Современная польская повесть: 70-е годы - [11]

. Я останавливался в гостиницах или же снимал частную квартиру… — Все это он рассказал в подробностях на предыдущих допросах. В своих показаниях — а ведь каждый раз приходилось одолевать терзающее чувство стыда и унижения — Сикст проявлял известную сухость. Примерно так мог бы рассуждать некто, обвиненный в растрате общественных денег. — По-видимому — так думал он о Сиксте — все эти, пусть и многочисленные, принимая во внимание общественное положение арестованного, связи с женщинами не имели столь большого значения. Не обременяли его совести. — Я ждал у ворот — продолжал Сикст. — Время было уже позднее, и главные ворота монастыря должны были вот-вот закрыть. Последние паломники, поторапливаемые братьями, покидали собор. Я сомневался в том, что наше свидание состоится. И уже собрался было в келью, как вдруг появилась она. Очень худенькая и маленькая. Она шла мне навстречу в длинном темном платье, расстегнув пальто. Это врезалось мне в память. Я смотрел на нее со стороны главного входа, где как раз находился, и она показалась мне еще меньше. Я пришел в замешательство. Хотел было бежать — все это я хорошо помню и в этом усматриваю сейчас помощь со стороны того, кого своими делами тяжко оскорбил, — и мог бы еще проскользнуть в собор, а оттуда в ризницу. Она ни за что бы меня не нашла. Тем временем какая-то сила приковала меня к месту. Вы, господин следователь, называете это состояние духа вмешательством дьявола — он посмотрел на Сикста, но ни единым жестом не выдал своих чувств — и вы, по-видимому, близки к истине. Она подошла, сняла перчатку и подала мне руку. Какое-то время я держал ее руку в своей. Пальцы у нее были холодные. Большие серебряные перстни с зелеными камнями я разглядел позднее. Она сказала, что не могла найти пролетки и потому опоздала. — Зачем, святой отец — спросила она — вы велели мне прийти?.. — Я попросил ее следовать за мной. Убедился, что никто нас не видит, и открыл калитку. Потом пропустил ее вперед и повернул ключ в замке. Мы очутились на валу. — Посмотрите-ка — сказал я, уводя ее в глубину — какой дивный вечер… — На западе пылал пурпурный закат. Розовые блики ложились на сосны в монастырском саду. Мы миновали часовню страстей господних. Потом — в изломе стены, откуда никто из наших не мог нас видеть, — я остановился, прислонясь спиной к камням. Она смотрела на меня. У нее были красивые карие глаза, обрамленные длинными ресницами. — Сегодня днем — сказал я — моим искренним желанием было помочь тебе. Но я человек слабый. — И коснулся ее руки, она не отстранилась. — Это ты — совсем рядом было ее лицо с удивленными глазами — можешь мне помочь… — Все совершилось неожиданно. В забытьи. Никогда прежде я не переживал ничего подобного. Словно вдруг очнулась, пробудилась к жизни какая-то неизвестная часть моего существа. Рядом слышалось частое, прерывистое дыхание, в нем назревал плач, но радость, соединившая нас, не давала ему прорваться. Мой взор унесся высоко над стенами и над нашей монастырской башней, где появился уже зеленый огонек, зажженный для ночных пилигримов, и звезды, огромные и невероятно яркие, как никогда прежде. Я не чувствовал утомления, и меня не терзали злые, проклятые мысли, какие обычно появлялись после такого сближения. Не было ощущения, что рядом со много — чужой и что сатана, пользуясь неведением этого чужого человека, гасит с его помощью грешную жажду моей плоти. Зато меня залило чувство всеобъемлющего покоя. — В тишине, которая нас окружает — думал я — не может таиться грех. — Меж тем в такой же тишине умирал в бесконечной муке тот, кто зрит наши вины. Но я не думал тогда о нем. Точно он уже умер и не пробудится к вечной жизни. Он исчезал в отдалении большем, чем те звезды, на которые мы глядели. Затем я проводил ее до ворот. Отпер замок. Я чувствовал, она хочет прижаться ко мне, но старался держать ее на расстоянии вытянутой руки. Я не знал, как мне вести себя. — Мы согрешили — сказал я наконец шепотом. — И этот грех я беру на себя. — Нет! — ответила она громко, не боясь, что кто-то услышит. — Мы не совершили никакого греха… — Она вдруг повернулась и бросилась бегом через темную площадь в улицу, где — далеко — мерцали тусклые фонари. Через пустой, погруженный во мрак собор я вернулся к себе в келью. Привратнику я сказал, что возвращаюсь от больного, которого посещал в городе… — Сикст о чем-то задумался. Сидел, уронив голову на грудь. Протоколист рассматривал его с нескрываемым любопытством. — Сделаем перерыв — распорядился он, заметив, что арестант утомлен. Он предложил ему стакан воды. Сикст поблагодарил, выпил. — Вы что-то плохо выглядите — заметил он, припомнив свой утренний разговор с начальником тюрьмы. — Не похлопотать ли мне о более длительной прогулке для вас? — Нет — ответил тот. — У меня нет никаких просьб. — И поднял глаза. — Вы тоже что-то плохо выглядите, господин следователь… — Это его удивило. В самом деле? Умываясь каждое утро в гостинице, он рассматривал себя в зеркале, но перемен что-то не замечал. — Вы, наверно, больны — продолжал Сикст. — Чепуха! — ответил он. — Просто я много работаю, вот и все… — Но этот ответ не удовлетворил арестованного. — А я вам говорю, господин следователь — повторил Сикст — похоже, что вы больны. — Вечером он отправился на званый ужин к председателю. Пробовал отвертеться, но в конце концов пришлось уступить. Лучше избежать открытой войны. Председатель жил в огромном доме. Этот дом был собственностью одного из великих князей, а снимали там квартиры исключительно чиновники из администрации. Русская колония этого города. — Будете чувствовать себя, коллега — уверял председатель — как дома… — Для начала пришлось поклониться даме, один ее вид в передней навел на него уже тоску. Низенькая, широкая в бедрах, с маленьким личиком в короне рыжих с высоким коком волос. — Ах, Иван Федорович — затараторила она сразу — я так много слышала о вас от мужа, а вы до сей поры не изволили показаться в нашем доме… — На ужин пригласили несколько персон из местных промышленных кругов. — Здесь — пояснил ему один из приглашенных — находятся крупные и процветающие — он подчеркнул это слово — текстильные фабрики. Они дают значительную долю продукции в масштабе государства. Увы — и тут он с неудовольствием поморщился — наблюдается приток чужого капитала. Поляки — продолжал он — заинтересованы в том, чтоб здесь помещали капитал французы или хотя бы немцы. А для тех — это чистая выгода. Они заинтересованы в русском рынке сбыта, где, по их мнению, никогда не иссякнет спрос. Только они предпочитают строить фабрики здесь, нежели в глубине России. Во многих отношениях это факт беспокоящий. Мы живем во времена, когда политика все глубже проникает в экономику. За каждым таким фактом кроются важные политические последствия. Поляки намерены ограничить участие русского капитала на своих землях. И не изъявляют большого желания вкладывать свой капитал в Сибири или, скажем, на Кавказе, где тоже можно получить хорошую прибыль. И потому наблюдается срастание иностранного капитала с местным, польским. При таком положении вещей мы постепенно оказываемся во власти стихий, весьма для нас неблагоприятных. Не знаю, отдают ли себе отчет промышленные круги столицы в тех переменах, которые мы здесь, на месте, видим чуть ли не каждый день воочию… — Какая-то дама средних лет, прислушивавшаяся к разговору, подняла руку. — Мой друг — сказала она — тебе всюду мерещатся заговоры. — Моя жена полька — пояснил его собеседник. — В экономике ничего не смыслит. — Снова он оговаривает моих земляков — вздохнула та. — Они великолепны! — прервала ее соседка. — Я их обожаю… — А эта дама оригинальности ради — пояснил собеседник — социалистка… — Что это вы так? — оскорбилась та. — В жизни не прочла ни одной социалистической брошюры. — Зато — ответил все тот же господин — вы не раз просили у меня за уволенных с работы бунтовщиков… — И погрозил ей пальцем. — Это не имеет ничего общего, сударь, ни с социалистической агитацией, ни с моими убеждениями. — Можно быть социалистом — сказал он тогда с улыбкой — без серьезного знакомства с их доктриной… — Вот видите, Софья Андреевна — обрадовался промышленник. — Что ж — пожала та плечами — их доктрина отвратительна. Даже если у нее есть какое-то будущее. — Позднее, за черным кофе, который подали в кабинет председателя, заговорили о связях, существующих между революционным брожением и национальными устремлениями. Здешние забастовщики, к примеру, кроме экономических требований, выдвигают также и национальные. Кто-то спросил о деле Сикста. Он ответил, что следствие продолжается, и он не имеет права делиться пока соображениями на этот счет. А какого он мнения о сообщениях прессы? Он сказал правду: у него нет времени просматривать газеты, он предпочитает не морочить себе этим голову, чтоб случайно не поддаться ложным оценкам. — Ну хорошо! — согласилась хозяйка дома. — Расскажите нам хоть что-нибудь об этом Сиксте. Что это за тип? — Он задумался. — Мне кажется — произнес он после долгой паузы — это глубоко несчастный человек…