Совет юстиции - [44]

Какое-то время казалось, что Манфред не сбирается воспользоваться предоставленной ему возможностью, поскольку сидел он с совершенно спокойным видом, даже не пошевелился ни разу, но он встал и взялся за край полочки для письменного прибора.

— Милорд, — сказал он, потом с извиняющимся видом повернулся к жюри и прибавил: — Господа присяжные.

В зале воцарилась такая тишина, что как-то неожиданно стали слышны звуки улицы и поскрипывание карандашей репортеров.

— Я сомневаюсь в том, что мои слова могут иметь какое-либо значение или что-нибудь изменить, — продолжил он. — Но не потому, что я предполагаю, будто вы уже признали меня виновным, не имея на то бесспорных и убедительных доказательств. Я в долгу перед господином адвокатом обвинения, — он поклонился внимательно наблюдавшему за ним обвинителю, — за то, что он избавил меня от необходимости произносить те банальности, которые, как я боялся, омрачат этот суд. Он не стал обелять казненного нами человека или оправдывать его страшные, отвратительные преступления.

Напротив, он очень четко обрисовал, в каком положении нахожусь я по отношению к закону, и я полностью согласен со всем, что он сказал. Несовершенства закона громадны, и я понимаю, что при нынешнем устройстве общества невозможно переиначить закон так, чтобы те преступники, с которыми имеем дело мы, наказывались по заслугам государством. Я не сетую на судьбу за то, что оказался здесь. Когда я только брался за выполнение своей миссии, я понимал, на что иду, потому что, — тут он улыбнулся повернутым к нему лицам присяжных, — я тоже разбираюсь в вопросах права… Как и в других науках.

Кое-кто полагает, что я сгораю от страстного желания изменить законы этой страны. Это не так. Незыблемые законы, не гибкие по своей структуре, не могут быть приспособлены к особенностям того или иного дела, тем более к делам наподобие того, что разбирается сейчас. У Англии хорошие законы, мудрые, справедливые и объективные. Какая нужна еще похвала, если я признаю тот факт, что эти законы требуют лишить меня жизни, и соглашаюсь с правосудием, которое обрекает меня на смерть?

И все же, когда я снова окажусь на свободе, — без тени смущения продолжил он, — я не сойду со своей дороги, потому что внутри меня есть нечто, четко указывающее мне, к чему я должен стремиться и каково мое предназначение в этом мире. Если вы скажете, что, выбирая и наказывая одного человека из тысяч, заслуживающих его, что, ступая лишь на самый краешек мира преступников, я сам поступаю несправедливо, ибо действую избирательно, я отвечу, что с каждым казненным нами человеком сотни других, преисполнившись ужаса, задумаются, прежде чем свернуть с прямой дороги. Одна смерть спасает сотни жизней. И если вы серьезно спросите меня, сумел ли я изменить человечество к лучшему, я так же серьезно отвечу: да!

Все это время Манфред говорил, обращаясь к судье.

— Было бы безумием ожидать, что цивилизованная страна вновь обратится к варварскому обычаю карать смертью за любое преступление, и я не сомневаюсь, что у вас не возникло мысли, будто я когда-либо призывал вернуться в эти темные времена — с моей стороны подобное сомнение было бы оскорбительным по отношению к вам. Но дело в том, что возникло новое ложное представление о материальной сущности человека. Его сторонники, похоже, попросту утратили чувство равновесия. Они возвели в ранг религии страх боли, забыли, что эпоха торжества разума еще не наступила, и что люди, которые от животных отличаются только лишь внешним видом, так же как животные, поддаются дрессировке, в них тоже заложен природный страх смерти… Человек более всего восприимчив к методам, которые ставят под угрозу его благосостояние или жизнь.

Он выбросил руку в сторону судьи.

— Вы, милорд, — воскликнул он, — можете вы приговорить к порке негодяя, избившего до полусмерти другого человека, не вызвав тайного недовольства мужчин и женщин, которые физическую боль ставят превыше всего — чести, патриотизма, правосудия? Вы можете приговорить к смерти за жестокое убийство, чтобы тысячи порождений нашего времени не забéгали в разные стороны, как муравьи, не подняли вой, требуя его освобождения? Чтобы не зазвучал хор сочувствующих голосов тех, кого не тронула страшная судьба его жертвы? «Когда один человек лишает жизни другого, — вопят они, — это происходит стихийно, по воле сил природы. Но когда человеку по закону выносится смертный приговор, это ли не истинное убийство?» — так считают они. Поэтому я и не жду, что кто-то одобрит методы «Четверых благочестивых». Мы олицетворяли закон, наши казни были скорыми. Если хотите, мы были убийцами. Да, согласно духу и букве английского закона, мы были убийцами. Я признаю справедливость признания меня виновным. И я не собираюсь умалять своей вины. Поступок свой в ваших глазах я оправдать не могу, но сам я свои действия считаю оправданными.

Он сел.

Один из барристеров пригнулся к уху обвинителя и прошептал:

— Что думаете?

Сэр Уильям покачал головой.

— Не знаю, что и сказать, — в отчаянии ответил он.

В судебных анналах мало найдется примеров, когда последнее слово судьи было еще короче.