Современное искусство - [37]

Будь здесь Лиззи, она могла бы процитировать Мильтона: «Не в этой жизни истинная слава стяжается по праву»[79]. Но Лиззи на Лонг-Айленде небось разрумянилась, рада за него. А будь она здесь, он ни за что не признался бы ей, о чем его мысли, ему пришлось бы прикинуться, что его заботят лишь плотность цвета и текучесть линии, лишь красота и бессмертие. Чем ниже он опустится, тем бережнее будет лелеять ее представление о нем; если что и останется от его высоких порывов, так только их отражение в ее глазах. Бедная Лиззи. Но роль чистой помыслами девы подходит ей как нельзя лучше. К тому же она молода и вполне может ухлопать год-два, прежде чем двинуться дальше.

Он скатывает холст, ополаскивает лицо и направляет стопы в «У Мило».

17

«Мама в подвале зелье варганит, папа на улице власти ругает… Не хочу я горбатить на Мэггину маму, она вертит, как хочет, Мэггиным папой»[80], прилаживая скобы для перил, Сэм Хейзен слушает на своем бумбоксе песни, популярные в шестидесятых. Сначала вопил-надрывался «Джефферсон Аэроплейн»[81], теперь ноет-воет Боб Дилан. Лиззи никогда бы не поверила, что Белла разрешит такое у себя в доме, но пока та и слова против не сказала.

Сегодня утром она велела Лиззи подвести ее к столику с телефоном, сказала, что ей нужно сделать один звонок, и услала всех в сад. Днем ей отзвонили, и на время разговора она снова выставила их. Однако Лиззи, вернувшись за темными очками, услышала, как она говорит:

— Откуда мне знать? Я ее тридцать восемь лет не видела.

Тем временем Сэм — а он в придачу к перилам принес еще и выдранную из книги фотографию резного елизаветинского кресла — весело постукивает молотком, насвистывая в такт музыке. Попозже днем, когда Белле звонят во второй раз и троица снова топчется за дверью, Сэм вытаскивает из кармана косяк и спрашивает Лиззи, не хочет ли она курнуть. Нина уставляет глаза в землю, а Лиззи вежливо отвечает, что она бы не прочь, но сейчас она здесь, чтобы ходить за Беллой, и это было бы нехорошо.

— Не скажите, и старушке пошло бы на пользу, если б вы взбодрились. Бог ты мой, дух у вас тут такой тяжелый, хоть святых выноси. И она бы скорее выздоровела, дышись тут вольнее.

— Просто мне надо быть начеку: мало ли что ей понадобится.

— Зря беспокоитесь: моя травка не той силы. Что жаль, то жаль.

Тут Белла снова зовет их в дом, и разговор обрывается. Однако когда Сэм и Нина уже собираются восвояси, а Лиззи разогревает на кухне суп Белле на ужин, он заходит ей за спину.

— Чего там, берите, — говорит он, выкладывая косяк на столешницу. — Курнете на ночь.

— Правда не могу, — говорит Лиззи, ей не по себе: он стоит чуть ли не впритык к ней.

— Косячок бы вас развязал, а то какая-то вы смурная. Я вас напрягаю? Вот уж чего не хотел бы. Просто вы мне нравитесь.

— Вы мне тоже нравитесь, — бормочет Лиззи, но всеми фибрами души желает, чтобы он поскорее ушел.

Тут в двери кухни встает Нина, и Лиззи чувствует, как в лицо ей бросилась краска.

— Уговори ее взять у меня косячок, — говорит Сэм. — Надо же ей расслабиться.

— Я не хочу, — лепечет Лиззи.

— Сэм, не надо, — просит Нина.

Он сует косяк в карман, пожимает плечами и уходит. Нина задерживается.

— Вы ничего не скажете, нет?

— Вы имеете в виду — ей? Нет, конечно.

— Уж очень она к нему строга.

— Я ничего ей не скажу, правда-правда, — уверяет Лиззи.

Нина, рассияв в улыбке, убегает.

Тем временем в гостиной Белла перемещается, упорно передвигая одну за другой руки, вдоль привинченных Сэмом перил. Лиззи — она следит за Беллой с порога — видит, как та прикладывает руку к пояснице, морщится и чуть спустя неуклонно идет дальше.

— Вы сегодня много практиковались, может быть, хватит? — спрашивает Лиззи. — Вы переутомитесь.

— Я должна попрактиковаться. Завтра мне предстоит далекая поездка.

— Куда?

— Пока не знаю точно, куда. И когда — тоже не знаю. Мне надо повидать одного человека. Старого друга. Вы отвезете меня, когда я узнаю, куда.

— А этот человек не мог бы приехать к вам?

— Сомневаюсь. Не исключено, что она и видеть меня не захочет.

— Это та подруга, у которой ваши дневники?

— Не вольничайте!

Этим вечером за очередной партией в кункен, Белла спрашивает:

— Как по-вашему, Сэм Хейзен на наркотиках?

— Что вы имеете в виду?

— Что вы имеете в виду, что я имею в виду? Разве не ясно? Как по-вашему, он наркоман?

Между травкой и наркоманией, убеждает себя Лиззи, существенная разница, и Белла не иначе как имеет в виду героин или что-то вроде, поэтому твердо отвечает:

— Определенно нет.

Белла устремляет на нее пронизывающий взгляд.

— Но, по-вашему, он принимает наркотики?

— Их все принимают, — выпаливает Лиззи. — Я хочу сказать, время от времени. И он, наверное, тоже.

— В таком случае почему он не может ни минуту постоять спокойно?

— Нервничает, я думаю.

— В самом деле? — говорит Белла. — Ну это вряд ли. Какие наркотики вы принимали?

— Простите?

— Мне любопытно. Вы сказали, что все принимали наркотики. Значит, и вы тоже.

— Я курила марихуану.

— Мы называли ее чайком. А что еще? Кокаин? Экстази? ЛСД?

— Понемногу.

— Достаточно, чтобы определить — сидит человек на наркотиках или нет?

— Не знаю, — отвечает Лиззи, голос у нее убитый.