Созидая на краю рая - [22]

— Малыш, мама найдёт выход, она вытащит тебя, вот увидишь! — наклоняюсь к его уху, не переставая поглаживать лобик, и шепчу эти слова. — Ты только не сдавайся, Энтони, ты очень сильный, тебе под силу всё. Не оставляй меня, сынок, пожалуйста! Я умоляю тебя, не бросай меня!

Всхлипываю, чувствуя, как лицо искажается гримасой боли от жалкого вида моего мальчика, и будто бы ожидая чуда, гляжу на монитор приборов. Ничего не меняется. Всё, как и прежде. Размеренная кривая пульса, аккуратное пиканье, подтверждающее то, что он жив, но никаких существенных изменений в его состоянии нет. Он не откроет глаза и не обнимет меня сейчас. Он не притянет меня к себе и не шепнет на ухо: «Я люблю тебя, мамочка!». Он не может даже взглянуть на меня своим ободряющим голубым взглядом, в котором читается ласка и доброта.

Почему-то в этот момент ощущаю всю безвыходность положения и собственное отчаянье. Здесь я не могу помочь. Я бессильна. Приходится только глядеть на всё это и сгорать заживо от диких переживаний и страхов. Всё, что я хочу, это то, чтобы он был жив, счастлив и любим. Я пожертвую своей жизнью, своими деньгами, здоровьем — всем чем угодно, лишь бы подарить счастливое будущее.

Сейчас всё кажется абсурдным: моя работа, мои походы в магазины, мой сон вдали от него — ничто не имеет смысла, если сегодня или завтра я потеряю его. Ни работа, ни книжки со сказками, ни какие другие причины. Он — самое главное, что у меня есть, неотделимая часть. Всё то время, что я провела дома или в супермаркетах, я должна была провести с ним. Краем сознания понимаю, что рассуждаю неверно, и что всё возможное делала для его спасения, начиная от походов по городским банкам и нотариальным конторам и кончая согласием на роль любовницы Каллена, деньгами которого я и оплатила сегодня огромнейшую сумму за операцию. Но как это обычно бывает в подобных случаях — когда смерть совсем рядом с тем, кто тебе дорог — ты переосмысливаешь каждую минуту, прожитую без этого человека, представляя, что сделал бы с ним, и как бы наверстывал сейчас потерянное безвозвратно время. Это мазохизм чистой воды, но ничего другого я не могу сейчас и представить. Мне больно, страшно, обидно — за него. За то, что ему всего четыре, а он уже знает, что такое боль, болезнь, клиника и смерть. За то, что он каждый день, открывая глаза, боится, что уже через минуту не сможет это сделать (однажды он рассказал мне об этом страхе). Не стоит забывать также обо мне — для меня всё это за гранью реальности — было, по крайней мере. Сейчас я понимаю, что все мы не вечны, и судьба может повернуть всё так, что никто и не сможет помочь….

И всё же я не перестаю молиться.

Смотрю на бледное лицо сына, трубки, которые прикованы к его телу, приборы и понимаю, что для меня есть и будет единственным и непоколебимым миром. Мирозданием.

Мой ребёнок.

Мой мальчик.

Мой Энтони.

Моё время пребывания в палате сына кончается, и под предупреждение от медсестры, поднимаюсь с колен, наклоняюсь к ребёнку, целуя его в лоб, шепчу самые важные слова, которые шлю ему, надеясь, что смогу помочь:

— Я люблю тебя, солнышко!

С этими словами покидаю помещение, на ходу вытирая слезы. Направляюсь к комнате отдыха, решив провести остаток ночи там. Меня уже не интересует женщина, идущая следом за мной, и я замечаю её только в лифтовой кабинке. Решаю воспользоваться моментом, зная, как беспощадно время, и что его может просто не оказаться в будущем:

— Огромное вам спасибо!

— Не за что, дорогая, я всё понимаю, — она сочувственно хлопает меня по плечу, вытирая скупую слезинку на своей щеке. — Как только приедет Доктор Маслоу, сразу же направлю его к вам.

— Благодарю, — выдавливая едва заметную улыбку, выхожу из лифта на своём этаже и иду по свежевымытым коридорным плитами, которые мрачны и холодны. Иду к комнате отдыха, решив, что прямо сейчас накапаю ещё успокоительного и засну до утра.

Уже подойдя к знакомой двери, я ощущаю себя, словно в потустороннем мире, глядя на дверь бывшей палаты Энтони.

Слёзы катятся по щекам, а руки судорожно сжимаю кофту на груди, силясь унять режущую сердце боль. Я в мире, который зовётся жизнью, мире полном боли, страдания и зла. А ещё несправедливости…

Глупой и никчёмной несправедливости, которую ничем нельзя изменить или искоренить…

Глава 8 — «Другой» Эдвард Каллен

Сижу на софе в комнате отдыха, после прихода доктора Маслоу, и зачарованно смотрю на собственный. Он каждые три минуты предупреждает меня о непринятых сообщениях — ещё ночных — от Эдварда.

Мои нервы сейчас как струны, словно натянутые поводья — отпустишь, и всему придёт конец. Я переживаю за сына, но я так же переживаю за то, что с ним будет, если я прямо сейчас не поговорю с Калленом.

Наконец решаюсь это сделать, едва касаясь, нажимаю на дисплее кнопку «прослушать», и подношу приборчик к уху:

— Белла, пять минут десятого… Не забывай про правила! — содрогаюсь от его чёткого голоса в трубке, и вытираю слёзы рукавом кофты. Пытаюсь осмыслить то, что скажу ему при встрече, но никаких адекватных вариантов не следует. Решаю прослушать оставшиеся два сообщения, и внутри всё сворачивается в тугой узел от страха: