому прямолинейная дефиниция естественной супервентности будет удовлетворительной.

Не исключено, что мы должны использовать более сильную дефиницию логической супервентности, и тогда материализм истинен, если все позитивные факты о всех естественно возможных мирах вытекают из физических фактов об этих мирах. Возьмем мир без эктоплазмы, в котором нефизическая эктоплазма является тем не менее естественной возможностью, — быть может, он возник бы при несколько иных случайных флуктуациях. Кажется, что мы вправе сказать, что в таком мире материализм ложен или, по крайней мере, истинен лишь в слабом смысле.

Для этой эквивалентности мы нуждаемся в правдоподобном принципе, что если мир А есть собственная часть мира В, то ряд позитивных фактов, верных в В, неверны в А, то есть существует такой факт, который является верным в Б и во всех больших, чем В, мирах, но при этом неверен в А.

Сказанное также приблизительно соответствует дефинициям Хоргана (Horgan 1982) и Льюиса (Lewis 1983b), но, в отличие от последних, не опирается на несколько туманное понятие «чуждого свойства» для исключения эктоплазматических миров из списка релевантных возможных миров.

В философской литературе множественная реализуемость нередко рассматривается в качестве главного препятствия на пути «редукции», однако, как доказывает Брукс (Brooks 1994), она, похоже, имеет весьма отдаленное отношение к тому, как редуктивные объяснения используются в науке. К примеру, биологические феномены, такие как крылья, могут быть реализованы множеством разных способов, но биологи все равно выдвигают редуктивные объяснения. Более того, как показали Уилсон (Wilson 1985) и Черчленд (Churchland 1986), многие физические феномены, нередко считающиеся парадигмами редуцируемости (к примеру, температура), в действительности являются множественно реализуемыми.

Кто-то мог бы сказать, что мы не должны говорить, к чему отсылала бы «вода», если бы XYZ — мир оказался актуальным, поскольку в этом случае слово, звучащее как «вода», было бы совершенно другим словом! Если это вызывает беспокойство, мы можем просто говорить о том, к чему отсылало бы слово с таким же звучанием; или, еще лучше, можно мыслить эти сценарии в качестве эпистемических возможностей (в широком смысле), а кондиционалы — в качестве эпистемических кондиционалов, избавляясь тем самым от беспокойств по поводу сущностных свойств слов. В любом случае суть дела, а именно зависимость референции актуального мира от того, каким оказывается этот мир, остается незамутненной независимо от того, каким образом мы будем описывать данный сценарий. В тексте я по большей части проигнорирую эту тонкость.

Не все убеждены в правильности тезиса Крипке и Патнэма о том, что вода с необходимостью есть Н_>2O и что XYZ — это не вода; сомнения на этот счет высказывает, к примеру, Льюис (Lewis 1994). Ясно, что наша лингвистическая практика, похоже, осталась бы по большей части неизменной, даже если бы мы использовали термин «вода» для указания на водянистую материю в контрфактических мирах. Тот факт, что этот вопрос несложно развернуть как в ту, так и в другую сторону, наводит на мысль, что при объяснении таких феноменов, как вода, на самом деле не столь уж важны моменты, связанные с вторичным интенсионалом. Действительно, тот факт, что мы всегда можем заменить «воду» такими терминами, как «водянистая материя», указывает на то, что апостериорная необходимость едва ли может оказать серьезное влияние на рассмотрение вопросов, связанных с объяснением, физикализмом и т. п. Сиверт (Siewert 1994) обходит проблемы, порождаемые апостериорной необходимостью, именно в таком ключе. Я и сам подумывал о том, чтобы поступить так же, но в итоге решил, что двумерная модель представляет интерес и сама по себе.

Разумеется, могут существовать и пограничные случаи, в которых будет неопределенным, отсылало бы понятие к некоему объекту, если бы данный мир оказался актуальным. Это не проблема: мы можем допускать неопределенность в первичном интенсионале, подобно тому как мы иногда допускаем неопределенность референции в нашем собственном мире. Могут также существовать случаи, в которых имеется несколько в равной степени приемлемых кандидатов на роль референта понятия в каком-то мире (так, возможно, обстоит дело с «массой» в релятивистском мире — это слово могло бы отсылать либо к массе покоя, либо к относительной массе); так же как мы терпели бы разделенную референцию в подобных актуальных случаях, мы не должны были бы исключать ее наличие, говоря о значении первичного интенсионала.

В некоторых пограничных случаях могло бы оказываться даже, что отнесение объекта к экстенсионалу понятия зависит от разного рода случайных исторических факторов. Хороший повод для размышления на эту тему дает статья Уилсона (Wilson 1982), где обсуждаются подобные случаи, включая, к примеру, гипотетическую ситуацию с друидами, которые решили бы классифицировать самолеты в качестве «птиц», если бы они вначале увидели самолет в небе — но не тогда, когда они вначале нашли бы самолет, потерпевший крушение в джунглях. Можно было бы попробовать классифицировать два этих различных сценария в качестве различных вариантов реализации актуального мира, сохранив, таким образом, фиксированный, детализированный первичный интенсионал; или же можно было бы счесть подобные случаи неопределенными относительно ядра первичного интенсионала. Так или иначе, но небольшая размытость по краям первичного интенсионала полностью совместима с тем, каким образом я применяю данную модель.

См. (Field 1973). Думаю, что анализ в терминах первичных интенсионалов позволяет счесть «изменение значения» менее частым, чем обычно думают. Так, случай с относительностью не дает основания считать, что первичный интенсионал «массы» изменился за последний век, хотя наши представления об актуальном мире, несомненно, претерпели изменение. (По сходным причинам можно было бы попробовать использовать анализ в терминах первичных интенсионалов для противостояния идеи «холизма значения» мысли.) Любое «развитие» первичных интенсионалов в лучшем случае оказывается чем-то более тонким, как в примерах Уилсона (Wilson 1982), где ядро остается неизменным, но исторические случайности могут изменять классификационные практики по краям. Впрочем, все это заслуживает гораздо более детального анализа.

Некоторые различия: (1) каплановское содержание очень близко вторичному интенсионалу, но он трактует характер как функцию от контекста к содержанию, тогда как первичный интенсионал есть функция от контекста к экстенсионалу. Однако при условии придания жесткости первичный интенсионал может быть напрямую извлечен из характера, и наоборот. Я говорю о первом по соображениям симметрии и простоты. (2) Каплан использует свою концепцию для решения проблем, связанных с индексикальными и демонстративными терминами, такими как «я» и «то», но не применяет ее к терминам естественных видов, таким как «вода», поскольку он считает, что «вода» указывает на Н_>2O во всех контекстах (одинаковое по звучанию слово на Двойнике Земли — это попросту другое слово), и он считает, что процесс фиксации референции в данном случае является частью не семантики, а «метасемантики». Как и прежде, для моих целей не столь уж важно, является ли он частью метасемантики или семантики; важно лишь то, что фиксация референции определенным образом зависит от того, каким именно оказывается актуальный мир.

Могло бы показаться, что первичный интенсионал хорошо определен лишь по отношению к возможным мирам, центрированным на индивидах, мыслящих надлежащие мысли или выражающих их надлежащим образом. Думаю, однако, что первичный интенсионал может быть естественным путем распространен на более широкий класс миров: мы можем удерживать понятие из нашего собственного мира и рассматривать его применение к другим мирам, трактуемым в качестве актуальных (см. Chalmers 1994с), хотя его референция в некоторых из таких миров может быть неопределенной. Но это мало влияет на последующее изложение.

Отметим, что, строго говоря, первичный интенсионал указывает на жидкость в нашем историческом окружении: если я совершаю путешествие на Двойник Земли и говорю «вода», я по-прежнему отсылаю к Н_>2O.

Отношение между вторым и третьим соображениями в этом параграфе — то есть между куайновской эмпирической ревизуемостью и крипкеанской апостериорной необходимостью — сложно и интересно. Как отмечает Крипке, разрабатываемая им модель позволяет решить некоторые, но не все проблемы, поднятые Куайном. Анализ Крипке объясняет апостериорные пересмотры интенсионалов, а значит, и изменения определенных аспектов «значения». Двумерный анализ, однако, находится в согласии с одноинтенсиональным объяснением истинностных значений, приписываемых им в актуальном мире, и поэтому не объясняет куайновской возможности фальсификации ряда предполагаемых априорных концептуальных истин в актуальном мире перед лицом достаточных эмпирических данных. На мой взгляд, предполагаемые концептуальные истины такого рода попросту не являются концептуальными истинами, хотя и могут быть близки им.

В применении двумерной модели для установления содержания мысли есть одна тонкость, связанная с тем, что иногда мысль может признавать центрированный мир в качестве потенциального окружения, даже если он не содержит копию самой этой мысли. К примеру, если я мыслю: «Я в коме», я признаю те центрированные миры, центральный индивид в которых находится в коме, независимо от того, содержат ли они мысли. Поэтому при определении первичных интенсионалов и первичных пропозиций мышления надо действовать осмотрительно; более осмотрительно, чем я действовал здесь в случае языка.

Миры должны трактоваться долингвистически, возможно, в качестве дистрибуций базовых качеств. По-видимому, лучше не рассматривать их в качестве совокупности тех или иных утверждений, поскольку подобные утверждения описывают мир, и мы видели, что они могут делать это разными способами. При рассмотрении мира в качестве совокупности утверждений мы утратили бы это различение. Быть может, миры могут рассматриваться в качестве совокупностей пропозиций (Adams 1974) при надлежащем понимании пропозиций, в качестве максимальных свойств (Stalnaker 1976), положений дел (Plantinga 1976), структурных универсалий (Forrest 1986) или же в качестве конкретных объектов, аналогичных тем, что есть в нашем мире (Lewis 1986а). Не исключено и то, что это понятие можно попросту признать элементарным. В любом случае, рассуждения о возможных мирах обоснованы не больше и не меньше, чем рассуждения о возможности и необходимости вообще. Подобно математическим понятиям, эти модальные понятия могут с пользой употребляется еще до осуществления по отношению к ним удовлетворительного онтологического анализа.

Я буду всегда рассматривать миры «качественно» и абстрагироваться от вопросов «этовости». Иными словами, я буду считать два качественно тождественных мира тождественными, и меня не будут интересовать вопросы о том, не могли ли индивиды в таких мирах иметь разные «идентичности» (некоторые авторы пытались доказать, что могли). Эти вопросы о трансмировой идентичности ставят множество интересных проблем, но они по большей части несущественны для моего использования модели возможных миров.

В частности, кто-нибудь мог бы отрицать равенство значения и интенсионала в случае математических терминов. Часто утверждается, что такие положения, как «существует бесконечное множество простых чисел», не являются истинными по значению, несмотря на их истинность во всех возможных мирах; те, кто высказывает этот тезис, скорее всего, воспротивились бы приравниванию значения к интенсионалу.

Другие могли бы не согласиться с тезисом о том, что первичный интенсионал термина, такого как «вода», является частью его значения; возможно, они считают, что значение данного термина исчерпывается его референцией, полагая, что первичный интенсионал имеет отношение скорее к прагматике, чем к семантике. Третьи могли бы сопротивляться тезису о том, что вторичный интенсионал является частью значения. В любом случае от использования термина «значение» ничего не зависит. Меня интересует истинность по интенсионалу независимо от того, будут ли интенсионалы значениями или нет.

Эта дефиниция представимости близка той, что дана Ябло (Yablo 1993): Р представимо, если можно вообразить мир, который можно использовать для верификации Р. Различие в том, что положение «который можно использовать для верификации» не исключает возможности неверного описания представленных ситуаций, так что эта версия представимости в лучшем случае является лишь небезупречным руководством в плане установления возможности. Моя дефиниция устраняет этот источник путаницы. Разумеется, он возвращается в виде большей пропасти между тем, что является на первый взгляд представимым, и тем, что является действительно представимым; поэтому приходится более осмотрительно судить о представимости.

Не исключено, что можно применить эту критику к аргументу Декарта: поскольку он может представить себя без тела, его бестелесность есть нечто возможное, и поэтому он нефизичен (так как любая физическая сущность с необходимостью телесна). «Я бестелесен» может быть представимым-1 и поэтому возможным-1, но из этого не следует, что это положение представимо-2 и возможно-2. Напротив, смысл, в котором положение «я телесен» было бы необходимым, если бы он был физическим объектом, связан с необходимостью-2, а не с необходимостью-1. (Первичный интенсионал понятия «я» указывает на индивида в центре любого мира; вторичный интенсионал указывает на Декарта в любом мире.)

Можно было бы сказать, что в метафизической необходимости нет ничего особо «метафизического». При таком взгляде она оказывается всего лишь разновидностью концептуальной необходимости с апостериорным семантическим уклоном, идущим от двумерной природы наших понятий. Подробнее о том, что апостериорная необходимость — предмет не только метафизики, но и соглашения, см. (Putnam 1983) и (Sidelle 1989, 1992).

Хорган (Horgan 1984с) развивает и обосновывает концепцию, согласно которой все высокоуровневые факты логически супервентны на микрофизических фактах. По его словам, высокоуровневые факты привязаны к микрофизическому «семантическими ограничениями», так что в мире есть лишь микрофизика и «космическая герменевтика». Нельзя, однако, не обратить внимания на то, что он избегает говорить о проблеме сознательного опыта. Среди других сторонников разного рода формулировок тезиса о логической супервентности — Джексон (Jackson 1993), Кирк (Kirk 1974) и Льюис (Lewis 1994).

Аргументы в пользу того, что факты об абстрактных сущностях логически супервентны на физическом, можно найти у Армстронга (Armstrong 1982).

Сознательный опыт, вероятно, вносит свой вклад в этот первичный интенсионал, если вода отчасти индивидуализируется той разновидностью опыта, который она порождает. Индексикальность точно делает это, что явствует из слова «нашем» во фразе «прозрачная, пригодная для питья жидкость в нашем окружении». Эти факты не подрывают логической супервентности с поправкой на сознательный опыт и индексикальность.

Как в известном методе предложений Рамсея для применения теоретических терминов; см. (Lewis 1972).

Этот пример был предложен в качестве задачи Нэдом Блоком.

Сходный тезис о требовании анализируемости для супервентности высказывали Джексон (Jackson 1993) и Льюис (Lewis 1994).

Альтернативное правдоподобное объяснение предполагает, что для того чтобы нечто было красным, это нечто должно быть такой вещью, которая имеет тенденцию порождать суждения о красном. Это избавило бы от обсуждаемых здесь проблем, поскольку суждения, похоже, логически супервентны на физическом.

За исключением, возможно, того, что в то время, как у меня имеется убеждение о Билле Клинтоне, у моего двойника имеется убеждение о двойнике Билла Клинтона. Но опять-таки мы можем отвлечься от проблем, связанных с трансмировой идентичностью.

Ближе всего к такому аргументу аргумент, приводимый крипкеанским Витгенштейном (Kripke 1982), который, по сути, доказывает, что из физических и феноменальных фактов нельзя вывести интенциональные факты, поскольку такой вывод не может быть опосредован физическим, функциональным или феноменальным анализом интенциональных понятий. Соответствующие аргументы (особенно те, которые направлены против функционального анализа) спорны, но в любом случае, как отмечалось ранее, вывод данного аргумента состоит не в том, что интенциональные факты — это дополнительные факты, а в том, что они, строго говоря, вообще не факты.

Если согласиться с крипкеанско — витгенштейновским аргументом против выводимости, интенциональность оказывается в положении, напоминающем то, в котором оказывается мораль (см. ниже). В обоих случаях, (1) похоже, отсутствует концептуальная выводимость В-фактов из А-фактов, притом что (2) если в нашем мире есть В-факты, то они есть и в любом представимом A-неотличимом мире. Единственный осмысленный вывод заключается в том, что, строго говоря, В-фактов не существует и что В-атрибуции должны трактоваться в дефляционистском ключе. Возможность того, что В-факты есть фундаментальные дополнительные факты, исключается соображениями представимости, показывающими необходимость существования априорной связи A-фактов с В-фактами, если последние вообще имеют место.

Если существуют субъективные моральные факты, то моральные атрибуции имеют определенные условия истинности, зависимые, однако, от того, кто приписывает их. Если это так, то моральные понятия имеют индексикальный первичный интенсионал, и здесь имеется логическая супервентность с поправкой на индексикальность. За такой анализ ратуют сторонники «субъективистского морального реализма» (Sayre-McCord 1989), трактующие «добро» в духе «доброго для меня» или «доброго в моем сообществе». Поскольку здесь присутствует субъективность, этот реализм оказывается, однако, очень мягким. Из этой позиции, к примеру, следует, что два человека, спорящих о том, что есть добро, могли бы и вообще не иметь расхождений.

Аргументы Крипке (Kripke 1972), к примеру те, где говорится о референции имени «Гедель» в разных ситуациях, наводят на мысль, что первичный интенсионал, связанный с использованием имени, обычно нельзя выразить краткой дескрипцией. Они могут также указывать на то, что первичный интенсионал не может быть выражен какой-либо конечной дескрипцией, хотя я не так в этом уверен (они точно показывают, что любая подобная дескрипция должна включать металингвистический элемент и условие, требующее надлежащей каузальной связи с субъектом). Однако ничто в этих аргументах не указывает на то, что имя (как оно используется в любом наличном случае) вообще лишено первичного интенсионала. В самом деле, сами аргументы Крипке опираются на рассмотрение зависимости референции имени от того, каким оказывается актуальный мир, то есть на оценку первичного интенсионала имени в разных центрированных мирах.

Ясное обсуждение этого вопроса можно найти у Нагеля (Nagel 1986).

Как негативным фактам удается ускользнуть от приведенных выше аргументов в пользу логической супервентности? Аргумент от представимости не проходит, как показывает пример с ангелами. Аргумент от эпистемологии не проходит из-за явного наличия эпистемологической проблемы того, как мы можем познавать универсальные положения неограниченного объема (мы не можем быть уверены в том, что ангелов не существует). Аргумент от анализируемости не проходит, так как нельзя провести анализ этих негативных фактов в одних лишь терминах позитивных фактов (без использования второпорядкового факта «и это все»).

Как законам удается ускользнуть от приведенных выше аргументов в пользу логической супервентности? Аргумент от представимости не проходит, как показывает пример выше. Аргумент от эпистемологии не проходит из-за явного наличия проблем с эпистемологией законов и каузальности, засвидетельствованных скептическими выпадами Юма. Аргумент от анализа не проходит, так как закономерность требует поддерживающей контрфактичность всеобщей регулярности, и такие контрфактуалы нельзя проанализировать в терминах конкретных фактов об истории мира (при всем уважении к Льюису (Lewis 1973)). Конкретные факты об истории мира в пространстве и времени совместимы с истинностью самых различных контрфактуалов.

Юмистские взгляды на законы и каузальность защищают Льюис (Lewis 1986b), Макки (Mackie 1974) и Скайрмс (Skyrms 1980). Аргументы против такого рода позиции можно найти у Армстронга (Armstrong 1982), Кэрролла (Carroll 1994), Дретске (Dretske 1977), Молнара (Molnar 1969) и Тули (Tooley 1977).

Среди тех, кто, напротив, похоже, считает, что логическая супервентность — это скорее правило, чем исключение, — Армстронг (Armstrong 1982), Хорган (1984с), Джексон (Jackson 1993), Льюис (Lewis 1994) и Нагель (Nagel 1974).

Подробнее на эту тему см. (Horgan and Timmons 1992b).

Кирк (Kirk 1974) живо описывает зомби и даже очерчивает ситуацию, в которой мы могли бы поверить, что некто в актуальном мире превратился в зомби, специфицируя соответствующие промежуточные случаи. В сходном ключе Кемпбелл (Campbell 1970) обсуждает «имитированного человека», физически идентичного нормальному, но полностью лишенного опытных переживаний.

Такую косвенную аргументацию в пользу логической возможности зомби приводит Кирк (Kirk 1974).

Якоби (Jacoby 1990) прекрасно показывает, что аргументы от представимости не более проблематичны для функционалистских концепций сознания, чем для материалистических концепций в целом. Он считает это доводом в пользу функционалистских концепций, я — доводом против материалистических концепций.

В действительности это привело бы к замене красного не синим, а желтым, так как оба этих цвета находятся в предельных позитивных точках своих осей. Эти детали, однако, несущественны. Любопытные характеристики, присущие цветовому пространству человека, на понятном уровне обсуждаются в (Hardin 1988).

Хардин (Hardin 1987, с. 138), кстати, признает это. Он говорит, что такая инверсия была бы «странной», но не «концептуально некогерентной».

Гундерсон (Gunderson 1970) говорит нечто подобное, рассуждая об «исследовательской асимметрии» между высказываниями с позиции первого лица и с позиции третьего лица.

Томпсон (Thompson 1992) замечает, что в черно-белой комнате Мэри все равно не была бы лишена переживаний различных цветов — возникавших, когда она, к примеру, терла бы глаза. Чтобы обойти эту трудность, нам, быть может, пришлось бы допустить ее врожденную слепоту к цветам.

О витализме в этом контексте говорят Черчленд (Churchland 1995, с. 193) и Деннет (Dennett 1991, с. 281).

В конце второй части своей книги Деннет обещает, что в третьей части он покажет, почему его функциональная концепция может объяснить всё, что надо объяснить относительно сознания; однако соответствующие аргументы отыскать непросто. Большая часть его рассуждений состоит из наблюдений, касающихся когнитивных процессов, с которыми с радостью согласится тот, кто разделяет мои настроения. Вопрос состоит не в том, правильно ли это понимание когнитивных процессов, а в том, объясняет ли оно опыт. Решающий аргумент, похоже, находится в диалоге на с. 362–368, где Деннет (по сути) утверждает, что в объяснении нуждается кажимость вещей и что его теория объясняет ее. Но, как я доказываю в главе 5, это утверждение играет на двусмысленности слова «кажется», а именно на том, что оно может иметь как психологический, так и феноменологический смысл. Эта теория могла бы объяснять нашу предрасположенность выносить определенные суждения о стимулах, но они и не были чем-то загадочным, тем, что нуждается в объяснении.

Ряд аргументов содержится и в главе 12: (1) аргумент против эмпирической возможности инвертированных квалиа (при неизменности поведения); но эмпирическая невозможность совместима здесь с нередуктивной позицией; (2) аргумент против джексоновского аргумента знания; я обсуждаю его в главе 4; (3) заявление о смехотворности эпифеноменализма квалиа; я обсуждаю эту проблему в главах 4 и 5. Деннет нередко смешивает вопросы о естественной и логической возможности. Так, он полагает, что «квалиафил» будет считать, что вычислительная машина лишена опытных переживаний, и поэтому уделяет немало места доказательству, что подобные машины будут обладать таким же сознанием, как и мы сами. Но это целиком совместимо с нередуктивной позицией. В последующих главах я сам доказываю это.

Позже Крик и Кох расширили свой поиск нейронной основы сознания за пределы колебаний в 40 Гц, но это не изменило его сути. Колебания хороши свой наглядностью.

Цитируется в (Discover, November 1992, с. 96). Крик (Crick 1994, с. 258) тоже не исключает, что наука не сможет объяснить квалиа, но он более осторожен в своих высказываниях.

Эдельман (Edelman 1989, с. 168) вполне определенно высказывается на этот счет: «Достаточно создать модель, объясняющую их различение, вариацию и последствия. Как ученые мы можем не беспокоиться по поводу онтологических тайн: почему нечто вообще есть, или почему теплое ощущается как теплое». Он проводит аналогию с квантовой теорией поля, которая позволяет различать энергии и материальные состояния, но не говорит нам о том, почему вообще существует материя. Эта аналогия прекрасно совместима с нередуктивной концепцией, которую я развиваю в последующих главах.

В самом деле, если бы сознание было логически супервентным на физическом, то «коллапсические» интерпретации нельзя было бы даже выдвинуть, так как исчезли бы основания обособлять сознание в законах.

Эдельман (Edelman 1992) дает похожий подзаголовок своей (как предполагается, материалистической) книге: «Как сознание возникает в мозге».

На мой взгляд, позицию Серла гораздо более естественно толковать как дуализм свойств, чем как материализм, несмотря на его собственные представления на этот счет. Тезис о том, что состояния мозга каузально вызывают феноменальные состояния, а также использование аргументов с зомби подкрепляют это толкование, как подкрепляет его и заявление о том, что «в мозге есть лишь нейрофизиологические процессы и сознание». Данную интерпретацию подтверждает и серловский аргумент об интенциональности в главе 8. Серл доказывает, что интенциональность реальна (с. 156), притом что интенциональные факты не могут быть конституированы нейрофизиологическими фактами (с. 157–158). Единственное решение этой загадки, доказывает он, состоит в том, что сознание должно частично конституировать интенциональность, так как в онтологии мозга помимо мозга есть только сознание. Этот аргумент, похоже, предполагает дуализм свойств по отношению к сознанию.

Объясняя свою онтологию в главе 5, Серл доказывает, что сознание нередуцируемо, но это не имеет глубоких последствий. Он говорит, что такие феномены, как тепло, редуцируемы лишь потому, что мы переопределяем их так, чтобы элиминировать феноменологический аспект (тем способом, который я обсуждал в главе 2), но подобное переопределение тривиальным образом неприменимо к сознанию, состоящему исключительно в его субъективном аспекте. Это представляется верным. Как я утверждал в главе 2, такие феномены, как тепло, редуктивно объяснимы, только если мы не принимаем во внимание сознательный опыт. Он, однако, добавляет, что «это показывает, что нередуцируемость сознания является тривиальным следствием прагматики наших дефинитивных практик» (с. 122). Это, похоже, переворачивает всё с ног на голову. Скорее, такие практики являются следствиями нередуцируемости сознания: если бы мы не отвлекались от переживания тепла, мы вообще не смогли бы редуцировать тепло! Таким образом, нередуцируемость — это исток, а не следствие наших практик. Трудно понять, как что-то из этого тривиализирует нередуцируемость сознания.

Близкие аргументы, объясняющие то, почему материалист не может апеллировать к апостериорной необходимости, были выдвинуты Джексоном (Jackson 1980, 1994), Льюисом (Lewis 1994) и Уайтом (White 1986).

Сходный тезис высказывает Джексон (Jackson 1980), доказывающий, что, даже если апостериорные соображения и могут установить физичность свойства боль, материализм все равно столкнется с проблемой, связанной со свойством презентации боли.

Билер (Bealer 1994) тоже предлагает в качестве стратегии отталкиваться от физического термина, но он не доводит свое размышление до его естественного вывода.

Эта позиция редко артикулируется в публикациях. Большинство из тех, кто апеллирует к апостериорной необходимости, защищая материализм, обращается к крипкеанским соображениям (напр., Hill 1991; Lycan 1995; Туе 1995), и почти никто с этой целью четко не отстаивал более сильную версию метафизической необходимости. Кажется, однако, что подобные взгляды должны были бы неявно разделять Бигелоу и Паргетгер (Bigelow and Pargetter 1990), Бирн (Byrne 1993), Левин (Levine 1993) и Лор (Loar 1990). Бирн, Левин и Терри Хорган отстаивали эту позицию в частных беседах.

Иногда можно услышать, что метафизически, но не концептуально необходимыми являются математические истины. Это зависит от тонких моментов, связанных с анализом математических понятий и концептуальной необходимости, хотя и есть широкое согласие относительно того, что математические истины априорны (с небольшой оговоркой, отмеченной в следующем сегменте текста). Ключевым является то, что невозможно представить мир, в котором математические истины оказались бы ложными. Поэтому эти истины не делают пространство возможных миров более узким, чем множество представимых миров.

Можно было бы предположить, что примером метафизической супервентности без априорной связи является моральная супервентность, но довод в пользу сильной метафизической необходимости в данном случае кажется даже более слабым, чем такой довод в случае опыта. Здесь имеются альтернативы (антиреализм, априорная связь) — гораздо более привлекательные, чем соответствующие альтернативы для сознательного опыта. Кроме того, похоже, нельзя представить мир, физически и ментально идентичный нашему, который, однако, отличался бы от нашего мира в моральном плане. Так что и здесь мы опять-таки видим, что моральная супервентность не накладывает дополнительных ограничений на пространство возможных миров.

Джексон (Jackson 1995) приводит простой аргумент, демонстрирующий странность физикалистских позиций, не признающих априорной связи физического и психологического (в равной степени он может быть приложим к позиции «сильной метафизической необходимости» и позиции «когнитивного ограничения»): «Едва ли имеются такие факты об очень простых организмах, которые нельзя было бы априори дедуцировать из достаточного количества информации об их физической природе и о том, как они взаимодействуют со своим окружением, охарактеризованным с его физической стороны. Физический рассказ об амебах и их взаимодействии с окружением — это всё, что можно рассказать об амебах… Но, согласно материализму, мы отличаемся от амеб, по сути, только сложностью наших составных частей и их организации. Трудно понять, как подобное различие могло бы сгенерировать важные факты о нас, в принципе неподвластные нашим дедуктивным способностям… Вспомним о схемах в классных комнатах по биологии, иллюстрирующих эволюционное развитие от одноклеточных организмов с левой стороны до высших обезьян и человека справа: где на этой шкале биолог сможет убедительно указать то место, где возникает невозможность априорного дедуцирования важных фактов, касающихся нас? Или, если на то пошло, какую стадию нашего индивидуального развития от зиготы материалист мог бы убедительно обозначить в качестве такой, на которой возникают такие важные факты о нас, которые нельзя было бы вывести из наших физических характеристик?»

Джон О’Лэри — Хоусон и Барри Левер независимо друг от друга в частных беседах провели аналогию между психологической супервентностью и сложными математическими истинами.

Отметим, что это рассуждение показывает отсутствие аналогии с математическими истинами, причем с ним должны согласиться даже те, кто признает сильный тезис о том, что существуют до такой степени глубокие математические истины, что никакой класс существ не может познать их априори.

Эта позиция странным образом очень близка той, которую занимают такие редукционисты, как Деннет. В конце концов, и те, и другие считают, что соответствующие интуиции возникают вследствие когнитивных дефектов. Главное различие состоит в том, что, с точки зрения редукциониста, некоторые из нас могут преодолеть эти дефекты, тогда как тот критик, о котором мы говорим, полагает, что это невозможно. Тем не менее этот критик не может исключить, что кто-то другой (возможно, тот же Деннет) уже достиг просветления. В конце концов, человек с подобными дефектами не смог бы оценить решение просветленного!

Наиболее развернутая версия аргумента от логической возможности представлена Кирком (Kirk 1974). Его можно найти также в (Campbell 1970), (Nagel 1974), (Robinson 1976) и в других работах. Моя версия этого аргумента отличается от других главным образом использованием понятия супервентности для создания унифицированного контекста обсуждения и рассмотрением роли апостериорной необходимости. Близкий аргумент, отталкивающийся от возможности инвертированных спектров, представлен также в (Seager 1991).

Кажется, что мы вправе сказать, что в известном смысле фразы «вода мокрая» и «Н_>2O мокрая» выражают разные факты, так же как, кстати, и «вода есть Н_>2O» и «Н_>2O есть Н_>2O». В этом смысле мы индивидуализируем факты скорее с помощью первичных, чем вторичных интенсионалов выражающих их терминов.

Об этом, по сути, говорит Локвуд (Lockwood 1989, с. 136–137). Он полагает, что незнание кого-то о том, что каждому из модусов презентации соответствует один и тот же факт, должно быть связано с его незнанием какого-то существенного факта или фактов при любом модусе презентации. Сходный тезис высказывает Кони (Сопее 1985а).

Лор высказывает предположение, что феноменальные понятия — это распознавательные понятия, и доказывает, что вполне оправданным было бы ожидание, что распознавательное понятие R будет «вводить» то же самое свойство, что и теоретически специфицированное свойство Р. В качестве примера он говорит о том, что некто может распознавать какие-то кактусы в Калифорнийской пустыне, не имея теоретических познаний о них. Представляется, однако, что это не так: если субъект не может априори знать, что R есть Р, то референция к R и Р фиксируется по-разному и фиксирующие ее интенсионалы могут расходиться в ряде представимых ситуаций. Если мы не прибегнем к помощи дополнительных механизмов сильной метафизической необходимости, то различие первичных интенсионалов будет соответствовать различию фиксирующих референцию свойств.

В одном месте Лор допускает, что распознавательные понятия осуществляют референцию «напрямую», без содействия фиксирующих референцию свойств (первичных интенсионалов), но и это представляется неверным. Сам факт того, что понятие могло бы отсылать к чему-то другому (к примеру, к другому множеству кактусов) в иной представимой ситуации, говорит нам о том, что в этом случае задействован содержательный первичный интенсионал. Так что референция не может быть по-настоящему «прямой» в релевантном смысле этого слова.

Тот, кто увлечен проблемой индексикальности, мог бы сказать, что локализация центра центрированного мира может иметь онтологическое значение, или, быть может, что могло бы существовать различие индексикальных фактов между обычными возможными мирами (скажем, если бы существовало нечто подобное нагелевскому «объективному я»?). Эти вопросы, так же как и те, что связаны с онтологическим статусом индексикальности в целом, не вполне ясны для меня. Обсуждая эти темы, я исхожу из того, что мой оппонент признает, что индексикальность не ведет к онтологическому провалу, чтобы отметить, что даже в этом случае аналогия с провалом, имеющимся в области феноменального, не проходит.

Мысли об опыте действительно могут походить на индексикалы и еще в одном случае, а именно когда мы указываем на опыт как на «этот опыт». Когда кто-то отсылает к одному из двух качественно тождественных опытных переживаний (как в сценарии с двумя трубками в (Austin 1990)), представима ситуация, когда знание всех «объективных» фактов могло бы оставлять неопределенным вопрос о том, к какому именно переживанию мы отсылаем. (Отметим, что проблема здесь связана с отсылкой не к типам, а к конкретным случаям.) Если материалист захочет использовать этот пример как довод против аргумента знания, то я обращаю его внимание на то, что: (1) в данном случае эпистемически дополнительный факт независим от феноменальных фактов (даже знание всех феноменальных фактов не говорит мне о том, какой из них является этим опытным переживанием); (2) он не демонстрирует нам такую ситуацию, в которой имеется представимый нецентрированный мир, отличающийся от данного мира, и поэтому он не может быть использован для построения онтологического аргумента, подобного тому, который представлен в тексте; (3) этот дополнительный факт в лучшем случае может послужить локализации того, что происходит в центре мира, сообщая нам, какая сущность — эта, так же как индексикальные факты говорят нам о том, какая сущность — я.

Реально все это означает то, что в некоторых случаях нужно более информативно представлять центр мира: маркировать не только индивида и время (как «я» и «здесь»), но и опыт (как «этот»). Нечто подобное, похоже, справедливо и относительно ориентационных демонстративов, таких как «левое» и «правое» (знание объективных фактов о мире могло бы не говорить о том, какое из направлений является левым, какое — правым). Все это связано с эпистемическими провалами относительно неопасной индексикальной разновидности: ни в одном из этих случаев нет нецентрированных миров, где есть базовые, но нет добавочных фактов.

Выдвигая сходное возражение, Черчленд (Churchland 1985) высказывает предположение, что аргумент Джексона играет на двусмысленности слова «знает»: Мэри обладает совершенным пропозициональным или сентенциальным знанием о физических фактах, но ей недостает знания по знакомству с переживаниями красного. Ответ аналогичен. В той мере, в какой знание Мэри о переживании красного сужает способ данности мира, это фактическое знание, и аргумент проходит (в нем не требуется признания, что фактическое знание должно быть «сентенциальным»). Поэтому, как и Льюис с Немировым, Черчленд обрекает себя на неправдоподобный тезис, что знание Мэри о переживании красного ничего не говорит ей о том, каков мир.

100

Лайкан (Lycan 1995) приводит девять (!) аргументов в пользу того, что знание Мэри будет содержать новую информацию.

101

Есть и множество других ответов на аргумент знания, которые я не обсуждал, но моя реакция на них должна быть предсказуема. Упомяну лишь один: Дретске (Dretske 1995) доказывает, что Мэри недостает знания о ее окружении. Если бы она больше знала об устройстве красных вещей, она знала бы, что именно репрезентируют переживания красного, и поэтому (согласно теории Дретске) знала бы, каковы переживания красного. Странно, но Дретске не рассматривает очевидное возражение: даже если Мэри знает всё об устройстве красных объектов, она по-прежнему не знает, каково это — видеть красное!

102

Спасибо Фрэнку Джексону за обсуждение этого обстоятельства.

103

Сам Крипке признает (Kripke 1972, прим. 74), что вывод об одном лишь отсутствии тождества может быть слабым. Он, однако, отмечает, что модальными аргументами можно атаковать и более общие виды материализма.

104

Аналогичным образом аргументы от развоплощения могли бы устанавливать, что ментальные свойства не идентичны физическим свойствам, так как физические свойства могут быть реализованы только физическими объектами; подобный аргумент можно найти у Билера (Bealer 1994). Но вывод о подобной нетождественности опять-таки слаб: он по-прежнему совместим с логической супервентностью, а поэтому и с материализмом. В самом деле, подобный аргумент о нетождественности может быть выдвинут по отношению к чуть ли не любому высокоуровневому свойству.

105

В ходе тщательного анализа Бойд (Boyd 1980, с. 98) отмечает, что возможность зомби, в отличие от возможности развоплощения, влечет ложность материализма. Поэтому он выдвигает отдельный аргумент против такой возможности, но этот аргумент оказывается схематичным и неубедительным. Бойд проводит аналогию с компьютером, исчисляющим какую-то конкретную функцию, доказывая, что (1) нам может показаться, что все электрические цепи, которые есть в компьютере, могли бы остаться неизменными, притом что он не исчислял бы эту функцию, хотя в действительности это невозможно, и что (2) кажущаяся возможность зомби аналогична этому случаю. Между тем аналогия не проходит. Ситуация с компьютером аналогична (очень трудноуловимой) «кажущейся возможности» того, что могла бы существовать моя физическая копия, которая не обучалась бы в ситуации, в которой я обучался бы, или не различала бы там, где я различал бы. Ничто в этой аналогии не может объяснить гораздо более наглядный характер кажущейся возможности такой копии, которая была бы лишена сознательного опыта.

106

Замечание Крипке о том, что материалист должен показать, что «те вещи, которые мы можем вообразить, в действительности не являются вещами, которые мы можем вообразить» (в предпоследнем абзаце (Kripke 1971)), также наводит на мысль об этой слабой трактовке. Крипке не исключает, что эта кажущаяся возможность могла бы быть устранена неким способом, совершенно не похожим на стандартные случаи типа вода/Н_>2O, но говорит, что «это должен был бы быть более глубокий и тонкий аргумент, чем я могу вообразить, и более тонкий, чем те, которые когда-либо приводились в известной мне материалистической литературе».

107

Хотя данный аргумент нередко трактуется в качестве приложения крипкеанской теории жесткой десигнации, вариация на его тему могла бы в принципе быть выдвинута за десять лет до разработки этой теории. Можно было бы спросить первых теоретиков тождества, почему физические факты об Н_>2O вынуждают то обстоятельство, что это вода (или нечто водянистое), тогда как физические факты о состояниях мозга, как кажется, не вынуждают то обстоятельство, что в данном случае здесь должна переживаться какая-то боль.

108

Хорган (Horgan 1987), как и Бирн (Byrne 1993), говорят в этом контексте о «метафизической супервентности». Но если я прав в том, что метафизическая возможность и логическая возможность миров совпадают, то из этого вытекает логическая супервентность.

109

Другие вариации на эту тему — см. (Blackburn 1990), (Feigl 1958), (Lockwood 1989), (Maxwell 1978) и (Robinson 1982).

110

Представление о мире как о чистом каузальном потоке выдвигает Шумейкер (Shoemaker 1980), доказывающий, что все свойства — это «силы», не базирующиеся ни на каких дополнительных свойствах. Аргумент Шумейкера в пользу этой концепции имеет по большей части верификационистский характер, и он напрямую не обсуждает проблемы, с которыми она сталкивается.

Шумейкер, кроме того, доказывает, что, поскольку силы, связанные с тем или иным свойством, существенны для него, законы природы с необходимостью должны иметь апостериорный характер. (Подобные аргументы выдвигает и Суоер (Swoyer 1982), а Крипке (Kripke 1980) заигрывает с соответствующим выводом.) Двумерный анализ апостериорной необходимости наводит на мысль, что с этим предположением должно быть что-то не так или, по крайней мере, что оно имеет более ограниченный характер, чем кажется. В лучшем случае могло бы оказаться, что миры с другими законами неверно описываются (к примеру) как миры, содержащие электроны; но такие соображения не могут показать невозможность подобных миров. Кроме того, тезис о том, что все силы, связанные с электронами, конститутивны для электронности, кажется неубедительным. Более вероятно, что для того чтобы некая сущность считалась электроном, необходимы лишь некоторые из этих сил, и миры с несколько иными законами, содержащие электроны, возможны. Шумейкер пытается показать, что не существует способа отличения конститутивных сил от неконститутивных, но двумерный анализ указывает, что это различение вытекает из понятия электронности.

Необходимо разграничить ряд вопросов. (1) Реляционно ли фиксируется референция к физическим свойствам? (Шумейкер, Чалмерс: да.) (2) Тождественны ли физические свойства реляционным свойствам (во вторичном интенсионале)? (Ш: да; Ч: возможно, хотя семантические интуиции могут разниться.) (3) Существенны ли для физического свойства все его номические отношения? (Ш: да; Ч: нет.) (4) Лежат ли в основе этих реляционных свойств внутренние свойства? (Ш: нет; Ч: да.)

111

В недавнее время этот взгляд отстаивали Локвуд (Lockwood 1989) и Максвелл (Maxwell 1978); оба они считали его неортодоксальной версией теории тождества. Мне пропагандировал его Грегг Розенберг.

112

Хотя см. (Lahav and Shanks 1992), где представлена противоположная позиция.

113

Льюис (Lewis 1990) приходит к сходному выводу совершенно иным путем.

114

На этот счет я иногда проводил опросы, выступая с докладами о сознании и по другим поводам. Результаты неизменно были 2:1 или 3:1 в пользу того, что здесь имеется что-то еще, что нуждается в объяснении. Разумеется, демократия — не лучший способ решения философских вопросов, но когда мы сталкиваемся с одной из проблем, которую нельзя решить аргументами, баланс изначальных интуиций имеет значение.

115

Биологический материализм. Общая позиция (Hill 1991; Searle 1992) состоит в том, что сознание с необходимостью биологично. Согласно этой концепции, материализм верен, но лишенные сознания системы с той же самой функциональной организацией, что и системы, обладающие сознанием, логически, а вероятно даже и эмпирически, возможны. После того, однако, как мы признали логическую возможность моего лишенного сознания функционального изоморфа, мы должны наверняка допустить и логическую возможность моего лишенного сознания биологического изоморфа, так как концептуальная связь нейрофизиологии с сознательным опытом не более прочна, чем концептуальная связь кремния с сознательным опытом. Похоже, таким образом, что эту позицию лучше всего рассматривать как вариацию на тему дуализма свойств, где сознание оказывается дополнительным фактом, выходящим за пределы физических фактов. Если же нет, то в лучшем случае она должна сочетаться с апелляцией к сильной метафизической необходимости для подкрепления связи между биохимией и сознанием, наследуя все трудности такой концепции.

(Серл (Searle 1992) признает логическую возможность зомби и в действительности считает, что между микрофизическими процессами и сознательным опытом имеется лишь каузальная связь, так что его, по-видимому, лучше всего рассматривать как дуалиста свойств. Хилл (Hill 1991) пытается уйти от допущения возможности зомби, обращаясь к жестким десигнаторам, но мы видели, что эта стратегия не помогает.)

116

Физикалистский функционализм. Согласно этому популярному воззрению (напр., Shoemaker 1982), свойство обладания сознательным опытом — функциональное свойство, но свойство обладания конкретным сознательным опытом (к примеру, ощущением красного) является нейрофизиологическим свойством. В соответствии с этим взглядом, инвертированные спектры между функциональными изоморфами логически, а быть может и эмпирически, возможны, но полностью лишенные сознания функциональные изоморфы — нет. Но опять-таки, если мы согласились с тем, что инвертированные функциональные изоморфы логически возможны, мы должны признавать и логическую возможность инвертированных физических изоморфов, так как концептуальная связь нейрофизиологии с конкретными переживаниями не более прочна, чем концептуальная связь кремния с конкретными переживаниями. Так что и здесь представляется, что физические факты не детерминируют все факты, и из этого вытекает некая разновидность дуализма свойств. И здесь тоже физикализм можно утвердить лишь на основе проблематичного понятия сильной метафизической необходимости.

Эта концепция нередко позиционируется в качестве апостериорного отождествления феноменальных свойств с нейрофизиологическими свойствами. В таком виде она сталкивается с типичными проблемами, связанными с апостериорной идентификацией (что здесь является первичным интенсионалом?), а также оказывается беззащитной перед приведенным выше аргументом. Критикуя ее в сходном ключе, Уайт (White 1986) отмечает, что сторонникам этой позиции лучше держаться общего функционализма.

117

Психофункционализм. Согласно этому воззрению, ментальные свойства отождествляются с функциональными свойствами апостериори, на основе ролей, играемых ими в развитой эмпирической психологии (см. Block 1980). В применении его к феноменальным свойствам получается, что феноменальные свойства обладали бы теми же вторичными интенсионалами, что и функциональные свойства, несмотря на различие первичного интенсионала. Проблемы, связанные с этой позицией, лучше всего анализировать в духе параграфа 2, то есть фокусируясь на первичных интенсионалах. Если первичный интенсионал феноменальных понятий сам функционален, то эта позиция в конечном счете подкрепляется неким аналитическим функционализмом, а если нет, то фокусировка на свойстве, вводимом этим интенсионалом, в итоге неизбежно приведет нас к какой-то разновидности дуализма. В любом случае это воззрение не оказывает никакой дополнительной помощи в деле спасения материализма.

Защитники этой позиции нередко игнорировали роль понятий в фиксации референции посредством первичных интенсионалов. Даже при наличии научной теории с «убеждением» как теоретическим термином можно будет концептуально рассказать о том, почему такой тип состояний характеризуется как убеждение, а не как желание или что-то совершенно иное. Скорее всего, этот фиксирующий референцию интенсионал сам будет функциональным, указывая на что-то вроде состояния, играющего в этой теории роль, более всего подобающую убеждению, где «подобание убеждению» характеризуется в соответствии с заранее имеющимся у нас понятием. Какой бы ни была природа первичных интенсионалов для феноменальных свойств, мы не уйдем от этих проблем. Концентрация на вторичных интенсионалах означает, что мы лишь загоняем эти проблемы под ковер.

Другая проблема с психофункционализмом связана с тем, что из него вытекает своего рода шовинизм, так как здесь придается излишний вес человеческой психологии в решении того, что, к примеру, считать убеждением. См. (Shoemaker 1981) для замечательной критики; впрочем, см. также (Clark 1986) для ответа на нее. Кажется более правдоподобным, что в большинстве ментальных понятий первичные и вторичные интенсионалы совпадают. В ином случае мы оказались бы в ситуациях, где мы и наши двойники на Двойнике Земли имели бы в виду разные вещи, говоря об «убеждении», несмотря на то что наши изначальные понятия не отличались бы друг от друга.

118

Аномальный монизм. Согласно этому воззрению, каждое ментальное состояние в индивидуальном плане тождественно какому-то физическому состоянию, хотя строгих психофизических законов не существует. Концепция аномального монизма была предложена Дэвидсоном (Davidson 1970) в качестве объяснения скорее интенциональных, чем феноменальных состояний, но ее все же можно считать уместной по двум соображениям: во-первых, она содержит априорный аргумент в пользу физикализма, основанный только на взаимодействии (пусть и одностороннем) физических и ментальных состояний, и, во-вторых, она отрицает психофизические законы, предполагаемые моей концепцией.

Чтобы убедиться в том, что моя позиция не затрагивается аргументами Дэвидсона, заметим, что ничто в этих аргументах не указывает на невозможность существования точечных законов такого вида: «Если система находится в максимально конкретном физическом состоянии Р, она находится в (максимально конкретном) ментальном состоянии М». В самом деле, Дэвидсон признает супервентность ментального на физическом, из чего при естественной интерпретации, как кажется, вытекает существование таких законов (см. (Kim 1985) для обсуждения). При наиболее благожелательной интерпретации Дэвидсона можно понять так, будто он отрицает не точечные законы, а более интересные типовые законы, связывающие ментальные состояния с физическими состояниями в контексте широких типов, таких как те, что встречаются в народной психологии. И очевидно, что это максимум того, что, как кажется, можно извлечь из его аргументов относительно холизма ментального. Если так, то естественной супервентности ничто не угрожает. Из этого также следует, что аргумент в пользу индивидуального тождества не может проходить. Этот аргумент основан на предположении об отсутствии строгих законов, поддерживающих каузальную связь между физическим и ментальным (и поэтому их заменяет тождество). Но даже строгого точечного закона достаточно для подкрепления того типа связи между физическими и феноменальными состояниями, который я признаю. Так что и дуализму ничто не угрожает.

119

Репрезентационализм. В недавние времена популярностью пользовалась позиция (напр., Dretske 1995; Harman 1990; Lycan 1996; Туе 1995), согласно которой феноменальные свойства — это всего лишь репрезентативные свойства, так что желтые квалиа есть лишь перцептивные состояния, репрезентирующие желтые вещи, или что-то в этом духе. Разумеется, интерпретация этого предположения напрямую зависит от того, каким образом мы в свою очередь объясняем репрезентативные свойства. Чаще всего данное предположение комбинируется с редуктивным объяснением репрезентации (обычно функциональным или телеофункциональным); в этом случае оно оказывается вариацией на тему редуктивного функционализма и сталкивается с типичными проблемами, связанными с последним. Нередуктивное объяснение репрезентации могло бы избежать этих проблем (хотя могло бы столкнуться с другими), но оно вело бы к нередуктивному объяснению опыта.

Кажущаяся правдоподобность ряда репрезентационалистских концепций может быть связана с тем, что им удается скользить между инфляционными и дефляционными прочтениями «репрезентации»; репрезентация во втором смысле — это сугубо функциональное (или телеофункциональное) понятие, в первом — нет. Связь между феноменологией и репрезентацией кажется правдоподобной при первом прочтении, редукция репрезентации — при втором. Или же для связывания репрезентативных состояний и феноменальных состояний можно прибегнуть к сильной метафизической необходимости, но это приводит к проблемам, характерным для последней. (Среди современных репрезентационалистов Дретске (Dretske 1995) и Харман (Harman 1990), судя по всему, одобряют выраженно редуктивную позицию A-типа, а Лайкан (Lycan 1986) и Тай (Туе 1995), похоже, занимают позицию В-типа, опирающуюся на апостериорную необходимость.)

Другой способ справиться с репрезентационализмом состоит в указании на то, что почти все согласны, что не все репрезентативные состояния являются феноменальными состояниями (не согласные с этим почти наверняка являются нередуктивистами относительно обоих), и поэтому можно спросить: что же делает какие-то из репрезентативных состояний феноменальными состояниями? Именно этот дополнительный критерий несет реальную нагрузку в репрезентативистской теории сознания. Часто этот критерий трактуется в духе требования надлежащей доступности репрезентативного состояния для центральных процессов; но тогда становится очевидно, что мы имеем дело с редуктивным функционалистским объяснением с типичными для него проблемами (почему это должно делать репрезентативное состояние феноменальным?). Альтернативный путь — выделять в качестве релевантных состояний именно те репрезентативные состояния, которые являются феноменальными, но это прямиком возвращает нас к дуализму свойств.

120

Сознание как мышление более высокого уровня. Сходным образом можно трактовать и идею, что сознательное состояние — это состояние, являющееся объектом мышления более высокого уровня (см., напр., (Rosenthal 1996) и др.). Если она комбинируется с редуктивным представлением о том, что значит обладать мышлением более высокого уровня, то это, по сути, редуктивное функционалистское воззрение с типичными для него проблемами. Если нет, то это приведет к нередуктивному представлению об опыте (В-типа или С-типа), и поэтому оно совместимо с рассматриваемым мной дуализмом свойств, хотя здесь могут быть свои трудности (обсуждаемые мной в главе 6).

121

Редуктивный телеофункционализм. Стоит упомянуть позицию Дретске (Dretske 1995), согласно которой к критериям наличия опыта относится также телеологический компонент: для наличия опытных переживаний некая система не только должна функционировать определенным образом, но соответствующие процессы должны были быть надлежащим образом отобраны в ходе их истории. Утверждается, что эта концепция может уйти от некоторых проблем, характерных для стандартного функционализма, так как она, к примеру, допускает (и объясняет) возможность функционально идентичных зомби: это всего лишь системы с неверной историей. Она тем не менее сталкивается с собственными версиями главных проблем. Так, кажется в неменьшей степени логически возможным то, что функционально идентичная система с релевантной историей могла бы быть лишена сознания; и знание об опыте не вытекает из сочетания знания об организации с историей. Можно было бы сказать, что эта концепция «уходит» от проблем редуктивного функционализма неверным путем. В конечном счете оказывается, что она ближе редуктивному функционализму A-типа, чем позиции, всерьез принимающей сознание.

122

Эмерджентная каузальность. Многие хотели отвергнуть редуктивную концепцию сознания и при этом сохранить за ним ключевую каузальную роль. Популярными в этой связи были аргументы в пользу эмерджентной каузальности — существования новых видов причинности в сложных физических системах. К примеру, Сперри (Sperry 1969, 1992) доказывал, что сознание — это эмерджентное свойство сложных систем, которое само играет определенную каузальную роль; сходные идеи высказывали и британские эмерджентисты, такие как Александер (Alexander 1920; см. для обсуждения McLaughin 1992). Селларс (Sellars 1981; см. также Meehl and Sellars 1956) тоже высказывал предположение, что в определенных системах — состоящих, к примеру, из протоплазмы или являющихся субстратом разумных субъектов — в игру могут вступать новые законы физической причинности. (Он именовал эту позицию «физикализмом i» в отличие от «физикализма_>2», согласно которому базовые физические принципы, находимые в неорганической материи, имеют универсальное значение.) Эти воззрения нельзя смешивать с «наивным» представлением об эмерджентной причинности, характерным для теории сложных систем, согласно которому низкоуровневые законы порождают качественно новое поведение в результате взаимодействия. В соответствии с более радикальным воззрением, здесь вступают в игру новые фундаментальные принципы, не являющиеся следствиями низкоуровневых законов.

С этой концепцией связаны две проблемы. Во-первых, нет свидетельств в пользу существования подобных эмерджентных принципов каузальности. Насколько нам известно, вся причинность вытекает из низкоуровневой физической причинности, и причинность «сверху вниз» никогда не конфликтует с низкоуровневыми процессами. Во-вторых — и это, быть может, еще более важно — при тщательном анализе выясняется, что эта концепция оставляет сознание столь же избыточным, как и раньше. Чтобы убедиться в этом, заметим, что ничто в этой картине эмерджентной каузальности не требует от нас каких-либо отсылок к феноменальным свойствам. Всю каузальную историю можно рассказать в терминах связи между конфигурациями физических свойств. И по-прежнему можно будет найти такой возможный мир, который будет физически идентичным нашему, но в котором будет полностью отсутствовать сознание. Из этого следует, что феноменальные свойства в лучшем случае скоррелированы с каузально действенными конфигурациями. Если при этом, исходя из данной позиции, все же можно показать действенность феноменальных свойств, то подобный маневр можно будет осуществить и в моей концепции. В действительности данную позицию лучше всего рассматривать в качестве одной из версий моей концепции, согласно которой сознание оказывается супервентным на физическом благодаря контингентной номической связи между ними. Она модифицируется добавлением новых законов эмерджентной физической причинности, но эти законы, не меняя ничего по сути, просто вносят в нее дополнительные усложнения.

123

Мистерианство. Те, кому несимпатичны редуктивные концепции сознания, нередко утверждают, что сознание может навеки остаться тайной. Подобный подход был намечен Нагелем (Nagel 1974) и Джексоном (Jackson 1982) и проработан Макгинном (McGinn 1991). Согласно этому воззрению, сознание может настолько же превосходить наше понимание, как астрономия превосходит понимание морских слизней.

Такие суждения могут звучать заманчиво, но они все же поспешны. Утверждение о том, что не существует редуктивного объяснения сознания, не равнозначно утверждению, что сознание вообще необъяснимо. В частности, указание принципов, благодаря которым сознание оказывается естественно супервентным на физическом, могло бы привести к созданию проясняющей его теории, даже если мы придерживаемся нередуктивизма.

Макгинн (McGinn 1991) говорит о существовании необходимой связи между состояниями мозга и сознательными состояниями (в ином случае возникновение сознания было бы чудом), но доказывает, что мы никогда не сможем узнать, в чем состоит эта связь. Из его обсуждения можно сделать вывод, что он имеет в виду логическую или метафизическую необходимость; однако этот аргумент в лучшем случае позволяет говорить о естественной необходимости. Нет сомнений, что контингентная номическая связь между сознанием и физическим не более чудесна, чем любой контингентный закон, и на деле подобная связь кажется гораздо менее таинственной, чем логически или метафизически необходимая связь, превосходящая наше понимание. И неясно, почему мы не можем использовать наше знание о регулярностях, связывающих физические процессы и опыт, для вывода о существовании подобных законов. В следующих нескольких главах я попробую дать некоторые характеристики соответствующим законам. Подобным образом мы сможем увидеть, что нередуктивный взгляд на сознание не обязан приводить нас к пессимизму.

124

Элитцур говорит, что к этому обсуждению его подтолкнули размышления Пенроуза (Penrose 1987).

125

Здесь я оставляю в стороне религиозный опыт. Можно попробовать показать, что в действительности в объяснении здесь нуждается глубокий духовный опыт и благоговение.

126

Я не уверен, что эта линия четко представлена в литературе, но родственные аргументы отыскать можно. К примеру, Фосс (Foss 1989) отвечает на аргумент знания Джексона (Jackson 1982), отмечая, что Мэри могла бы знать всё, что субъект, обладающий цветным зрением, сказал бы о разных цветах, или даже что он мог бы сказать. Но, разумеется, этого совершенно недостаточно для того, чтобы знать всё, что надо знать.

127

На самом деле, конечно, это не помогло бы.

128

Дретске (Dretske 1995) выдвигает сходный аргумент, доказывая, что его теория объясняет то, какими кажутся вещи, и поэтому объясняет то, что нуждается в объяснении. Опять-таки здесь обыгрываются психологический и феноменальный смыслы слова «кажется». В целом «кажимость» — бедный термин для использования его при характеристике того, что нуждается в объяснении в теории сознания, именно из-за этой двусмысленности. Интересно, что обычно он используется только сторонниками редуктивных концепций.

129

Конечно, в литературе можно найти разнообразные попытки атаковать идею «данности» и «чувственных данных». Не думаю, однако, что какая-либо из этих попыток привела к опровержению идеи о том, что наличие опыта является источником обоснования того или иного убеждения об опыте. Они дают серьезные основания отрицать различные более сильные утверждения, такие как утверждение о том, что всякое знание производно от знания об опыте, а также тезисов о том, что мы воспринимаем мир, воспринимая чувственные данные, и что наличие опыта автоматически подводит этот опыт под какое-то понятие. Но я не высказываю подобных тезисов.

Селларс (Sellars 1956) убедительно критикует представление о том, что «чувствование чувственного содержания 5» влечет невыводное знание об s. Он отмечает, что знание — это концептуальное состояние, так что подобное знание едва ли может быть чем-то примитивным; опыт, однако, кажется чем-то более примитивным. Наличие опыта — это, похоже, неконцептуальное состояние, и наше знакомство с опытом представляет собой неконцептуальное отношение (хотя это зависит от того, как мы определяем условия «концептуальности»). Остается, таким образом, вопрос, как неконцептуальное состояние может быть эвиденциальной основой для концептуального состояния. Это трудный вопрос, но с ним сталкивается не только тот, кто занимает нередукционистскую позицию по отношению к сознанию. Он возникает даже тогда, когда речь идет об обычном перцептивном знании мира, где даже редукционист должен признать, что обоснование убеждения отчасти основывается на неконцептуальном источнике, если только он не готов принять такие альтернативы, которые, как кажется, сталкиваются с еще большими трудностями. Думаю, что концепцию обоснования такого рода можно создать, но это отдельная объемная задача. Здесь я просто отмечаю, что нередукционизм относительно сознания не создает особых беспокойств в этой области.

130

Общую стратегию такого рода избирает Хилл (Hill 1991), детально отвечая на скептические аргументы, касающиеся опыта и основывающиеся на возможности «эрзаца боли», в частности на аргумент Шумейкера (Shoemaker 1975а). Хилл высказывает ряд положений, конгениальных моей трактовке этих вопросов, хотя он защищает скорее биологический материализм В-типа, чем дуализм свойств. Среди них — сравнение скептических аргументов, касающихся опыта, и скептических аргументов, касающихся внешнего мира, а также аргументы против «условия различения», согласно которым субъект не может быть обоснованно убежден в том, что Р, если во всякой ситуации, в которой у него отсутствуют свидетельства в пользу того, что Р, он не был бы способен понять, что у него отсутствуют свидетельства в пользу того, что Р.

131

Это предположение высказал во время дискуссии Джон О’Лэри — Хоусон.

132

Можно было бы подумать, что противоположный ход мыслей — согласно которому убеждение зомби «я обладаю сознанием» оказывается истинным, так как его понятие указывает на функциональное свойство, — мог бы оказаться полезным для разрешения эпистемологических проблем дуалиста свойств, так как при этом больше нельзя было бы заключить, что у меня есть убеждения, которые оказываются обоснованными там, где убеждение зомби необоснованно. Но какую бы стратегию мы здесь ни избрали, зомби все равно будет обладать какими-то ложными убеждениями, к примеру убеждением о том, что он наделен свойствами, выходящими за пределы его физических и функциональных свойств, и проблема обоснования присущих мне соответствующих убеждений вновь встанет перед нами в этом облике.

133

Об этом, к примеру, говорил Лайкан в частной беседе. Можно также вернуться к такому понятию, как «опытные переживания того типа, которые обычно вызываются (у большинства из нас) красными вещами», хотя здесь мы избегаем релятивизма ценой возможности систематического заблуждения относительно категории наших собственных переживаний.

134

Подобный релятивизм отсутствует в случае внешних понятий цвета, когда, к примеру, мы говорим о красноте как о свойстве скорее объектов, чем опытных переживаний. В первом приближении кажется, что референция к красным вещам фиксируется как референция к вещам, которые обычно вызывают (у большинства из нас) тот же тип переживаний цвета, что и некоторые эталонные примеры. Это более «публично» в двух отношениях: из-за отсылки к публичным эталонным примерам и из-за отсылки к опытным переживаниям целого сообщества. Таким образом, человек с инвертированным спектром использовал бы выражение «красные вещи» для обозначения тех же самых вещей, что и я, даже если его термин «переживания красного» указывает на нечто иное.

Можно было бы задаться вопросом об индивидах и иных границах их цветового пространства, к примеру о тех, кто считает, что морковь имеет тот же цвет, что роза и помидор. Наиболее естественным кажется сказать, что их высказывание «морковь красная» ложно вследствие того элемента понятия красного, который свойствен сообществу, хотя не исключено, что имеется и такой не столь связанный с сообществом смысл, в котором его можно признать истинным (где «красное» сводится к «красному для меня»). Впрочем, даже здесь остается не так много места для релятивизма, так как для любого индивида этот термин по-прежнему будет привязан к внешним эталонам. Даже если опираться на этот релятивистский смысл, термин «красное» должен будет указывать для любого индивида на большое множество красных вещей; сходная картина наблюдается и с другими понятиями.

Можно также было бы устранить всякую зависимость от опыта из характеристик внешних понятий цвета, характеризуя вместо этого их в терминах суждений: тогда получалось бы, что красные вещи — это вещи, относительно цвета которых обычно высказывается то же суждение, что и относительно цвета эталонных объектов. Преимущество такого подхода состоит в том, что он позволяет зомби истинно высказываться о зеленых объектах, что может быть разумным. В конце концов, представляется, что для работоспособности референции терминов цвета требуется, скорее, не сходство опытных переживаний, а интерсубъективное сходство суждений.

135

Различение квалитативного и реляционного понятия «переживания красного» весьма близко различению, которое проводит Нида-Рюмелин (Nida-Rümelin 1995) между «феноменальной» и «нефеноменальной» интерпретацией приписывания убеждений, таких как «Марианна убеждена, что небо кажется Питеру синим». Согласно этому автору, «феноменальная» интерпретация приписывает убеждение при участии соответствующего квалитативного понятия того, кто приписывает убеждение; тогда как при нефеноменальной интерпретации убеждение приписывается при помощи реляционного понятия. (Пример релевантного реляционного понятия, приводимый Нида-Рюмелин, напоминает коммунальное понятие, упомянутое в прим. 10.)

136

Разумеется, я специально обозначаю понятие символом «R», чтобы вызывать реминисценцию с «Е», которым пользовался Витгенштейн в своем аргументе относительно приватного языка. Здесь я не буду даже предпринимать попытки проанализировать его аргумент; эта задача оказалась бы особенно трудной в силу отсутствия общепринятой интерпретации того, в чем, собственно, состоит этот аргумент. Достаточно сказать, что все версии этого аргумента, которые я видел, или основываются на очень сомнительных посылках, или столь же применимы к обыденным понятиям, сколь и к приватным опытным понятиям, или и то, и другое.

137

В самом деле, даже небольших интроспективных усилий достаточно, чтобы обратить внимание на то примечательное обстоятельство, что даже «самим себе» мы можем мало что сказать относительно различия переживаний красного и зеленого, опять-таки если отвлечься от отсылок к реляционным свойствам — несмотря на нашу осведомленность относительно богатства их внутреннего различия. Это можно рассматривать в качестве дополнительного свидетельства в пользу того, что данные качества существуют в области феноменального и не являются чем-то, что находит прямое отображение в сфере психологического.

138

В чем-то этот ход мысли зеркален тому, который можно найти у Шумейкера (Shoemaker 1975): если инвертированные спектры возможны, то как квалитативные состояния, так и квалитативные убеждения не могут получить функционального определения, хотя Шумейкер выражает всё это в терминах жесткой десигнации с реляционной фиксацией референции, так что в итоге он фокусируется здесь на вторичных интенсионалах.

139

Это наблюдение параллельно наблюдению Нида-Рюмелин (Nida-Rümelin 1995), согласно которому различение феноменальных и нефеноменальных убеждений не есть типичный пример различения de re/de dicto.

140

Отметим, что в данном случае речь не идет о простом индексикале «этот», первичный интенсионал которого не меняется в зависимости от того, опыт ли это R или 5, и в связи с которым было бы бессодержательной тривиальностью сказать, что этот опыт есть опыт этого рода. Скорее, это содержательное «этот» с таким первичным интенсионалом, который указывает на переживания S во всяком центрированном мире.

141

Кони (Conee 1985b) опирается на подобное конститутивное отношение между квалиа и квалитативными убеждениями, отвечая на эпистемологический аргумент Шумейкера (Shoemaker 1975а).

142

Отметим, что для того, чтобы эти принципы поставляли психофизические законы, мы должны интерпретировать второ порядковые суждения, такие как «У меня имеется переживание красного», в реляционистском ключе, обсуждавшемся в последнем параграфе главы 5, а именно «У меня имеется переживание такого типа, который обычно вызывается красными объектами». Реляционистские элементы понятия «переживание красного», в отличие от внутренних квалитативных элементов, будут отражены в физических процессах: соответствующее убеждение, связанное с квалитативным понятием «переживание красного», не будет логически супервентным на физическом, так что верность таких убеждений не будет давать психофизического закона. Я не особо пользуюсь этим, так как мое обсуждение будет сосредоточено на первопорядковых суждениях, по отношению к которым не возникает указанных проблем.

143

Содержательный анализ феноменологии, связанной с актуальными мыслями, см. в (Siewert 1994).

144

Ср. также наблюдение Нагеля (Nagel 1974) о том, что «структурные черты восприятия могли бы оказываться более доступными для объективного описания, даже если что-то и оставалось бы за бортом».

145

Это в близкой степени родственно гипотезе Джекендофа о вычислительной достаточности: «Всякое феноменологическое различие порождено/подкреплено/проецировано соответствующим вычислительным различием» (Jackendoff 1987, с. 24).

146

Обсуждение слепого зрения в таком ключе см. (Туе 1993, Block 1995 и особенно Dennett 1991).

147

Обсуждение опасностей смешения сознательного опыта и осознания опыта, а также превосходную критику высокоуровневых подходов в целом можно найти в (Siewert 1994). См. также (Dretske 1995) для параллельной критики с позиции редукционизма.

148

Различение первопорядковых и второпорядковых объяснений — отражение различения двух функциональных понятий сознания, С1 и С2, которое проводит Нилкин (Nelkin 1989).

149

Подобное предложение рассматривает Керратерс (Carruthers 1992), доказывающий, что доступность для рефлексивного осмысления естественно необходима и достаточна для квалитативного чувства (похоже, правда, что Керратерс имеет в виду более сильную разновидность доступности, так как армстронговский невнимательный водитель грузовика не удовлетворяет его критерию). Поскольку он четко заявляет, что эта связь лишь естественно необходима, его предложение кажется нередуктивным, хотя при этом он характеризует этот взгляд как физикалистский. В частной беседе сходное объяснение выдвигал и Алвин Голдман, но не в качестве редуктивной концепции, а для характеристики сознательных состояний привычных систем.

150

Различение первоуровневых регистраций и первоуровневых суждений параллельно различению Дретске (Dretske 1995) феноменальных и доксастических разновидностей когнитивных состояний. Вторая соответствует мнению системы о вещах, первая — способу репрезентации вещей системе. Конечно, между моей схемой и схемой Дретске есть существенное различие, и состоит это различие в том, что Дретске является, по сути, редуктивным функционалистом (на деле редуктивным телеофункционалистом), отождествляющим переживания с (телео)функционально определенными первопорядковыми регистрациями. Я против этого отождествления по стандартным причинам, но тем не менее остается правдоподобным, что переживания соответствуют первопорядковым регистрациям. Моя схема попросту содержит дополнительное различение, допуская три различных типа состояний — суждения, регистрации и феноменальные состояния, причем регистрации и феноменальные состояния оказываются скоррелированными, но различными, тогда как Дретске признает два вида состояний: суждения и феноменальные состояния, не проводя даже концептуального различия между феноменальными состояниями и соответствующими им регистрациями.

151

Существует громадное множество интересных вопросов относительно типа репрезентативного содержания, имеющегося в первопорядковых регистрациях, создающих осведомленность, и о типе содержания, параллельно имеющегося у соответствующих переживаний. Проблемы, связанные с содержанием, не имеют принципиального значения для моего обсуждения, так что здесь я лишь кратко коснусь их, хотя они относятся к числу наиболее глубоких и тонких вопросов об опыте и заслуживают гораздо более детального рассмотрения в другом месте.

Главной характеристикой содержательной стороны осведомленности и опыта является то, что содержание здесь, как правило, неконцептуально — это содержание, не требующее, чтобы агент обладал понятиями, которые могли бы использоваться для характеристики этого содержания. Правдоподобным, к примеру, кажется, что простая система — к примеру, собака или мышь — могла бы иметь детализированные переживания цвета с соответствующими детализированными репрезентациями цветовых различий в когнитивной системе, обладая при этом лишь простейшей системой цветовых понятий. Сходным образом и у людей состояния сознания и осведомленности при восприятии музыки нередко оказываются наделены содержаниями, выходящими далеко за пределы имеющихся у них музыкальных понятий.

(Обсуждение неконцептуального содержания см. в (Crane 1992, Cussins 1990, Evans 1982, Peacocke 1992.) В литературе, похоже, есть консенсус относительно того, что содержания опыта неконцептуальны. Исключением является позиция Макдауэлла (McDowell 1994), доказывающего на основании нашей способности реидентифицировать переживания с помощью таких понятий, как «этот оттенок», что всякое опытное содержание концептуально. Неясно, однако, нужна ли эта способность для обладания переживаниями: правдоподобным, к примеру, кажется, что некоторые тонкие аспекты музыкального опыта у некоторых субъектов (к примеру, небольшие изменения тональности) могли бы вообще не допускать концептуализации и ре идентификации. Другим примером являются переживания животных. Макдауэлл, похоже, с радостью принимает вывод о том, что животные лишены опытных переживаний, но кому-то могло бы показаться, что в данном случае modus tollens выглядел бы по крайней мере не менее убедительным, чем modus ponens. И даже если бы пришлось принять точку зрения Макдауэлла, думаю, что некое подобие соответствующей дистинкции могло бы быть восстановлено под видом двух степеней концептуального содержания.)

Конечно, между понятиями и сознанием может иметься какое-то каузальное отношение; концептуальные изменения нередко оказывают значительное влияние на характер опыта. Но подобные концептуальные ресурсы не кажутся тем, что требуется для сознательного опыта. Это верно и для осведомленности, в той мере, в какой она параллельна сознанию. Содержания, репрезентированные первопорядковыми регистрациями, соответствующими сознательным переживаниям, к примеру, в визуальном восприятии не требуют соответствующих богатых концептуальных ресурсов. Так что содержания опыта и осведомленности в целом более примитивны, чем содержания суждений, которые при наиболее естественном рассмотрении должны трактоваться как концептуальные.

Одним из наиболее интересных вопросов является вопрос, присущ ли репрезентационный контент опыту внутренним образом, или же это содержание каким-то образом порождается фундирующим опыт когнитивным состоянием. Вторая позиция может казаться привлекательной, но, похоже, не вполне верна: представляется, к примеру, что мой визуальный опыт в данный момент репрезентирует мир, в котором есть большой квадратный объект напротив меня, и он делает это просто благодаря его бытию в качестве такого опыта. Даже гипотетический бестелесный ум со сходным опытом имел бы похожее репрезентативное содержание. Сиверт (Siewert 1994) убедительно показывает, что по своей природе опыт информативен относительно состояния мира: визуальный опыт, к примеру, можно оценивать в плане его точности (он может репрезентировать мир правильно и неправильно), причем в силу самой его природы визуального опыта. Утверждение, что опыт внутренне нагружен репрезентативным содержанием, может быть поэтому оправданным.

Могло бы возникнуть искушение занять обратную позицию и принять, что подлинное содержание имеется только в опыте, а содержание фундирующей первопорядковой регистрации само зависит от содержания связанного с ней опыта. В этом могло бы что-то быть, но это тоже не вполне удовлетворительно; ведь и о первопорядковых регистрациях зомби мы хотим сказать, что они в известном смысле репрезентируют мир существующим определенным образом. У нас точно есть содержательные состояния, не связанные с опытными переживаниями, и трудно принять, что все наши содержания каким-то образом зависят от содержания опыта. Промежуточная позиция, которую можно было бы занять, состоит в том, что (1) изначальное содержание в известном смысле находилось в опыте, но (2) мы развили у себя схему атрибутирования содержания когнитивным состояниям, опираясь, в частности, на когерентность содержаний связанных с ними переживаний, и что (3) после возникновения этой схемы она стала автономной, так что мы можем говорить о содержании когнитивных состояний даже при отсутствии опыта. Это означало бы, что опытные переживания и связанные с ними регистрации могли бы иметь самостоятельные содержания, при том, что здесь не было бы странной, случайной сверхдетерминации, посредством которой дважды конституировалось бы одно и то же содержание. Это весьма тонкие вопросы, которые скорее всего возместили бы их детальное рассмотрение.

Еще одна интересная проблема — является ли соответствующий тип содержания «широким» (зависящим от окружающих объектов) или «узким» (зависящим только от внутренних процессов)? Если опыт внутренне нагружен содержанием, и если опыт супервентен на организации субъекта, то релевантное содержание в данном случае должно быть узким. (Опытные переживания по-прежнему могли бы иметь широкое содержание, но оно не могло бы быть содержанием, фиксируемым одним только опытом.) Иногда утверждалось, что подлинно репрезентативным содержанием является лишь широкое содержание, но, на мой взгляд, существует естественный путь понимания узкого репрезентативного содержания (см. Chalmers 1994с). Можно было бы доработать подобную концепцию до объяснения узкого, неконцептуального содержания опыта и осведомленности как содержания, накладывающего ограничения на центрированные миры, являющиеся кандидатами на роль действительного мира данного субъекта. Другой вопрос, имеют ли репрезентативное содержание все опытные переживания? Многие или большинство, вероятно, имеют его; большинство перцептивных переживаний уж точно кажутся внутренне информативными относительно мира. Имеется, однако, ряд более запутанных случаев: как быть с оргазмами, тошнотой или некоторыми эмоциональными переживаниями (см. Block 1995 и Туе 1995)? Впрочем, даже в этих случаях можно было бы отыскать какое-то репрезентативное содержание, так как эти переживания зачастую содержательны относительно локализации (вот здесь, там внизу) или их качества (хорошие, плохие). Возможность опытных переживаний, полностью лишенных репрезентативного содержания, неочевидна; с другой стороны, неочевидно и обратное.

Некоторые философы полагали, что феноменальные свойства — это всего лишь репрезентативные свойства, так что опытные переживания исчерпываются их репрезентативным содержанием (напр., Dretske 1995; Harman 1990; Lycan 1996; Туе 1992). Чаще всего эта позиция сопровождает редуктивный взгляд на репрезентативное содержание, так что она сводится к одной из разновидностей редуктивного функционализма и малоправдоподобна по обычным причинам. Другая вариация этой идеи могла бы совмещать ее с нередуктивным взглядом на репрезентативное содержание, к примеру, с тем, согласно которому подлинную репрезентацию можно найти только в опыте. Это было бы в большей степени совместимо с серьезным отношением к сознанию, но по-прежнему было бы не лишено трудностей. В частности, создавалось бы впечатление, что репрезентативное содержание могло бы оставаться неизменным у функциональных изоморфов с инвертированным спектром, и в этом случае феноменология выходила бы за пределы репрезентативного содержания. Упомянутые выше случаи также наводят на мысль, что даже если все опытные переживания имеют репрезентативное содержание, у них имеются и черты, не вмещаемые их репрезентативным содержанием. Так что неясно, будет ли успешной даже нередуктивная версия рассматриваемой нами концепции.

152

В частном общении и в готовящихся к публикации работах.

153

Упомянутые мной принципы иногда четко обозначались в качестве одного из методологических компонентов эмпирического исследования ментального. Не удивительно, что чаще всего это случалось в той области мейнстримной психологии, которая более всего затрагивает сознательный опыт, а именно в психофизике. Ее задачу нередко видели в соотнесении свойств наших ощущений со свойствами связанных с ними физических стимулов. Типичными достижениями здесь являются закон Вебера — Фехнера и закон Стивенса (Stevens 1975), которые дают две формулы соотношения интенсивности стимула и интенсивности соответствующего ощущения. Хотя иногда утверждается, что в психофизике подлежат объяснению прежде всего данные от третьего лица, такие как субъективные отчеты, кажется очевидным, что к числу главных феноменов, которые пытается объяснить психофизика, относятся характеристики опыта от первого лица, вроде переживаний определенных оптических иллюзий.

Хорст (Horst 1995) убедительно показывает, что исходными данными в этой области нередко оказываются переживания от первого лица различных феноменов, таких как иллюзии. К примеру, на конференциях исследователи придают особое значение возможности самостоятельно «увидеть» различные эффекты. Можно было бы также попробовать показать, что попытки выяснить, какой из подходов к измерению ощущения — Фехнера или Стивенса (см. Stevens 1975) — верен, имеют смысл лишь при допущении, что они стремятся измерить что-то одно, феноменальный опыт; в ином случае мы просто имеем неконфликтующие измерения разных функциональных феноменов).

В психофизике время от времени возникали дискуссии на тему того, каким образом эмпирические наблюдения могут содействовать объяснению субъективных ощущений. Некоторые исследователи пришли к формализации четких принципов, на которых основана подобная работа — известных под разными именами, как «психофизические связующие гипотезы» (Brindley 1960) или «общие связующие пропозиции» (Teller 1984). Хороший пример — «аксиомы психофизической корреляции», сформулированные Мюллером (Müller 1896; цитируется в (Boring 1942, с. 89)):

(1) основанием любого состояния сознания является материальный процесс, так называемый психофизический процесс, протекание которого связано с присутствием сознательного состояния;

(2) равенству, сходству или различию в устроении ощущений… соответствует равенство, сходство и различие в устроении психофизического процесса, и наоборот. Более того, большему или меньшему сходству ощущений также соответствует большее или меньшее сходство психофизического процесса, и наоборот;

(3) если изменения ощущения имеют одну и ту же направленность, или если различия, существующие между рядами ощущений, имеют сходную направленность, то изменения психофизического процесса, или различия данного психофизического процесса, имеют сходную направленность. Более того, если ощущение может изменяться в п направлениях, то фундирующий его психофизический процесс тоже должен быть изменчив в п направлениях, и наоборот.

Ясно, что эти принципы близки принципу структурной когерентности. Сделав поправку на определенные различия в языке, мы можем увидеть, что все утверждения в духе тех, что были приведены выше, являются прямыми следствиями принципа когерентности; и в их совокупности они приближаются к его потенциалу. Так что мы опять-таки можем убедиться в том, что принцип структурной когерентности и его вариации играют ключевую роль в использовании эмпирических исследований для создания объяснительных концепций различных характеристик опыта.

Не удивительно, что в психофизике обсуждался статус подобных принципов и это обсуждение было параллельно аналогичным дебатам в философии сознания (см., напр., Brindley 1960; Marks 1978; D. Teller 1984, 1990). Некоторые рассматривали их как эмпирические гипотезы, но они, похоже, не извлечены из эмпирических тестов и не фальсифицируются ими, по крайней мере если говорить о той разновидности последних, где речь идет о позиции третьего лица. Другие, особенно операционалистского склада, считали их дефиниторными допущениями; это соответствует редуктивной функционалистской позиции в философии. Зачастую они трактовались просто как фоновые допущения, или посылки, касающиеся природы психофизического соединения. В любом случае науке удавалось достаточно успешно решать свои задачи без реального разрешения этих вопросов. Для объяснительных целей важнее форма этой соединительной конструкции, чем ее метафизический статус.

В целом «философские» проблемы, связанные с соотношением физических процессов и опыта, составляют непосредственный фон многих теоретических дискуссий в психофизике. Насколько мне известно, это еще не стало предметом подробного обсуждения в философской литературе (хотя см. (Savage 1970) для философской критики методологии измерения ощущений). И похоже, эта тема заслуживает детального исследования.

154

Напр., (Lycan 1987).

155

Черчленды (Churchland and Churchland 1981) возражали аргументам «Китайской нации» на том основании, что подобная система должна была бы обрабатывать приблизительно с 10^>30000000 стимулов сетчатки, и еще более громадное количество внутренних состояний мозга. Симуляция с помощью народонаселения, требующая одного человека для одного стимула на входе и одного для состояния, нуждалась бы поэтому в таком количестве людей, которое было бы несопоставимо больше того, которое могло бы предоставить население.

Это возражение игнорирует тот факт, что как данные на входе, так и внутренние состояния комбинаторно структурированы. Вместо того, чтобы репрезентировать каждый входящий паттерн (более 10^>8 клеток) одним человеком, что потребовало бы 2^{>10^8} людей, нам нужно лишь 10^>8 людей для репрезентации данных, рассматриваемых в качестве структурированного паттерна. Это же справедливо и для внутренних состояний. Количество требующихся нам людей, таким образом, не превышает числа клеток в мозге.

156

Боген (Bogen 1981) и Лайкан (Lycan 1987) высказывали предположение, что в подобных «случайных» ситуациях отсутствовали бы квалиа, так как квалиа нуждаются в телеологии. Странным последствием этого была бы зависимость наличия или отсутствия квалиа от истории системы. Думаю, лучше признать, что система такого рода имела бы квалиа, подчеркнув крайнюю маловероятность ее случайного возникновения.

157

Более подробно я обсуждаю это в (Chalmers 1994а).

158

Это число получается, если обратить внимание на то, что существует 10^{>10^9} возможных вариаций консеквента каждого кондиционала, представляющего глобальное состояние, в которое переходит система. Шанс того, что данное глобальное состояние перейдет в нужное последующее состояние, равен поэтому 1 из 10^{>10^9}.На деле он будет меньше, так как любое глобальное состояние будет реализуемо множеством различных «максимальных» состояний физической системы, каждое из которых должно осуществить надлежащий переход. Должно удовлетворяться 10^{>10^9} таких кондиционалов, так что указанная пропорция уменьшается.

159

Некоторые сходные сценарии можно найти также в (Harrison 1981а, 198 lb).

160

Быть может, можно избавиться от одного из компонентов этой ситуации, объяснив конституирование убеждения опытом, — как оно обсуждается в 7 параграфе главы 5: не исключено, что понятие «опыта красного», имеющееся у Джо, отсылает теперь, к примеру, к переживанию розового, так что нельзя сказать, что он совсем неправ. Впрочем, эта стратегия уж точно не поможет объяснить его ошибки в суждениях о различениях.

161

Када (Cuda 1985) утверждает, что описание систем с подобными ошибочными убеждениями не имеет смысла. Он не приводит никаких аргументов помимо тезиса о том, что если бы такое описание имело смысл, то не бессмысленным было бы полагать, что мы ошибаемся подобным образом, что (как он утверждает) явно не соответствует действительности. Однако это кажется ошибочным. Предположение о том, что я мог бы ошибаться подобным образом, не лишено смысла, так что в этом плане данная гипотеза когерентна, и дело лишь в том, что моя эпистемическая ситуация показывает мне, что эта гипотеза не является истинной в моем собственном случае, так как я напрямую переживаю ярко красные квалиа и т. п.

162

Это не значит, что в этой области вообще не может быть соритов; см., напр., (Tienson 1987).

163

Данная позиция ближе всего Шумейкеру (Shoemaker 1982), но ее защищали также Хорган (Horgan 1984а), Патнэм (Putnam 1981) и целый ряд других авторов.

164

Не исключено даже, что подобные случаи существуют в действительном мире. В интересной статье Нида-Рюмелин (Nida-Rümelin 1996) отмечает, что исследования в области цветного зрения приводят нас к допущению реальной возможности случаев «псевдонормального» цветного зрения, при котором R-колбочки сетчатки будут связаны с реактивным паттернами, обычно присущими G-колбочкам, а (2) G-колбочки будут связаны с реактивным паттернами, обычно присущими R-колбочкам. Если рассматривать эти ситуации, (1) и (2), по отдельности, то это будут типичные случаи слепоты к красному и зеленому. Теоретически, генетические отклонения, ответственные за (1) и (2), могут сосуществовать, и тогда возникнет субъект, который в плане своего поведения будет очень похож на обычного субъекта, но который, возможно, будет обладать инвертированными в сравнении с другими людьми переживаниями цвета.

165

Патнэм (Putnam 1981) и Шумейкер (Shoemaker 1982) используют этот пример как аргумент против функционалистских объяснений квалиа, но их аргументы в лучшем случае могут сработать против малодетализированного принципа инвариантности, согласно которому считается, что один и тот же тип опыта возникает, к примеру, из состояний, активируемых синими объектами и ведущими к отчетам о «синем». Высокодетализированный принцип остается незатронутым этой критикой. (Сходный тезис высказывает Левин (Levine 1988).)

В одной из разновидностей этого сценария субъекты оказываются включены в процесс адаптации, обучения и в конечном счете амнезии (забывая о том, что вещи когда-то выглядели иначе), оказываясь в итоге поведенчески идентичными с их изначальным состоянием. Нет, однако, серьезных оснований считать, что они будут идентичными и в организационном плане, особенно если учесть, что их перепрошивка по-прежнему отражается на состоянии их мозга. Если вследствие протекания какого-то особого процесса их организация оказывается в итоге неотличимой от изначальной, то не показалось бы невероятным предположение, что и их переживания также вернулись бы к своему исходному виду (Коул (Cole 1990) и Рей (Rey 1992) отстаивают вариации на темы гипотезы возвращения к исходному состоянию в данном случае).

166

Сходный аргумент выдвигает Сигер (Seager 1991, с. 39–41), описывающий случай, когда клетки сетчатки «настраиваются» на более высокий диапазон оптического спектра. С этим аргументом можно работать так же, как с аргументом Блока.

167

Блок отвечает на сходное возражение, отмечая, что мы можем перенести «линзы» внутрь системы, перепрошивая ее, к примеру в зрительном нерве или в зрительной коре. Но, как и прежде, это не дает нам случаев организационных изоморфов с различными переживаниями. Действительно, описание Блоком подобных случаев кажется напрямую совместимым с позицией, в соответствии с которой квалиа зависят от организации «центральных» систем. Нас просят верить в неизменность переживаний в определенных случаях именно из-за незатронутости центральных процессов; и предполагается, что мы будем верить в различие переживаний при различии центральных процессов. Такие аргументы не могут опровергнуть принцип инвариантности.

168

Отдаленным поводом для формулировки аргумента в этом параграфе послужила деннетовская история «Где я?» (Dennett 1978d). Ситуацию, в чем-то напоминающую описываемую мной ниже, рассматривает Шумейкер (Shoemaker 1982). Еще ближе к делу дискуссия Сигера (Seager 1991, с. 43), хотя Сигер и не защищает принцип инвариантности. Когда эта книга уже уходила в печать, я обнаружил интересную недавнюю статью Арнольда Зубова (Zuboff 1994), который использует аргумент, по сути, являющийся аргументом от скачущих квалиа, для подкрепления одной из разновидностей редуктивного функционализма, доказывая, что скачущие квалиа являются априори невозможными.

169

Подобный тезис высказывает Уайт (White 1986), указывая, что если нефункциональные физические различия релевантны для квалиа, то на квалиа могли бы влиять даже небольшие изменения в ДНК.

170

Шумейкер (Shoemaker 1982) выдвигает комплексный критерий того, насколько специфичным должно быть физиологическое свойство для фиксации квалиа, или, как он выражается, «реализации квале». Мне, однако, кажется, что если то, что я здесь говорил, верно, то его критерий фактически будет выделять высокодетализированное функциональное свойство.

171

Эта идея была выдвинута Терри Хорганом в частной беседе.

172

О связи между сознанием и информацией говорили также Бом (Bohm 1980), Сейр (Sayre 1976) и Вилманс (Velmans 1991), хотя детали их концепций существенно отличаются оттого, что говорю я. Сейровская идея «нейтрального монизма» информации, впрочем, весьма плодотворна (спасибо Стиву Хорсту за это указание). Некое подобие двуаспектного принципа обсуждается Локвудом (Lockwood 1989, гл. 11), хотя он и не формулирует свои тезисы в терминах информации.

173

В неопубликованной статье (Chalmers 1990) я фокусируюсь на этой стратегии для уяснения отношения между сознанием и суждениями о сознании и использую ее для формулировки базовой «теории» сознания (содержащей отсылку к паттерну и информации), предшественницы ряда идей этой главы. В этой статье я называю требование объяснительной когерентности «тестом на когерентность», который должна проходить любая теория сознания.

174

Хотя относительно наличия у термостатов убеждений и желаний — см. (McCarthy 1979).

175

Уилер уделяет особое внимание результатам измерений, или «ответам на да — нет вопросы» как основе всего, и в этом плане его подход может быть ближе идеализму, чем отстаиваемая здесь мной позиция.

176

См. также интересное изложение идей Фридкина в (Wright 1998) для детализации базовой метафизики.

177

Плодотворные обсуждения этих проблем расселовских воззрений см. в (Foster 1991, с. 119–130) и (Lockwood 1992).

178

Локвуд (Lockwood 1992) полагает, что расселовская позиция может отсылать к элементарным законам в этих целях. Он не рассматривает возражение, состоящее в том, что введение дополнительных законов, похоже, лишает расселовский подход его изначальной привлекательности. Так, они поднимают проблемы эпифеноменализма, которых обещала избежать расселовская концепция, и они также требуют существенного расширения онтологии за пределы внутренних свойств, нужных для фундирования физики. (Должен отметить, что Локвуд не опирается на эти законы для решения проблемы детализации; главная его идея в связи с решением этой проблемы — интригующая обособленная гипотеза, связанная с квантовой механикой.)

179

Материал этой главы во многом взят из (Chalmers 1994а).

180

Патнэм (Putnam 1988, с. 120–125) приводит свой аргумент в пользу того, что любая обычная открытая система имплементирует любой конечный автомат. Я детально анализирую этот аргумент в (Chalmers 1995а). По итогам этого анализа выясняется, что данный аргумент эффективен, похоже, лишь при допущении модальной мягкости кондиционалов перехода физических состояний в дефиниции имплементации.

181

Я провожу эту линию понимания объяснительной роли вычисления в когнитивной науке в (Chalmers 1994b).

182

Сходные тезисы высказаны в (КогЬ 1991) и (Newton 1989). Они считают, что Китайская комната может быть хорошим аргументом если не против машинной интенциональности, то против машинного сознания.

183

Хофштадтер (Hofstadter 1981) очерчивает сходный спектр промежуточных случаев между мозгом и Китайской комнатой.

184

Идея о том, что гомункул в Китайской комнате аналогичен демону, мечущемуся внутри черепной коробки, была высказана Хауглендом (Haugeland 1980).

185

Примечательно, что хотя Дрейфус (Dreyfus 1972) назвал свою книгу, в которой делается подобное возражение, «Чего не могут компьютеры», впоследствии он признал, что надлежащий тип вычислительной системы (такой как коннекционистские системы) не подпадал бы под эти возражения. На деле «возможности компьютера» отождествляется с тем, чего может достичь очень узкий класс вычислительных систем.

186

Насколько мне известно, это четкое возражение против геделевских аргументов впервые в печатных изданиях было высказано Патнэмом (Putnam 1960), и, насколько я знаю, оно никогда не было опровергнуто, несмотря на отчаянные усилия Лукаса и Пенроуза. Пенроуз (Penrose 1994, гл. 3.3) доказывает, что он может установить непротиворечивость формальной системы, ухватывающей его собственные рассуждения, поскольку он мог бы уверенно определить истинность аксиом и верность правил вывода. Это, похоже, зависит от изначального допущения, что вычислительная система является системой аксиом и правил, каковой она, однако, не обязана быть в общем случае (о чем свидетельствует нейронная симуляция мозга). Даже в случае системы с аксиомами и правилами мне не очевидно, что мы сможем определить значимость каждого правила, которым могла бы воспользоваться наша система, особенно если речь идет о таких правилах, применение которых выходит за пределы обычного вычисления и касается повторных геделизаций, относительно которых геделевские аргументы действительно имели бы реальный вес в случае, когда речь идет о людях.

187

Возможно, этим стоит заняться для учета случая, когда конкретная схема округления на уровне дает поведенческий уклон при распределении. Для надежности — при допущении шума на уровне 10^>-10 — мы должны аппроксимировать систему на уровне 10^>-20, аппроксимируя на этом уровне и распределение шума.

188

В некоторых случаях — как правило, только в философии сознания — такие термины, как «вычисление» используются для отсылки исключительно к классу символьных вычислений, или вычислений, производимых над репрезентациями (то есть системами, базовые синтаксические элементы в которых являются в то же время базовыми семантическими объектами). Разумеется, этот терминологический вопрос мало на что влияет: с позиции искусственного интеллекта важно то, чтобы в наличии имелась некая формальная система — такого рода, чтобы ее имплементация была достаточна для ментальности, — и неважно, считается ли она «вычислением» согласно этому критерию. Следует, однако, отметить, что в любом случае использовать данный термин подобным образом — значит порывать связи с его истоками в теории вычисления. Даже большинство машин Тьюринга не будут считаться «вычислительными» в этом смысле, так как лишь некоторые из них могут быть интерпретированы в качестве таких, которые производят вычисления над концептуальными репрезентациями. По сходным причинам подобное ограничение класса «вычислений» приводит к утрате (черче — тьюринговой) универсальности вычисления, которая, собственно, является, возможно, одним из самых серьезных оснований для доверия к (функциональному) тезису ИИ.

189

По крайней мере, у таких частиц со спином 1/2, как электрон. Я оставляю в стороне случаи, когда у спина имеются другие базовые характеристики.

190

Здесь, как и в других местах, я иду на упрощение картины. Никакое измерение не является абсолютно точным, так что в его результате никогда не возникает состояние, положение которого является в полном смысле определенным. На деле волновая функция коллапсирует в состояние, вся амплитуда которого сконцентрирована в очень узком диапазоне локаций. Проще говорить так, однако, будто коллапсированные положения являются в полной мере определенными.

191

Или плотность вероятности в случае континуума.

192

Алберт (Albert 1992) указывает, что «сознание» столь же неопределенно, как «измерение» и «макроскопическое»; но мне кажется, что привлекательность этого критерия отчасти связана с тем, что здесь, похоже, можно говорить о фактичности того, является ли та или иная система сознательной.

193

Мое обсуждение ЖРВ-интерпретации опирается на (Albert and Loewer 1990) и (Albert 1992).

194

Заметим, что это единственное место в данной главе, где мы касаемся теоремы Белла и результатов Эйнштейна — Подольского — Розена (ЭПР). Иногда эти результаты рассматриваются в качестве главного источника философских проблем, связанных с квантовой механикой, но, на мой взгляд, эти проблемы возникают еще до соображений ЭПР. Даже без ЭПР мы стояли бы перед трудным выбором между коллапсом, скрытыми параметрами и Эвереттом. ЭПР просто добавляют трудностей теориям скрытых параметров, показывая, что они (как и коллапс) должны быть нелокальными; и, вполне возможно, повышают привлекательность интерпретации Эверетта, единственной локальной интерпретации совместимой с данным результатом.

195

Интерпретация одного большого мира, похоже, является наиболее распространенным пониманием интерпретации Эверетта среди физиков (особенно среди квантовых космологов, постоянно использующих эту модель). Идея «расщепляющихся миров» — во многом продукт популяризации. Иногда даже сторонники концепции одного большого мира говорят о «расщеплении», но это лишь фигура речи, отсылающая к факту появления суперпозиции волновой функции. Особого процесса расщепления миров не существует; в лучшем случае происходит некое локальное расщепление волновой функции. В любом случае, на мой взгляд, лучше избегать разговоров о «расщеплении», так как это неизбежно порождает путаницу.

196

Это возражение высказывалось Беллом (Bell 1981), Беллом и Хайл и (Bell and Hiley 1993), Ходгсоном (Hodgson 1988) и многими другими.

197

Самой разумной стратегией, возможно, было бы сделать ставку через квантовое устройство, отвечающее «нет» с вероятностью 0,999, «да» — с вероятностью 0,001. Тогда, если теория Эверетта неверна, я почти наверняка буду прав, а если верна, то выживет хотя бы одно из сознаний, являющихся моими отпрысками.